Вновь, Любовь, к тебе с мольбою Обращаюсь я, влюбленный, Мне б ничтожная отрада Жар сердечный облегчила. Неужели в ней отказ Получать за разом раз! Слишком ты, Любовь, сурова. Мне тобой предрешено Горе с самого начала, Счастье мне не суждено — Лишь отчаянье одно!
Как только Кантор закончил куплет, маркиз рассеялся с мрачным весельем и, наконец, повернулся к той скамье, где сидела Анжелика. — Может, это Кантор обо мне поет? — О чем вы, Филипп? — Мне суждено терпеть муки ревности, а я этого не люблю, — выпалил он, направляясь к ней. Его жена вскочила со скамейки и метнула на него сердитый взгляд. — Неужели? Маршал остановился рядом с ней и направил на нее убийственный взор. — К сожалению. Сначала король со своей страстью и целый сонм придворных, «издыхающих» от любви к вам. В последовавшей тишине, Филипп сверлил Анжелику глазами с волчьей ухмылкой на губах. «Анжелика слишком долго говорила с Жоффреем де Пейраком, — думал разъяренный мужчина. — Она не имела права проводить с ним наедине столько времени, потому что он больше не ее муж. Анжелика — моя жена! Она — только моя!» — Филипп… — она замолкла под колючим взглядом его морозных голубых глаз. Он шагнул вперед и угрожающе навис над ней. Враждебно-холодным тоном, он изрек тираду: — Я все хорошо понимаю: мужа нет в своих владениях, и можно творить все, что вздумается. И что делать сиятельной мадам маркизе, пользуясь его отсутствием? А то, что сделала бы любая женщина, иными словами шлюха, в таком случае: она завела бы любовника. Его обвинения взбесили Анжелику, но ее гнев был вытеснен опасением вспышки его злости. Его стальной взгляд пригвоздил ее к месту, и она вообразила, что Филипп, возможно, так же смотрит на своего врага в битвах перед тем, как вонзить в него клинок. Она не успела сказать и слова в свою защиту, как Филипп набросился на нее, обдав ее густым ароматом его духов, которыми он пользовался даже в Плесси. Глядя в его очи, отливающие неумолимым голубым светом, Анжелика вскрикнула и мысленно перенеслась в те ужасные месяцы, которые последовали за их страшной брачной ночью, когда Филипп был очень груб с ней, как он, наверняка, вел себя со всеми другими женщинами до нее. — Так лучше, сударыня, — прохрипел он, и его рука сжалась вокруг ее запястий, как кандалы. — Сейчас вы во владениях мужа. Теперь вы точно не совершите адюльтера, как течная сука. — Пожалуйста, отпустите меня, — молила она дрожащим голосом. Отрицательно покачав головой, маркиз завел руки жены за ее спину и с силой сжал запястья. От внезапной боли Анжелика простонала, и он немного ослабил хватку. Одной рукой он держал обе ее руки в том же положении, фактически скрутив ее, а другая его рука обвилась вокруг ее шеи сзади, но не чтобы сделать попытку задушить ее, а чтобы притянуть ее голову к своей. Затем Филипп плавно, чтобы не причинять ей болезненных ощущений, приблизил ее голову к своей и резко впился ртом в плотно сомкнутые губы Анжелики. Она инстинктивно попыталась отстраниться, но его сильные руки крепко и настойчиво держали ее. Не обращая ни малейшего внимания на ее попытки увернуться, Филипп целовал жену жестко и глубоко, по-собственнически, не спрашивая ее согласия, а лишь требуя подчинения его порыву страсти и ревности. Внезапно ее тело с ног до головы накрыло горячей волной, и Анжелика начала отвечать ему с не меньшим гневом, возникшим в ней в ответ на учиненное насилие. Маркиза уже начала задыхаться от поцелуя, когда ее супруг внезапно отстранился от нее и выпустил ее из капкана своих рук. Когда он сделал шаг назад, она посмотрела в его очи, уловив в них какой-то лихорадочный блеск. — Это было наказание, месье дю Плесси? — Напоминание о том, кому вы принадлежите, мадам дю Плесси. Это прозвучало не как человеческие слова, а как рычание зверя, готового к прыжку на свою жертву. На мгновение онемев от удивления, Анжелика быстро взяла себя в руки. Арктический взор ее супруга не потеплел, и она увидела в нем злость и одновременно голод. Она уже привыкла к этому взгляду за годы брака, и в такие моменты, когда любая дама могла пуститься наутек от маркиза, Анжелика думала, что его глаза поглощали ее и все пространство вокруг, она растворялась в них. Филиппу точно не подошла бы обычная женщина, потому что мало кто сумел бы хотя бы иногда не испытывать страха, наблюдая в нем борьбу жестокого солдата и благородного человека. Но Анжелика не боялась его, потому что знала, что он не сотворит того насилия, которому он подвергал ее после свадьбы. Филипп давно научился отлично справляться с бешенством, но некоторые его выходки все еще напоминали о его натуре воителя и захватчика крепостей. Анжелика намеренно не думала о том, как муж мог вести себя на полях сражений и какие приказы он мог отдавать — лучше не размышлять о том, что может расстроить человека. Филипп был сплавом воинственного Марса и чувственного Аполлона, и Анжелика уже давно приняла это как данность. Этот мужчина был создан самой природой не для мирной жизни, а для того, чтобы сочетать такую жизнь со служением королю и с покорением его недругов. — Самоутверждение, — выдохнула она, расслабляясь. — Напоминание, — хмыкнул он. Сейчас Филиппу было внутренне некомфортно, и он с отвращением признался себе в том, что ощущает себя слабым, когда речь шла об Анжелике и Жоффрее де Пейраке. Муки ревности не являлись для него чем-то новым, но они претили его сильной и мужественной натуре. Ведь ревность была низменным чувством, основанным на неуверенности в себе и на недоверии к возлюбленной, а за последние годы маркиз ни разу не сомневался в жене. Он осознавал, что все его ощущения иррациональны, но, когда речь заходила о Жоффрее, он начинал выискивать то, что причиняло страдание ему и жене, и ему нужно было сделать все, чтобы Анжелика была его и только его. Разумеется, Филипп знал, что ему необходимо это прекратить. Он поджал губы, словно проглотил горькую пилюлю, а взгляд его остался твердым, как сталь. — Граф де Пейрак уже не может петь так же восхитительно, как раньше, но он все также завлекает женщин в свои сети. Я слышал о его скандальной связи с его новой любовницей в Тулузе. — Это его личное дело. Мужчина кивнул. — Согласен. — Когда вы приехали от Рамбуров? — она спешно сменила тему. Филипп поведал: — Я вернулся еще до отъезда господина графа де Пейрака из Плесси. Мне доложили, что вы и он уединились в саду некоторое время назад, и я не хотел вас беспокоить. Я признаюсь, что не хотел сталкиваться с этим господином. — Усмешка скривила его губы. — Надо отдать должное учтивости графа: мне передал дворецкий, что после разговора с вами он попрощался с сыновьями и уехал ночевать в дом Молина, чтобы не создавать нам неудобств. Анжелика села на скамью, как подкошенная, но вздохнула с облегчением. По крайней мере, Жоффрей и Филипп сегодня не столкнулись лицом к лицу. Они всячески избегали друг друга и не были рады даже короткому общению, которое иногда было вынужденным: они обменивались прохладными официальными приветствиями согласно правилам этикета и перебрасывались ничего не значащими словами, если пересекались на приемах или праздниках при дворе или в свете, но за последний год это произошло всего несколько раз. Маркиза осведомилась: — И где же вы были все это время, сударь? Филипп последовал ее примеру и тоже сел рядом с ней. Они больше не слушали красивую и грустную песню Кантора, хотя он продолжал исполнять куплет за куплетом. — Мне пришлось ждать, пока вы наговоритесь с достопочтенным графом Тулузским, — съязвил маркиз. Его ранее суровые черты смягчились, когда он начал говорить об их детях. — Я провел некоторое время с Шарлем-Анри, разговаривая о войне; он очень хочет стать маршалом, как и я. Потом я зашел к Шарлотте-Амели и Виктору-Луи и присутствовал при том, как Барба и другие няньки укладывали их спать после прочтения пяти сказок — они неугомонные дети. В полуизумлении, полунегодовании Анжелика заметила: — Шарль-Анри еще маленький мальчик. А вы ему забиваете голову службой в армии. Однако, у Анжелики отлегло от души, так как нить разговора ушла в сторону от ее бывшего мужа. Существовали две темы, которые мгновенно приободряли маркиза — дети и лошади, а разговоры насчет будущего их отпрысков наполняли его неимоверной гордостью. — Нашему старшему сыну уже восемь лет. Он уже не маленький, как вы изволили выразиться. — Но и не взрослый, — парировала она. — Кантор в его возрасте уже отплыл на галерах герцога де Вивонна на Средиземное море. — Ей было нечего возразить, и он продолжил гордым, уверенным голосом: — Я хочу, чтобы мой старший сын и наследник пошел по моим стопам. У Шарля-Анри будет блестящее будущее: военная карьера и жизнь придворного, если он пожелает, хотя с этим надо быть осторожнее… Филипп сразу замолк и горестно вздохнул, невольно вспоминая, как старательно и с жестоким упорством развращало высшее общество его юное сердце. Мучительные, словно ноющая боль от старой солдатской раны, воспоминания нахлынули на него в том порядке, в котором происходили события. Когда ему было десять лет, похотливый господин де Кульмер уложил его к себе в постель; а когда ему исполнилось четырнадцать, развращенная графиня де Креси сделала его мужчиной фактически против его воли просто потому, что хотела попробовать невинный плод дивной красоты. Именно так свет втащил юного эфеба дю Плесси в сети порока и нечисти, которым ему позже приходилось противостоять всем своим существом, что в итоге привело к ожесточению Филиппа и к тому, что он годами переносил свои обиды на невиновных людей. Но все изменилось, когда маркиз встретил Анжелику, ради любви которой он начал меняться. Анжелика точно прочитала мысли мужа. — Мы будем очень осторожны в выборе окружения для мальчиков. Того, что случилось с вами, больше не повторится, — она успокоила его, и он кивнул. Филипп задумался, и его голубые глаза стали отстраненными, словно мысленно он улетел в какие-то неведомые дали. — Мир таков, какой он есть, — вещал он тоном философа, привыкшего воспринимать жизнь во всей ее мудрости. — Он не совершенен, жесток, и не справедлив, и выжить и преуспеть может только сильнейший. Поэтому приходится становиться волком! Судьба всегда предъявляет счета и говорит человечеству: «Рассчитывайся за все блага или погибнешь». За все в этой жизни приходится платить, даже за глоток воздуха, не говоря уж о карьере придворного и тем более о королевской милости. А достигнуть чего-то значимого и великого можно только заплатив очень высокую цену за это, иногда за счет полного отказа от норм морали и даже путем кровопролития и убийства — став волком среди волков. Ей нравилось, когда в супруге приоткрывалась эта идеологическая грань его личности. — Жизнь бьет нас по лицу, и в молодом возрасте на нем появляются невидимые ранки, которые, однако, быстро заживают, ибо молодости свойственны выносливость и оптимизм. Но со временем появляются глубокие шрамы от жизни, и природа берет свое — эти следы не уходят, хотя некоторым просто с возрастом перестает хватать жизнестойкости. Он зашелся смехом. Отстраненность его пропала, словно сбежала в глубину парка, и казалось, что ее муж вернулся на землю. — Ну, моя дорогая, именно вам шрамы на вашем прелестном личике не грозят. В вас столько силы духа, энергии, отваги, и безрассудства, что вы способны положить к ногам Франции Голландию быстрее, чем это сделает королевская армия. Внутри она содрогнулась от вдруг накатившей меланхолии, а вслух она спокойно сказала: — Но есть шрамы внутри, Филипп. Вы хорошо знаете, что мой жизненный путь был тернист. Филипп улыбнулся. — Знаю и потому восхищаюсь вами, Анжелика, — подчеркнул он. Его взгляд вновь стал созерцательным, как будто его мозг проникал в самые сложные истины бытия. — Да, жизнь волчья вещь. А высший свет есть коварная среда: он действует, как подползающая к жертве змея, и жалит несчастного либо так сильно, что он корчится в агонии, но после болезни тела и души спасается и приспосабливается, либо он бесславно умирает в муках, как жалкий дурак. Мы с вами живем в узком кругу тех, кого мы знаем, с нашим собственным опытом, и мы часто страдаем от несовершенств мира, не зная, как нам что-то вынести или чего-то добиться. — Он посмотрел жене в глаза. — А между тем, ответ лежит на поверхности. Человек не сам определяет то, кем он рождается, и по сути он не властен над своей судьбой. Потому, понять и принять этот мир таким, какой он есть — вот единственный путь к нормальному существованию. Воцарилась глубокая тишина, напоминавшая скорбную тишь, повисшую между могильных плит. Филипп замкнулся в себе, словно оказался в защитной скорлупе, и о чем-то напряженно думал, а его взор блуждал по саду. Анжелика молча смотрела на мужа, не прерывая паузу, так как знала, что маркиз начнет раздражаться; у него редко случались такие мудрые словоизлияния, и именно в такие моменты она сравнивала его с уставшим философом. Маркиз минорно объявил: — Жизнь — это просто череда событий между рождением и смертью, как у волка, так и у человека. — Он сменил тему разговора. — В свое время господин де Кульмер и графиня де Креси взяли от меня то, что хотели, а потом ушли, невредимые и коварные, словно волки, насытившиеся своей жертвой. Иногда я не знаю, как сделать так, чтобы Шарль-Анри и Виктор-Луи всего этого избежали; ведь именно поэтому я не отдаю и не отдам их пажами. Ответ его жены был простым и недвусмысленным. — Мы что-нибудь придумаем, Филипп. Кантор уже давно закончил петь, и тишина разлилась вокруг. Они совсем не слушали последние куплеты, так как были поглощены разговором. Анжелика заглянула мужу в глаза и содрогнулась от леденящей душу отчужденности в его очах, как будто между ними опустился барьер из стали. И она хорошо знала причину этого — его ревность! Тишина вдруг стала казаться наэлектризованной, и становилось трудно дышать. Глядя на равнодушно-отрешенное лицо маршала, Анжелика вновь осознала, что ей куда труднее терпеть его отчужденность, чем его сомнения. Чтобы разрядить обстановку, она натянуто рассмеялась. — Обожаемый мой муж, я смею думать, что вы бы сразу пришли ко мне, если бы знали, что я в нашем саду. Вы бы не заставили меня столько ждать. Едва заметная улыбка коснулась его губ, но его очи по-прежнему отливали светом недоверия и затаенного страха, который она научилась различать в их глубинах. — Прекрасная моя жена, ни вы, ни я не захотим вновь потерять друг друга в этом особенном саду. Ободренная, она звонко рассмеялась, но потом посуровела и даже нахмурилась. На него градом посыпались упреки: — Всякий раз, когда мы сталкиваемся с господином де Пейраком или даже говорим о нем, вы становитесь либо колючим, как еж, либо замыкаетесь в себе. И это при том, что мы очень редко пересекаемся с графом. Я специально не ищу с ним встречи! — Вы нет, — согласился муж и тут же бросил, — Однако, он ищет. — Филипп, вы ошибаетесь! — воскликнула опешившая женщина. — Господин де Пейрак и я условились, что в назначенное время наши сыновья вернутся в Плесси. Граф приехал в Пуату по делам к Молину. Мальчики сопровождали его, а затем они все трое приехали в замок. — На днях я виделся с Молином. Он упомянул, что граф приедет обсудить какие-то вопросы. Но я не предполагал, что он проведет с вами столько времени наедине. Анжелике заговорила ровным голосом с бархатными интонациями и производила впечатление повелительницы в их непростой беседе. — Филипп, вы должны смириться с тем, что граф будет периодически появляться в нашей жизни. Филипп фыркнул и хотел снова съехидничать, как вдруг жена подошла к нему и обняла его. Затем Анжелика отстранилась и посмотрела в угрюмое лицо мужа, склонила голову, и обожгла его губы долгим, страстным поцелуем. Он ответил с жадным пылом, а его руки превратились в железные обручи вокруг ее талии, начиная быстро терять голову и удивляясь тому, что он мог так гневаться на нее еще несколько минут назад. Поистине, их сладостные путешествия на остров Киферы вызывали в маршале такие восхитительные чувства, что в ее объятиях он мог забыть обо всем на свете — о Франции, о короле, о своем долге государству, и уж тем более о Жоффрее. Неожиданно, Анжелика отстранилась, но не высвободилась из его рук. Издав хриплый рык, муж вновь привлек ее к себе и впился в ее губы жадным поцелуем, как хищная птица в свою добычу. Филипп начал покрывать поцелуями ее подбородок и шею. — Никогда в жизни я не был повержен никаким противником, моя милая, — заметил он, прижимаясь ртом в ее шее. — Он опять поцеловал ее в губы властным поцелуем. — Вы взяли мою крепость, но не сожгли ее дотла. Вы не только перестроили ее, но и усилили гарнизон для подавления возможных восстаний. «Филипп очень необычный, — отметила про себя Анжелика, пока он целовал ее. — Как можно быть опасным воителем и одновременно чувственной персоной? За все годы я так и не смогла до конца разгадать этого человека. Одно я знаю точно: он не смог бы быть счастливым ни с кем другим, потому что вряд ли бы кто-то понял его так хорошо, как его поняла я». Наконец, Филипп отстранился, и, жизнерадостно улыбаясь, Анжелика заливисто расхохоталась. Еще недавно, Филипп был с ней груб, а в его глазах читались опасность и гнев. Но вот сейчас он вновь был любящим ее мужчиной, который, казалось, был совсем не способен на насилие никакого рода. Глядя на его тонкие, изящные пальцы, она недоумевала, как такие руки могут держать мушкет и шпагу, как они могут убивать людей во время сражений и зверей на охоте? — Анжелика! Ее звонкий смех очаровал маркиза и был, словно воздушный водопад, в котором переливались нежные трели звучных нот, летевших ввысь, как стая певчих птиц. — Филипп! —позвала она, находя его иносказательные словоизлияния забавными. — Я ни на что не променяю ваши неповторимые признания в любви — даже на ночь с вами. — Вы можете пожалеть об этом вечером, — предупредил он. Маркиза томно вздохнула, когда он медленно провел пальцем по линии ее шеи. — Любить Марса нелегко даже для Венеры. Ах, я так горжусь тем, что разбудила в вас чувственность. Филипп залюбовался ее лицом, которое в сумраке казалось загадочным. Когда он попробовал поцеловать Анжелику вновь, она вдруг отвернула голову и подставила ему щеку. Он выругался, когда она выскользнула из кольца его рук, как изворотливая змейка. — Я хочу обсудить вас, — заявила она. Гладя светлокудрые пряди его парика, она промурлыкала: — Филипп, вы злитесь, потому что опять ревнуете меня. Он пробурчал: — Должен ли я праздновать, что граф уделяет моей жене столько внимания? Анжелика спешилась и слегка побледнела, а в ее глазах промелькнуло что-то похожее на раскаяние, что несколько насторожило Филиппа, но он благоразумно промолчал. Мысли о ней и Жоффрее, об их муках и погубленной любви, набросились на Анжелику, словно голодные мухи при виде крови. Она не могла полностью довериться Филиппу и рассказать ему, что они с Жоффреем говорили о самом сокровенном — о том, что их соединяло, что было утрачено, и что было бы с ними, если бы граф не был арестован. Нет, Анжелика не сообщит этого Филиппу! Ведь полная правда опутала бы его щупальцами ревности и недоверия. К тому же, существовали такие личные вещи, которые маркиза не могла и не имела права разделить с мужем и всеми другими — волшебная сказка Тулузы принадлежала только Анжелике и Жоффрею и больше никому, как и тайна исповеди только духовнику. Женщина быстро овладела собой, и выражение ее лица стало благочестивым и серьезным, как у матери-настоятельницы. Она передаст маркизу наиболее важную часть ее беседы с Жоффреем. Она не приподнимет покров тайны над своими чувствами: это было бы несправедливо говорить Филиппу, что ее мечта об авантюрах окажется неисполненной. — Граф де Пейрак сказал мне множество мудрых вещей, которые заставили меня о многом задуматься. И он очень высоко отзывался о вас, Филипп. — Неужели? Его вид выражал сущее неверие. — Совершенно верно. — В глазах Анжелики загорелся огонек, от чего взор мужа замерцал интересом. И она пересказала ему ту часть разговора с Жоффреем, которая касалась лично его. Филипп был настолько удивлен, что глядел на нее полувидящим взглядом, в котором оттенки изумления смешались с отсветом облечения, которое, однако, было скоро вытеснено неверием. Нервозность накатила на него, как океанская волна, а его мозг лихорадочно работал. Любил ли граф Тулузский Анжелику так же сильно, глубоко, и страстно, как он, маркиз дю Плесси? А Филипп боготворил свою Венеру всеми фибрами своей души! Пытался ли пират соблазнить его жену после возвращения во Францию? Ухаживал ли Жоффрей за ней тайно, с большой галантностью и искусством, которыми славился, чтобы обольстить и увести ее из семьи? Хотели ли бывшие супруги де Пейрак вновь обвенчаться? В Палермо Анжелика уверяла, что хочет остаться с ним, Филиппом, и он поверил ей, почувствовав себя почти безмятежно, как будто вода в реке, в которой ранее кипели его тревожные эмоции, успокоилась, когда выглянуло солнце и утих ветер. Но когда маркиз заметил, что Анжелика искоса бросила заинтересованный взгляд на графа во время приема в Версале, червячок сомнения вновь шевельнулся в нем. Вопросы вихрем пролетели через голову Филиппа в неистовой пляске, подымая пыль мыслей столбом, а сегодня их стало больше. Другой мужчина — такой непохожий на него, бунтарское и авантюрное начало которого было прямой противоположностью вечно верному королю и Франции Филиппу — и его Анжелика были наедине так долго! «Что моя жена чувствует к Жоффрею де Пейраку? — вопрошал про себя маркиз. — Испытывала ли Анжелика искушение, когда она и граф сидели на скамейке и беседовали? Я не сомневаюсь, что ничего интимного между Анжеликой и этим странным человеком не случилось. Я уверен, что она была мне верна все эти годы. Но смогла бы она устоять перед сильнейшим искушением, если бы граф попытался перейти черту благопристойности? Угрожает ли он нашему браку?» — Граф умен и проницателен, — вымолвил он после слишком затянувшейся паузы. Стремясь донести до сознания Филиппа истину, Анжелика отчеканила каждое слово: — Жоффрей говорил о вас как о герое, Филипп. И не желчно, как об этом говорят ваши завистники, а честно. Он сказал, что я должна гордиться тем, что вы меня любите, и тем, что вы — мой муж. — Это очень неожиданно, мадам. — Если Жоффрей говорит такие слова, то они идут от чистого сердца. — Я не имею чести знать графа де Пейрака так близко, как вы, — язвил он. Она вспыхнула до корней волос, а ее голос сорвался от возмущения на гортанную мелодию — звук муки. — Наверное, ни один любящий муж не смог бы без эмоций смотреть, как его супруга общается с ее бывшим мужем, которого, по ее словам, она когда-то сильно любила. В последовавшей тишине, Филипп всматривался в сгущавшийся полумрак, силясь разглядеть как можно больше деталей засыпающего сада. Почти все звуки стихли, и повисла тишина, звенящая шелестами и шорохами приближающейся ночи, а небо было укутано черно-фиолетовыми тучами, набежавшими после заката. Тонувшие в сумраке деревья и пышная растительность слегка колыхались от легкого ветра, и воздух, казалось, задрожал, сгустился, и завертелся туманом грез в голове Филиппа. Сад замка Плесси! Это было исключительное место для Филиппа и Анжелики! Место, где много лет назад юная расстроенная девушка искала приюта и где он тоже пытался обнаружить ее, но не смог. Парк чудес, который задышал покоем и любовью после того, как Филипп поклялся избраннице своего сердца постараться быть ей хорошим мужем в день их возвращения в Плесси после войны во Франш-Конте. И он сдержал свое слово! О, как же самозабвенно маркиз любил этот сад, где он с Анжеликой много раз за годы брака лицезрел закаты и рассветы, занимался с ней любовью под звездами, и просто предавался мечтам в ее объятиях или в одиночестве. И Филиппу вдруг пришло в голову, что, может быть, он так сильно разозлился еще и потому, что Жоффрей и Анжелика сидели в этом парке. Не было ли его поведение ревнивого юнца глупым? — Это действительно непросто, — прервал он тяжелую паузу. Маркиза с горячностью поведала: — Жоффрей ни разу не пытался меня соблазнить после того, как вернулся во Францию. Да я бы ему и не уступила. Напряжение начало спадать, и Филипп инстинктивно почувствовал, как черный покров тревог начал медленно соскальзывать с него. Итак, Анжелика поделилась с ним тем, как вел себя Жоффрей в приватной обстановке. Значит, граф де Пейрак не пробовал сделать его жену своей любовницей! Мысль о том, что он неверно думал о своем сопернике, вдруг посетила маршала. Филипп молчал, и тогда Анжелика ласково замурлыкала: — Филипп, зачем вы мучаете нас этой проклятой ревностью? Ведь вы — единственный человек из настоящего, кого я люблю! Прислушавшись к голосу разума и польщенный ее искренностью, Филипп положил руку ей на плечо. — Анжелика, — позвал он, наклонившись и щекоча ей ухо своими усами. — Началось у нас все не как у людей, но вы преобразили мою жизнь. Она восторженно улыбнулась. — Я говорила вам о том, что любовь может все! Маркиз поцеловал жену в лоб, притянул ее к себе, и прижал ее голову к своей груди. Затем он продекларировал строфы из «Илиады» Гомера:Первым бросаясь вперед, поражал я копьем моим острым В поле противника, мне уступавшего ног быстротой. Был таким я в боях. Полевых же работ не любил я, Как и домашних забот, процветание детям несущих. Многовесельные были всегда корабли мне желанны, Битвы, и гладкие копья, и острые медные стрелы. Грозные ужасы эти, других приводящие в трепет, - Мне они нравились. Боги любовь к ним вложили мне в сердце.
— Это про вас, Филипп, — высказалась она. — Вы любите войну. Вы — Марс! Филипп не был знатоком литературы, но любил «Илиаду» Гомера, «Энеиду» Вергилия, и еще некоторых авторов, хотя больше всего он обожал трактаты по военным делам, коих в библиотеке замка было собрано много. Действуя в его манере, она отстранилась и произнесла на память:«Много пришлось мне страдать, и много трудов перенес я В море и в битвах. Пускай же случится со мною и это!» Так говорил он. А солнце зашло, и сумрак спустился. Оба в пещеру вошли, в уголок удалились укромный И насладились любовью, всю ночь проведя неразлучно.
Он взглянул на супругу со странным выражением. — Это тоже про меня. — Вот именно. Даже воин вожделеет любви и наслаждается ею. Филипп неопределенно пожал плечами. — Скорее да, чем нет. — Тогда следите, — начала она, — чтобы ваша ревность не захватила все ваши помыслы. Иначе прошлое станет источником постоянных мучений для нас обоих. — Хорошо, — уступил он. Сейчас он впервые за последний год — время испытаний для их брака и чувств — поверил в то, что тени прошлого, наконец, отступили, будто испугавшись того света, который Анжелика привнесла в его мир и который он мог видеть в ее лучащихся глазах. Свет, который был настолько ярким, что казался священным маяком, ведущим других почти к праведности. Блаженная улыбка блуждала на ее губах, и Анжелика подняла голову к небу. Солнце уже село, а плывшие по небу свинцовые облака не предвещали ничего хорошего. — Может начаться дождь. — Пойдемте, — велел он, — пока дождя еще нет. Анжелика и Филипп проследовали по тропе в глубь большого парка и уперлись в его конец. За ажурной решеткой, вдоль которой были разбиты клумбы, раскинулся еще один небольшой сад, который соединялся с Ньельским лесом. Они скользнули между высокими липами и хвойными гигантами, прошли мимо зарослей рододендронов, и вскоре оказались около еще одной решетки, за которой виднелась увитая зеленью и виноградом беседка, утопавшая в царстве гортензий, роз, фиалок, азалий, камелий, и вересковых растений. Рядом стояли несколько статуй богов из времен античности и мифологических героев, которые напоминали статуи из Версаля. Маркиз остановился на пороге беседки. — Мы пришли. Его супруга с изумленным лицом подняла на него глаза. — Где мы? — Вы не догадываетесь, моя милая? — Признаться честно, нет. — Давайте зайдем сюда, — предложил он. Филипп взял Анжелику за руку так, словно ее кожу нежно обдало теплым ветром, и они оказались внутри. Приглашающим жестом он указал на деревянную скамейку, стоящую около дальней стены беседки, и они удобно расположились там. Недавно появившаяся на небосводе, но наполовину скрытая облаком, луна бросала бледные отсветы на пышную растительность и на кроны деревьев прилегающего леса. Просочившийся лунный свет немного посеребрил статуи, которые стали напоминать языческих богов, стоящих и смотрящих вдаль, хотя для Филиппа они были символом сложного периода его жизни. — Я часто приходил сюда в детстве, — сознался Филипп. — Я видела эту беседку, но не заходила сюда. Она расположена так близко к лесу. — Это было одно из немногих мест во всем имении Плесси, где я мог уединиться, чтобы не слышать частых ссор родителей. Только здесь я мог быть самим собой, — слетело признание из его уст, и жена прочла на его лике меланхолию. — Филипп, прошлое уже ушло! Не думайте о грустных вещах, — уговаривала она. Казалось, он не слышал ее увещевания. — Это моя мать, мадам Алиса дю Плесси, приказала установить эти статуи здесь, — уведомил он. В приступе внезапного негодования, он сорвал с себя шляпу и парик и швырнул их в одну из статуй, как будто наказывая свою родительницу за ее грехи перед ним, ее единственным сыном. — Моя мать обожала изысканные безделушки, в особенности предметы искусства и драгоценности, и окружила себя ими. Мой отец, месье Гаспа́р дю Плесси, много всего покупал для нее, но еще больше тратил на придворный образ жизни. После короткой паузы, Филипп продолжил: — В результате с каждым годом материальное положение нашей семьи ухудшалось, и ко дню, когда барон Арман де Сансе приехал в Плесси вместе с вами, у нас было много тысяч ливров долгов, а несколько наших поместий были заложены. Мои родители, как и все придворные, проматывали слишком много денег, а на их политические амбиции уходило еще больше. Позже с помощью практичного Молина мне удалось погасить большую часть их долгов, но моя собственная жизнь при дворе требовала огромных расходов, и я еле сводил концы с концами, радуясь каждой новой должности от короля. Поэтому мое положение было столь плачевным на момент нашей свадьбы. Анжелика отметила, что Филипп второй раз за годы их брака говорил о своей семье, потому что этой темы он всегда избегал. — Мадам Алиса дю Плесси весьма оригинальная и известная особа. Мне трудно забыть о том, как пренебрежительно она отнеслась ко мне, когда приезжала в Плесси три года назад. Ведь у нее нет причин для того, чтобы назвать меня никудышной женой для ее сына, но она все равно меня не переносит на дух. — На нее просто не нужно обращать внимания, Анжелика. Она насторожилась. — Филипп, ведь она не знает, как и почему мы с вами обвенчались? Он покачал головой. — Нет. Не беспокойтесь. Анжелика долгое время подозревала, что старая маркиза так плохо относилась к ней по той причине, что она знала про шантаж с ларцом. — Вы не сказали вашей матери об этом даже после свадьбы или позже, когда наши отношения были… другими? — А зачем мне говорить ей что-то личное? — удивился маркиз. — Чем меньше моя мать знает обо мне и моей жизни, тем лучше. Я считаю, что ей самое место в аббатстве Валь-де-Грасс. Ласково проведя рукой по его коротким светлым волосам, она подумала, что без парика муж выглядел намного моложе. — Вы не думаете навестить ее в монастыре хотя бы один раз? — А зачем? Она вряд ли меня ждет. В детстве она была очень далека от меня. Я доволен, что она больше не посещает нас; ее последний приезд несколько лет назад меня огорчил. Анжелика тут же вспомнила, как Филипп в прошлом году получил письмо от своей матери. Он тогда был так сильно зол, что совсем не собирался писать ей, и маркизе пришлось уговаривать мужа ответить хотя бы из-за соблюдений правила приличия, а также затем, чтобы проявить элементарное уважение к его родительнице. В порыве откровенности муж признался, что с облегчением воспринял уход Алисы дю Плесси в монастырь и не скучал по ней, хотя при этом он не отрицал, что в глубине сердца любил мать. После этого Анжелика больше не упоминала эту женщину, а про себя радовалась, что их дети росли в более дружной семье, чем их отец. Маркиз вспоминал: — Мой отец обожал мою мать за ее красоту, но не как личность. Они часто друг другу изменяли, и для них провести ночь с любовником было так же естественно, как появиться в свете. Но надо отдать должное мадам Алисе: ее амурные похождения никогда не мешали карьере отца при дворе. А я для них всегда был лишь милым приложением к их жизни. Я был очень красивым ребенком, просто белокурым ангелом, и мои родители чрезвычайно восхищались и гордились мной. Они с удовольствием заказывали мне самую модную одежду, чтобы выставить меня напоказ перед высшим обществом ханжей, лицемеров, и развратников. — Может, не нужно… — он жестом остановил ее, и она замолчала. Филипп блуждал по лабиринтам прошлого: — Мне безумно нравилось слушать истории месье Гаспа́ра о дворе и о том, как сделать карьеру придворного, просто потому, что я не был один. Со мной был мой отец! — Ведь это случалось редко? Она невольно вспомнила своего собственного отца, который любил ее больше всех из его одиннадцати детей и проводил с ней очень много времени в детстве. — Очень редко, — уточнил муж. — Кстати, я любил праздники, так как на приемах я хотя бы не был одинок. Но когда я оставался один в отеле дю Плесси, я был предоставлен сам себе и слугам, которые развращали меня, так как их привлекала моя внешность. Однажды, когда мне только исполнилось одиннадцать, я пожаловался матери, что одна из служанок хотела, чтобы я тронул ее там, где не положено — за грудь. К сожалению, мадам Алиса не поверила мне и занялась своими делами, коих у нее было очень много при дворе, да ей еще нужно было и любовников ублажать. — Он горько усмехнулся. — Вы знаете о том, как светское общество растлевало меня в детстве. Находясь в окружении Месье, я часто являлся предметом воздыханий его фаворитов, вначале и шевалье де Лоррена, но я был уже взрослым и больше никому не позволял… сотворить со мной итальянскую любовь, как это сделал со мной господин де Кульмер, когда я был ребенком. Рассказы маркиза о его детстве вызывали у Анжелики панический ужас. — Но ведь родители любили вас, Филипп? Вы ведь их единственный сын! — Я всегда был ближе к отцу, чем к матери. Мне кажется, что отец любил меня больше, чем мадам Алиса, и, может, потому он уделял мне больше внимания. Думаю, мать тоже по-своему любит меня; я помню, как она волновалась, когда я очень сильно заболел в двенадцать лет. — Поэтому вы так близки с нашими детьми, Филипп? Муж утвердительно кивнул. — Мне просто хочется дать им то, чего не было у меня. — Вы хороший отец, — констатировала факт Анжелика. Филипп подвинулся на скамейке ближе к жене. — В тот вечер, когда вы плакали одна в саду и я пытался найти вас, я долго бродил по этому парку — но вы знаете это. И в итоге я пришел сюда, чтобы побыть один, в дали от надоедливых и алчных до развлечений гостей. — Жаль, что вы тогда меня не обнаружили. Мы оба тогда не были бы так расстроены в тот вечер. — Но мы обрели друг друга позже, Анжелика. И сейчас мы здесь. Луна вышла из-за туч и залила серебром верхушки деревьев и беседку. Зеленые глаза Анжелики мерцали в ее отсветах, словно свет звезд струился на ее лик, а ее кожа смотрелась беловатой и гладкой, как редкий алебастр. Она сейчас была необычайно хороша! Полностью во власти ее чар, Филипп прошептал: — Моя дорогая, вы прекраснее моей матери, хотя о красоте Алисы дю Плесси в ее молодости ходили легенды, а принц Конде немного любил ее. И, главное, вы намного душевнее нее, и я всегда это ценил. Сейчас печаль ее супруга обязательно рассеется. Одухотворенный взгляд, который Анжелика послала мужу, заставил его вопросительно посмотреть на нее. Она приложила свою руку к ее пока еще плоскому животу, размышляя о том, кто у них будет в этот раз, хотя, по правде, это ее не волновало — она будет любить всех своих детей. В памяти всплыло предсказание колдуньи Ля-Вуазен о том, что у нее будет шестеро детей, и ее улыбка раскрылась, словно молодой бутон. Словно воркующая голубка, она почти пропела: — А ведь нас сейчас здесь трое. — Ты беременна, Анжелика? — Да, ты верно догадался, Филипп. Филипп привлек Анжелику к себе и нежно поцеловал. Держа ее в своих объятиях и глядя ей в очи, он шепотом ответил: — Это очень хорошая новость, госпожа маркиза. Анжелика сейчас улыбалась так лучезарно, как будто на небосклоне ее мира только что взошло солнце и разорвало сгустившийся мрак. — Зимой вы вновь станете отцом, господин маркиз. Аромат цветов и растений перемешался со свежим дыханием счастья, которое мощным, животворящим потоком влилось в их души. Глубоко уходящие в землю, массивные корни их бытия — их семейный покой и любовь — переплетались, как виноградные лозы, дающие сладчайший фрукт, с уверенностью в постоянстве их чувств в узоры, которые образовывали заманчивые картины будущего. Время остановилось, и в мире больше не было бед и угроз, и до них более не доносились полные отравы сплетни завистливой знати о влюбленных Марсе и Венере, шепотом передававшиеся из уст в уста при дворе. И если бы кто-то посмел разрушить этот фантастический миг, почерневший от гнева и презрения взгляд голубых очей Филиппа смел бы с дороги все эти физиономии и силуэты. Глаза Анжелики приобрели томный отсвет изумрудных шелков, наблюдая, как плотоядный взор Филиппа блуждал по ее лицу, все время останавливаясь на губах, с которых срывалось прерывистое дыхание. Он нагнулся к ней и хотел поцеловать, но далекие звуки гитары Кантора изменили его планы.У любви есть дар высокий — Колдовская сила, Что зимой, в мороз жестокий, Мне цветы взрастила. Ветра вой, дождя потоки — Все мне стало мило. Вот и новой песни строки Вьются легкокрыло. И столь любовь сильна, И столь огня полна, Что и льдины, как весна, К жизни пробудила.
— Кантор увлечен произведениями Бернарта де Вентадорна, — прокомментировала маркиза. Она поняла, что мальчик выучил эти мелодии, когда был с Жоффреем в Тулузе. — Его песни могут мертвого пробудить к жизни. Анжелика улыбнулась. — Любовь и есть жизнь, Филипп. Вдруг небеса почернели, гром ударил вдали, и яркая, устрашающая вспышка молнии разорвала грозовые облака. Во внезапно наступившей темноте, густой туман быстро начал обволакивать сад, который уже через минуту утонул в белесом сумраке. Небеса уже испускали влагу, и Анжелика и Филипп боялись, что не успеют добраться из этой части парка до замка. Эта ситуация не столько раздосадовала, сколько развеселила чету дю Плесси. Они бежали по саду, петляя между деревьями и клумбами, так быстро, точно земля горела под ногами. В суматохе Филипп даже забыл про свои шляпу и парик, которые он некоторое время назад швырнул в статую. По пути в замок, Анжелика все время хохотала, а по губам Филиппа блуждала непостижимая улыбка. Игнорируя этикет, она чувствовала себя ребенком своей земли и звезд, но муж оставался привычно сдержанным, хотя и улыбался. Тем не менее, побег от надвигающегося дождя словно перенес их на годы назад, сделав их двумя уроженцами Пуату, старшим кузеном и его маленькой Баронессой Унылого Платья, которые стали красивейшей парой в королевстве. Супруги подбежали к границам двух садов, стремительно пересекли основной парк, и вскоре оказались у входа в кухню. Филипп распахнул дверь и легонько подтолкнул жену вперед, а затем сам проскользнул внутрь. И как только они оказались под крышей, гром загремел так сильно, что земля задрожала, поднялся сильный ветер, и вот уже ливень шел стеной, резкий и холодный. Когда они поднимались по главной лестнице, Анжелика залилась смехом. — Сегодня я могла стать Баронессой Мокрого Платья! — Лучше маркизой без платья, — флегматично растянул Филипп, но в его очах было лукавство. — Вот это мне нравится! — усмехнулась она. — А сейчас я пойду переодеваться к ужину. — Хорошо, мадам. Только не задерживайтесь. Она усмехнулась. — В парке вы не вели себя как идеальный придворный, коим вас считает знать — оно ведь так и есть. Но я рада, что вы становитесь другим со мной. Он заявил в официальном, надменном тоне: — Начинался дождь, и мы должны были уйти из сада. Это единственная причина моей временной беспечности, сударыня. — Вздохнув, он поклонился ей с бесподобной грацией, как светский франт, и направился в свои покои. Переодевшись к ужину, маркиза дю Плесси отправилась вниз и с удивлением узнала от одного из пажей Филиппа, что муж и ее трое сыновей — Флоримон, Кантор, и Шарль-Анри — все находились в оружейной. В этом месте маркиз часто тренировался со своими пажами и с верным ему Ла-Виолетом, который до сих пор верой и правдой служил ему и семейству дю Плесси. Анжелика замерла на пороге оружейной, наблюдая поединок Филиппа с Флоримоном на шпагах. У противоположной стены она заметила двух других сыновей — Шарля-Анри, сложившего руки на груди, и Кантора, державшего в руках гитару, с которой он почти никогда не расставался. Похоже, они пришли сюда сразу после того, как она и Филипп вернулись из парка, потому что она заметила на скамье снятый бежевый жюстюкор мужа. Флоримон и Филипп сбросили лишнюю одежду, чтобы она не стесняла движения, и оба остались в шелковых белых рубашках. Соперники приблизились друг к другу, и их шпаги соприкоснулись кончиками. Филипп сделал осторожный выпад, похожий на пробный, словно для того, чтобы разведать тактику противника, но Флоримон агрессивно отбил атаку. Сражение продолжалось, и Флоримон все время бросался в бой, а Филипп действовал осторожно, как будто чего-то выжидал. Звон металла наполнил комнату, и шпаги встречались и расходились вновь и вновь, пока дуэлянты танцевали по кругу. Флоримон и Филипп не были в равной весовой категории, потому что маркиз был гораздо старше, а в старшем сыне Анжелики еще присутствовала юношеская хрупкость. Тело Филиппа было более мускулистым и тренированным, и он несомненно был очень искусным фехтовальщиком. Однако, Флоримон тоже был умелым бойцом, который хорошо усвоил уроки господина де Мальбрана и самого Филиппа, часто приглашавшего юношу тренироваться с ним и обучавшего его тому, что он сам знал. Кроме того, Флоримон также фехтовал с Жоффреем в Тулузе, перенимая технику отца. Анжелика не сомневалась, что опять победит Филипп, как это случалось всегда. Всякий раз, когда ее супруг и старший сын сражались, Филипп не щадил Флоримона, объясняя это тем, что юноша должен был проигрывать, чтобы учиться на ошибках и совершенствовать его технику. Филипп и Флоримон делали какие-то сложные комбинации, названия которых Анжелика не знала, но она подметила, что муж усилил напор и теперь атаковал противника в упор. Сердце замирало в груди в предвкушении, когда шпага ее белокурого супруга скрещивалась с оружием ее черноволосого сына, но пока что всякий раз Флоримону удавалось отразить атаку или увернуться. Один раз Флоримон оказался прижатым к стене, но сознательно упал на колено и избежал того, чтобы его шпага была выбита из руки. Филипп засмеялся и молниеносно выбросил руку вперед, прыгнул назад, и неожиданно направил его оружие на соперника, а затем сделал замысловатый финт. Флоримон еще не видел такую комбинацию ударов у отчима, но ему очень повезло, так как в Тулузе отец учил его справляться с подобными приемами. С ликующей улыбкой, юноша отступил назад и внезапно совершил выпад вперед, но рассек лишь воздух и даже не дотронулся до шпаги маршала, который отпрыгнул в бок и, таким образом, ловко ушел от удара. — Мессир Флоримон, я научился предугадывать вашу технику, — сообщил Филипп, делая выпад. — Я уже это понял, господин маршал, — ответил Флоримон и снова бросился в атаку. Наблюдавшие за ходом поединка молчали, и в этой тишине слышались звон соприкасающегося оружия и шарканье шагов дуэлянтов, двигавшихся то вперед, то назад, то отскакивавших в сторону. В глазах Шарля-Анри и Кантора читались восхищение и задор, и Анжелика со смехом думала о том, что все мужчины, наверное, любят драки и войну, даже ее зеленоглазый трубадур Кантор. Вдруг Филипп вихрем закрутил шпагу и затем исполнил мастерский финт выверенным, точным движением руки. Флоримон был так удивлен таким виртуозным приемом, что испытал моментное замешательство и потому не сумел парировать атаку маркиза, которая выбила его шпагу из руки. — Папа выиграл! — воскликнул обрадованный Шарль-Анри. — Этого следовало ожидать, — уныло прокомментировал Кантор, пальцами гладя струны гитары. Скрывая свое смущение, Флоримон потер вспотевший лоб и посмотрел на Филиппа. — Мессир дю Плесси, такому искусству фехтования, как у вас, можно только позавидовать. Маркиз дю Плесси вложил свою шпагу в ножны и прокомментировал: — У вас прекрасная техника, мессир Флоримон. Я вам говорил это много раз в прошлом и подтверждаю это сейчас. — Спасибо, месье маршал, — улыбнулся Флоримон. Филипп поделился впечатлениями от этого соревнования: — Сегодня вы продемонстрировали вашу обновленную технику. Я полагаю, что вы тренировались с вашим отцом, графом де Пейраком, который, как я слышал, превосходно владеет шпагой и саблей. Но чтобы новый выученный удар, финт, или выпад стал виртуозным, недостаточно нескольких месяцев практики. — Значит, я буду тренироваться больше, — решил Флоримон. — Не переживайте, сударь, — утешил Филипп, и уголки его губ дрогнули в полуулыбке. — Вы великолепный фехтовальщик для своего юного возраста. Я бы не сказал так, если бы так не считал. Лицо Флоримона расплылось в улыбке. Получить похвалу от маршала Франции значило для него очень много. — Благодарю вас, господин дю Плесси. Шарль-Анри, только что присоединившийся к ним, торжествующе улыбался. Его взор упал на Флоримона и остановился на непроницаемом лице маркиза. — Естественно, что мой отец выиграл! Он такой опытный фехтовальщик, что никогда не растеряет свой задор и победит любого! — Я очень давно практикую, сынок, — отозвался Филипп. Его прежде светский взгляд теперь излучал тепло, так как был устремлен на Шарля-Анри. Он сделал шаг к сыну и положил руку на его белокурую голову, погладив волосы. — Опыт есть главный секрет моего успеха. К ним подошел Кантор. На его лице играла усмешка, и он поддразнил брата: — Скажи мне, Фло, ну ведь твое фехтование не лучше моей музыки? Тем более, когда ты сражаешься с самим месье дю Плесси! Ведь ты нашего отца тоже не мог победить! Ни маршал, ни отец тебе не поддаются! И это в то время, как моя музыка нравится и господину дю Плесси, и нашему отцу. Филипп расхохотался. — Вы очень остры на язык, месье Кантор. — Он усмехнулся, когда Кантор улыбнулся ему. Шарль-Анри, обычно сдержанный, как и его отец, тихонько хихикнул. Флоримон выругался: — Черт тебя возьми, Кантор! Прекрати меня поддевать. Вмешался маркиз: — Не ссорьтесь, юноши. — Он положил руку на плечо Флоримона и произнес: — Ваш отец может поучить вас, когда вы вновь встретитесь. Я тоже могу показать вам некоторые специфические приемы и комбинации, которые еще не демонстрировал вам. — С радостью, господин маршал, — воскликнул Флоримон. — Ну можно и меня обучить, — молвил Кантор. — Отец и наставники учили и учат меня регулярно, но я не против перенять что-то новое от техники профессионала. Филипп кивнул в знак согласия. — Я к вашим услугам, если вы этого желаете. Анжелика, которая до сих пор следила за ними издалека, зашагала к ним. Она обратилась ко всем ним: — Господа дуэлянты и зрители, может, мы все-таки пойдем на ужин? Маршал повернул взор к жене. — Сначала нам всем нужно позаботиться о себе, мадам. Вы ведь не думаете, что мы все должны присутствовать на ужине в том, в чем сейчас одеты. Анжелика не пошла дальше к мужу и остановилась на приличном расстоянии от группы четырех людей. Она кивнула и со вздохом отвернулась, устремив свой взгляд на сияющего Шарля-Анри, который о чем-то спросил отца, в то время как Флоримон и Кантор слушали. Вдруг в мыслях Анжелики прозвучали слова Нинон де Ланкло, сказанные мудрой куртизанкой ей в наставление еще до ее свадьбы с маркизом дю Плесси: «Он внушает уважение, потому что он — представитель почти исчезнувшей расы: это дворянин до мозга и костей. Он помешан на вопросах этикета. Он боится увидеть даже пятнышко на своем шелковом чулке, но не боится смерти. Когда он будет умирать, он будет одинок, как волк, и никогда ни у кого не попросит помощи. Он принадлежит лишь королю и самому себе». Ужасная мысль промелькнула в голове молодой женщины. Неужели однажды Филипп, ее Марс, будет и правда умирать один, как волк? Нет, она не хотела об этом думать сейчас, да и вообще. Ее муж действительно был истинным дворянином, но Нинон оказалась не права в том, что он принадлежал лишь себе и королю: Филипп стал принадлежать еще и Анжелике после того, как его преобразила ее любовь. Но то, что ее супруг был до сих пор помешан на этикете, было верно, хотя с ней он становился проще. Филипп во многом оставался для Анжелики загадкой. — Удар шпаги за улыбку дамы! — шутил Флоримон, и его мать улыбнулась. Филипп, Шарль-Анри, Кантор, и Флоримон подошли к Анжелике и синхронно поклонились ей. Маркиза рассмеялась, пытаясь сравнить, чей поклон был грациознее, и не находя ответа. Каждому из них была свойственна врожденная изящность, только она была разной: у мужа и Шарля-Анри она была рафинированной и холодной, а у Флоримона и Кантора более порывистой и живой. Маркиз проинструктировал супругу в формальной манере: — Мадам, позаботьтесь об этих юных мессирах. — Окинув всех отстраненным взглядом, он добавил: — Увидимся за ужином, господа. Филипп дю Плесси прошествовал до выхода чеканной походкой, которая выделяла его среди всех дворян, ибо была похожа на походку великого полководца, которым он и являлся. Маршал вышел из оружейной, и установилась тишина, пока каждый из присутствующих молча смотрел на дверь, словно все еще находясь под воздействием величия красавца Марса. Анжелика не смогла сдержать улыбку. Филипп являлся противоречивым мужчиной, который был и останется придворным и одновременно любящим мужем. Наедине со своей Баронессой Унылого Платья большую часть времени он будет самим собой, сбрасывая покровы со своего очень сложного внутреннего мира, но все равно придерживаясь этикета. Таков был настоящий Филипп дю Плесси де Бельер.