🔥🔥🔥
Для Юнги двадцать минут, за которые Хосок добирается до него, становятся самыми невыносимыми в жизни. Тело то сгорает в огне, то прошибает ледяным холодом, зуд то утихает, то обостряется, отчего омегу начинает потряхивать. Мина буквально размазывает по всему салону, пока он ждет, сходя с ума. Ждет и боится. Темно-синий макларен останавливается у обочины перед порше. Юнги, затаив дыхание, широко распахнутыми глазами следит за выходящим из машины альфой. Каждое движение Хосока резкое и нервное. От него буквально веет напряжением. Он встречается с омегой взглядом через лобовое стекло, и тело Юнги вновь покрывается мурашками. Когда дверь порше поднимается, Хосока едва не сбивает с ног, словно ударной волной, сладкий насыщенный аромат, вылившийся из салона. Он мгновенно дурманит и кружит голову. — Хо… — мямлит Юнги и тянется руками к своему альфе, чувствуя частичное облегчение, но совсем не то. Хосок не дает ему договорить и рывком поднимает на руки, блокируя порше, и возвращается с омегой к своему макларену. Он молчит напряженно, давит. Юнги чувствует бушующую внутри альфы агрессию и все равно льнет к нему ближе, утыкаясь носом в теплую загорелую шею. Тело реагирует на все, отзывается, оно чувствует все. Юнги это сводит с ума. Хосок еще даже ничего не успевает сказать, ничего не успевает сделать, а Юнги изнывает, хочет, хочет до жути, и даже уже не боится, что альфа будет его ругать и отчитывать. Он сделает это по-другому, и омега этого жаждет. Хосок усаживает Юнги на пассажирское сиденье и хлопает дверцей, обходя гиперкар и садясь за руль. Омега следит за каждым движением альфы завороженно, жадно. На Хосоке черная рубашка, сверху расстегнутая на несколько пуговиц, закатанные рукава открывают вид на крепкие жилистые предплечья. Юнги становится все хуже, жарче. У него внутри пожар, он пылает сильнее солнца и, кажется, сам же плавится. Альфа кому-то звонит и просит отогнать машину Юнги, все это время ни разу не взглянув на рядом сидящего омегу. — Хосок… — осмеливается Юнги, когда альфа завершает звонок, закусывая губу и сталкиваясь с ним взглядом. Он спотыкается и падает прямо в эти омуты. — Ты очень сильно меня разозлил, — твердо чеканит Хосок, заводя двигатель и выруливая на дорогу. Аромат Юнги с каждой секундой все больше заполняет салон, вытесняя кислород, чтобы только им и дышал. Чон сам себе удивляется, как держится. Его внутренний зверь сходит с ума от ярости и неописуемого желания, но Хосок обманчиво сдержан. — Ты снова ослушался, наплевав на мои запреты. Мне тебя в клетку посадить? — для профилактики угрожает альфа, глянув на Мина. Юнги виновато опускает глаза, запрещая себе прикасаться к Хосоку. Руки жаждут почувствовать жар крепкого тела, но Мин понимает, что сейчас нельзя. — Прости, папочка, — шепчет омега едва слышно, взглянув на Хосока. Альфа смотрит на дорогу, держит руль своими невероятными пальцами, а на руках вздулись вены от того, как сильно он сжимает его. На лице от напряжения желваки играют. Юнги практически режется об его линию челюсти, но все равно жаждет прикоснуться до покалывания в кончиках пальцев. Хосоку кажется, что Юнги просто играет, выдыхая такое крышесносное и любимое альфой «папочка», из-за которого Чону все сложнее держать себя в руках, а злость постепенно проигрывает возбуждению. Юнги ни о чем не сожалеет и не раскаивается. Играет в свои хитрые игры, провоцируя и пробуждая в Хосоке то, что тот всеми силами пытается держать внутри себя. До определенного момента. Новая волна боли дает о себе знать и пронзает чувствительное тело омеги. Юнги не сдерживается и стонет, вцепляясь пальцами в ручку двери. Хосок мгновенно реагирует, поворачивая голову к омеге, что тяжело дышит, прикрыв глаза и тревожно хмуря брови. Юнги весь влажный, и наверняка везде. Эта мысль бьет по голове тяжелой кувалдой. У омеги губы приоткрытые и влажные от слюны, потому что лижет их каждую секунду, грудь под тонкой футболкой быстро вздымается, а салон наполняет шумное дыхание. Юнги нервно ерзает задницей по кожаному сиденью, словно не может найти себе места, только Хосок прекрасно знает, где его место. Он свихнется, лишится ума, если не прикоснется. Альфа с рыком бросается на омегу, притягивая к себе за локоть и вгрызаясь в сладкие розовые губки. Одной рукой он удерживает руль и чуть сбавляет скорость, чтобы удержать гиперкар под контролем. Хорошо, что машин практически нет. Юнги стонет прямо в губы Хосока и точно голодный котенок с жадностью принимается целовать в ответ, зарываясь пальцами в смоляные волосы альфы на затылке, а другой рукой нетерпеливо бродит по его крепкому бедру, обтянутому тканью черных брюк. Хосок не человек, он — Бог, высшее божество, сошедшее на землю для того, чтобы наказать омегу за совершенные грехи. Юнги чувствует себя грязным грешником; верующим, тянущимся к своему идолу за благословением. Хосок терзает его губы, давая волю своему зверю. Он насыщается, но не до конца. Ему мало лишь губ, ему нужно все тело, весь Юнги с головы до пят. Он жадно глотает каждый вздох омеги и каждый глухой стон. Ловкие пальцы омеги проскальзывают вверх по бедру и сжимают уже твердый член через ткань брюк. Макларен начинает клонить в сторону, и Хосок, неохотно оторвавшись от покрасневших от поцелуев и укусов губ, возвращает себе контроль, резко давя на педаль газа. Мощный движок сзади рычит, разнося по салону легкую вибрацию. Юнги откидывается обратно на сиденье и лижет губы. Зуд не утихает, не позволяет омеге сидеть на месте ровно, он нуждается в прикосновениях. — Папочка, я не могу… — дрожащим полушепотом просит Юнги, выгибаясь в спине и цепляя пальцами подол футболки. Хосок снова бросает на него взгляд, скользит голодным зверем по изгибающемуся телу и останавливается на открывшемся плоском животе. Это пытка, настоящая пытка. Юнги жесток. — Сейчас папочка поможет, малыш, — низким от возбуждения голосом успокаивает Хосок и снова отрывает правую руку от руля, потянувшись к ширинке омеги. Юнги слегка выгибается навстречу и дрожащими пальцами помогает альфе расстегнуть пуговицу. По салону разносится звук вжикнувшей ширинки. — Избавься от этого, — приказывает Чон, указав на джинсы и полностью влажное нижнее белье. Мог бы, сам содрал с него одежду. Хосок останавливаться и не собирается. Чем скорее они доберутся до дома, тем обоим будет лучше. А у Чона терпения все меньше, кажется, вот-вот уже лопнет. Юнги послушно стягивает с себя джинсы и трусы, бросая их на пол гиперкара и оставаясь в одних лишь кедах и футболке, пропитавшейся потом. Юнги становится чуть легче без одежды, прохлада лижет раскаленную кожу, покрывая ее мурашками, и даже соски твердеют, четко выделяясь через белую ткань. Хосок тянется рукой к промежности омеги, случайно касаясь возбужденного члена, прижавшегося к животу, отчего Юнги тихо стонет и вздрагивает, как током ударенный. Он забрасывает правую ногу на панель макларена, чтобы Хосоку было удобнее его трогать, и откидывает голову на спинку сиденья. — Хосок-а… — скулит омега, сглатывая вязкую слюну и едва не давясь вырвавшимся стоном. Пальцы альфы скользят по истекающей естественной смазкой дырочке, слегка надавливают и оглаживают вокруг, заставляя омегу биться в мелкой дрожи. — Хочу тебя в себе, — с мольбой шепчет Юнги, раздвигая ноги шире и приподнимая бедра. Поза совершенно неудобная, но омегу это волнует в самую последнюю очередь. Хосок дразнит обоих, размазывая смазку вокруг напряженного колечка мышц, наслаждается мольбами Юнги, что ласкают слух совместно со стонами и тяжелыми вздохами. Когда омега начинает жалобно скулить, пытаясь насадиться на пальцы самостоятельно, Хосок проникает в него сразу двумя, вгоняя их на всю длину. Юнги хрипло стонет и судорожно вцепляется пальцами в запястье альфы, слегка двигается бедрами навстречу и задыхается от переполняющего его наслаждения, приносящего волну облегчения. Альфа смотрит на дорогу, чуть ли не каждую секунду оборачиваясь на Юнги. Рядом — лучший вид, который только может быть. Юнги разгоряченный, готовый на все и где угодно, забывшийся в животном желании и просящий больше. Хосок давит на газ и двигает пальцами внутри омеги все быстрее и грубее. Юнги уже не сдерживается и стонет на весь салон, задирает свою футболку и водит пальцами по груди, цепляя соски и выгибаясь дугой. Хосоку крышу сносит не на шутку от этого вида, но он старательно заталкивает свое желание подальше, умоляет себя потерпеть. На первом месте Юнги. Пальцы внутри омеги звонко хлюпают от каждого движения, сливаются в один сумасшедший вихрь вместе с низкими стонами Юнги и дают головокружительный коктейль. Юнги собой не владеет. Он жмурится так сильно, что его длинные густые ресницы подрагивают, отбрасывая тени на бледные щеки, когда в салон макларена прокрадывается мелькающий за окном свет уличных фонарей. Юнги волшебен даже в такой момент. Ангел, утонувший в запретном наслаждении. Небольшой экран на панели гиперкара вспыхивает, отображая имя брата. Хосок мысленно выругивается на Чонгука за то, что позвонил так не вовремя, хочет проигнорировать, но нельзя. Время напряженное, любой звонок может нести в себе что-то важное. Альфа вытаскивает из омеги пальцы и тыкает по экрану, принимая звонок и оставляя на дисплее мокрый след. Юнги недовольно скулит и шепчет свое просящее «папочка». — Хосок, — по салону разносится бодрый голос Чонгука, но Юнги абсолютно плевать. Он его словно даже и не слышит. — Куда ты дел папку с отчетами о продажах прошлого месяца? Найти не могу, а свой пароль забыл, пока не могу восстановить… Хосок прикладывает к губам омеги палец, блестящий от его же смазки, заставляя молчать. — Зачем она тебе понадобилась, Чонгук? — спрашивает Хосок, стараясь звучать как можно непринужденнее, но выходит из рук вон плохо. Голос звучит напряженно, немного резко. Юнги неожиданно начинает скользить язычком по длинному пальцу альфы и тихонько поскуливать от нехватки, затем вцепляется в его запястье и полностью сует палец себе в рот, обсасывая его подобно самому вкусному леденцу. Хосок тяжело выдыхает и нервно мнет пальцами руль, пытаясь сосредоточиться на разговоре с братом. — Я хотел кое-что посмотреть и сравнить, — голос на том конце звучит слегка настороженно. Чонгук замолкает на несколько секунд, а затем совершенно внезапно выдает: — Вы трахаетесь, что ли? Хосок резко вынимает палец изо рта омеги. На его конце к губам Юнги тянется ниточка, что тут же разрывается. Альфа снова опускает руку и проталкивает в истекающую смазкой дырочку омеги три пальца, начиная двигать ими грубее, чем минутами ранее, разводя их подобно ножницам и оглаживая гладкие стенки. Юнги, не контролируя себя, протяжно стонет и откидывает голову, вцепляясь пальцами в свои белоснежные волосы. — Нет, с чего ты взял? — нервно усмехается Хосок, давя на газ. До дома остается не так далеко, а Юнги все ближе к разрядке. — Не наебывай меня, Хосок, — хмыкает Чонгук. — О Господи, святая Дева Мария! — внезапно восклицает младший не без доли драмы. — Вы оскверняете храм? Я больше никогда не сяду в эту машину! Юнги ухмыляется и заглядывает Хосоку в глаза, накрывает его руку и сам в себя пихает пальцы, разнося по салону новый сладкий стон, от которого у Хосока в штанах окончательно становится тесно. Это невыносимо. Такой момент не испортит даже Чонгук. — Папка в нижнем шкафу, под книгами, — быстро говорит старший Чон и, на секунду оторвав руку от руля, сбрасывает вызов. Только не от Юнги. Он оторвется хоть от всего мира, но не от своего омеги. — Хосок… — скулит Мин, жмуря глаза. — Я б-больше н-не… А-а! — договорить Юнги не дает вырвавшийся из губ звонкий стон. Омега кончает, пачкая свой живот и грудь белесыми каплями, и обессиленно опускает руки вдоль своего тела, хватая ртом недостающий кислород. Хосок вынимает из Юнги пальцы и обхватывает руль. Удовлетворенно хмыкнув и полностью сосредотачиваясь на дороге, ускоряется. Осталось недолго.🔥🔥🔥
Входная дверь громко захлопывается за ввалившимся в дом Хосоком с Юнги на руках. Он разом сбрасывает с себя все цепи и прижимает омегу к стене прямо в коридоре, целуя каждый миллиметр сахарной кожи. Юнги покрывается мурашками от соприкосновения с холодной стеной и тянется к рубашке альфы, пытаясь расстегнуть пуговицы непослушными пальцами. Хосок тем временем избавляет его от футболки, и она вместе с красными кедами летит прочь. Юнги, психуя и теряя терпение, просто разрывает на альфе рубашку. Пуговицы звонко падают на паркет и катятся в разные стороны. В доме темно, и только уличный свет, прокрадываясь внутрь сквозь не зашторенные окна, освещает холодным тусклым сиянием, скользя по разгоряченным телам. Яркий и пышный запах омеги плавно растекается по дому, кружит голову Хосоку и пьянит в разы сильнее самого крепкого алкоголя. Чон подхватывает омегу на руки, заставляя обвить себя руками и ногами, и вжимает его в стену, быстрыми и нетерпеливыми движениями расправляясь со своими брюками. Когда твердый возбужденный орган оказывается на свободе, Хосок обхватывает его пальцами и направляет в Юнги, упираясь истекающей смазкой головкой в напряженное колечко мышц. Он не медлит, сразу толкается внутрь, заполняя омегу разом. Юнги хрипло, но громко стонет прямо в ухо альфе и обнимает за шею, прижимаясь грудью к его горячей груди. Чон сразу начинает наращивать движения, вжимая Юнги в стену и рыча сердитым голодным зверем. Он сжимает пальцами ягодицы омеги, чуть разводя их и двигаясь грубыми рваными толчками. Юнги начинает отвечать, приподнимаясь и опускаясь на член самостоятельно. Он горячо выдыхает Хосоку на ухо и сжимает в пальцах его черные волосы, притягивая ближе к себе. Даже воздуху между ними не место. Юнги задыхается в массе ощущений и чувств, переполняющих его разом. Он слепо находит губы альфы и впивается в них поцелуем, кусает и оттягивает, позволяет Хосоку терзать свои и оккупировать языком рот. Он своим собственным телом чувствует напряжение альфы, каждую крепкую мышцу под смуглой кожей, которую хочется вылизывать и помечать засосами-укусами. Они добираются до спальни не сразу. Останавливаются на каждой поверхности, и даже на перилах лестниц, ведущих на второй этаж дома. Хосок бросает омегу на мягкую кровать, избавляется от остатков одежды и нависает над ним, резко подтянув к себе за щиколотки. Губами ведет по колену вверх, к бедру, целует и кусает довольно болезненно, щекочет дыханием, пробуждая волну мурашек по телу. Юнги тяжело дышит и выгибается в спине от каждого особенно чувствительного прикосновения, скулит и жмурится, шумно выдыхая. Ему до головокружения хорошо, как не бывает, наверное, даже под кайфом. Юнги не знает, но уверен, то, что с ним происходит сейчас, — лучше в сотни раз. Хосок целует внутреннюю сторону бедра и, внезапно отстранившись, поворачивает Юнги, ставя на четвереньки и шлепая покрасневшую от грубых прикосновений ягодицу, затем разводит половинки и мажет большим пальцем между, оглаживая колечко мышц. Юнги едва не подбрасывает от внезапной волны прокатившегося по телу удовольствия. — Боже… Хосок! — стонет омега, вцепляясь пальцами в подушку и выпячивая попку. Он весь течет, как плавленный на солнце белый шоколад. Хосок доведет до сумасшествия, если продолжит. И он продолжает. Наклоняется и ласкает языком чувствительную дырочку, слегка давя кончиком и вырывая у омеги сладкие и тягучие как мед стоны. Юнги дрожит от переполняющего его возбуждения и задыхается от нехватки воздуха, едва ли не разрывая подушку, за которую судорожно схватился. Когда пытка прекращается, Хосок разворачивает омегу на спину и садится меж разведенных ног. Он заполняет его одним глубоким толчком и нависает сверху, расставив локти по бокам от головы Юнги. Они снова целуются, никак не насыщаясь губами друг друга. Мин впивается короткими ноготками в кожу на спине альфы и царапает, вонзая их сильнее при каждом новом, особенно глубоком и грубом толчке. Хосок спускается к молочной шее и помечает свое. Юнги — его. Хосок злится, Юнги это чувствует в каждом движении и действии альфы. На ласки практически не растрачивается, целует требовательно и даже больно, но эта боль омегу только сильнее распаляет. Хосок трахает грубо, оставляет на нежной коже ягодиц обжигающие шлепки и кусает плечи, ключицы. Юнги отдается ему полностью, и телом, и душой. Омега доходит до очередного оргазма, но стоит Хосоку вновь коснуться его тела, как неугомонное возбуждение по новой накрывает с головой и требует удовлетворения. Юнги сейчас, точно оголенный нерв. Течка сносит крышу, выжигает разум, оставляя лишь чистые животные инстинкты. Юнги не отдает себе отчета в том, что снова лезет на альфу и уже седлает, упираясь руками в крепкую грудь. Хосок стискивает пальцами его ягодицы и помогает двигаться, приподнимая бедра. Хосоку всегда будет мало этого тела. Всего Юнги. Этот омега — извечный первый раз, он — первые незабываемые ощущения и первое удовольствие. Он на века, на тысячелетия, на вечность. Чон смотрит на него подернутым возбуждением взглядом, в котором искрится восхищение и бесконечная любовь, не может наглядеться на его неземную красоту, которой, определенно, покорился в самую их первую встречу, даже если и была она не самой приятной для обоих. Хосок тогда и понял, что таких, как Юнги, больше нет, и даже если весь мир обыщет, заглянув в глаза каждому человеку на этой земле — не найдет. В эту самую секунду злость на омегу уходит на второй план. На первом — сам Юнги. Неповторимый, совершенный. С растрепанными белоснежными вихрами, что взмывают вверх при каждом его движении, с блестящими розовыми губами, которыми не насладиться, с фарфоровой нежной кожей, которую пятнать — карается смертью. С голосом, подобным бархату, что ласкает слух своим звучанием. Не мелодичным, но необычным, космическим, самым уникальным и редким. Даже единственным в своем роде, Хосок в этом не сомневается. Он не сдерживается и поднимается, садясь, ведет носом по груди омеги, скользит пальцами по ягодицам вверх и останавливается на тонкой стройной талии. Юнги обвивает его шею руками и продолжает свои ритмичные движения, насаживаясь на всю длину члена и привставая. Его горячее и тяжелое дыхание смешивается со шлепками от соприкосновения тел и разносится по всей комнате, окутанной таинственным полумраком. Юнги в нем сияет, как ангел, спустившийся в темное царство, как драгоценный камень, как одинокая звезда в холодном космосе. Только Юнги не одинок. С ним рядом Хосок, что держит крепко, боясь выпустить, боясь лишиться прикосновений к любимому телу. И даже к душе. Она у него на ладонях трепетно лежит, уязвимая и чистая, и никому другому принадлежать не может. Она предназначена только для Хосока. — Я думал… — вдруг шепчет Юнги, сжимая пальцами волосы на затылке альфы и касаясь губами уха. Помутненный возбуждением разум постепенно возвращается на свое место. — Думал, что вернусь с победой… — Там могли быть враги, — рычит Хосок, беря омегу за подбородок и заставляя смотреть на себя. Юнги перестает двигаться и смотрит альфе прямо в глаза, утопая в их смертельной пучине. — Я смогу жить без улиц, но без тебя — нет, малыш. Пойми это. У Юнги в груди покалывает. Он прижимается губами к губам альфы отчаянно, целуя так, словно в последний раз, снова начинает двигаться на члене и стонет прямо в поцелуй. От слов Хосока по телу мурашки, а в груди трепет. С каждой секундой очередная волна все ближе. Юнги думает так же. Плевать ему на гонки, только бы Хосок всегда был рядом. После этих слов, о которых омега почему-то раньше не задумывался, а Чон не произносил вслух, все становится иначе. Ощущения другие. Юнги страшно где-то глубоко внутри, страшно потерять самого любимого на свете человека. Он прижимается к Хосоку и жмурится, кончая со стоном, вырвавшимся из приоткрытых губ. Чон сразу же укладывает его на постель, нависая сверху, и после нескольких глубоких толчков кончает следом, утробно прорычав. Оба шумно дышат, набирая в легкие недостающий кислород, оба сгорают. Холодный уличный свет скользит по влажным блестящим телам, что друг от друга не собираются отстраняться. Хосок ложится набок и прижимает к себе омегу, позволяя узлу внутри набухнуть и допустить сцепку. Юнги утыкается носом в шею альфы и поглаживает пальчиками по груди, улыбаясь уголками губ. Он снова ощутил себя самым счастливым человеком на земле.🔥🔥🔥
— Come stai, — медленно произносит Чонгук, сосредоточенно хмуря брови. Тэхен тихо смеется и мотает головой, щекоча волосами на макушке подбородок альфы. — Неправильно, Чонгук, нужно говорить come stai, — поправляет Чона Тэхен, с улыбкой смотря на их переплетенные пальцы. За окном глубокая ночь. Кажется, уже за полночь, а может, и вовсе к утру близится. За широким панорамным окном в спальне Чонгука звездами сияют огни высоток, сливаясь с теми, что на небе, на глубоком синем небе. В квартире приятная темнота и тишина, нарушаемая только их негромкими голосами и тихим смехом. Чонгук сидит в центре большой кровати, прислонившись к ее спинке, а Тэхен лежит на обнаженной груди альфы между его ног, откинув голову на крепкое плечо. После бурного вечера, плавно перетекшего в ночь, осталось приятное послевкусие, только спать не хочется совсем. Хочется наслаждаться друг другом, спрятавшись в таинственности ночи от разочаровывающей реальности, что упадет на голову с утра, когда придется идти в душ и собираться на учебу и на работу. Сейчас — только удовольствие. От долгого и насыщенного секса, от прикосновений и поцелуев, от дыхания на коже, от которого сразу же мурашки, от любимого голоса. От друг друга. — Детка, хватит учить меня примитивным фразам, — закатывает глаза Чонгук. — Лучше скажи, как по-итальянски будет «ты — мой воздух», — выдыхает он на шею Тэхена и оставляет на ней нежный поцелуй. Омега мгновенно покрывается мурашками и прикрывает глаза. Не знает, почему так реагирует: из-за сказанного альфой или из-за поцелуя. Чонгук редко выражает свои чувства словами, а такое тем более говорит впервые. Наверное, это еще один шаг вперед в их отношениях. Он пугает и радует, заставляет омегу изнутри вспыхнуть яркой звездочкой, только мерзкий комок на сердце сразу же гасит этот свет, не давая забываться. Нашептывает змеей страшное, напоминает. Тэхен старательно игнорирует его. — Sei la mia aria, — бархат тэхенова голоса скользит по коже и кружит голову. Чонгук даже дыхание затаивает, только бы каждый звук расслышать и отпечатать в сознании навсегда. Он не горит особым желанием изучать язык, но все равно постоянно просит Тэхена его поучить. Конечно же, не ради себя, а ради возможности услышать его красивый итальянский, обращенный именно к нему, а не к итальянским знакомым, с которыми омега иногда общается по телефону. В Чонгуке бурлит эгоизм и собственничество. Тэхен весь должен быть посвящен ему, и даже словами, которые он произносит. И сейчас, слушая самый красивый голос на свете, Чон не хочет повторять фразы и портить их своим уродливым акцентом. Пусть говорит лишь Тэхен, пусть только для него. Но Тэхен молчит, поглаживая большим пальцем тыльную сторону чонгуковой ладони, и ждет, когда альфа повторит его слова. — Sei la mia aria, Тэхен, — медленно, боясь допустить ошибку, повторяет Чонгук прямо на ухо омеге, даже не подозревая, что сводит его с ума своим низким хрипловатым голосом, и плевать, если произнесены эти слова с очень корявым акцентом, который заставил бы коренного итальянца заткнуть уши. Тэхен — его воздух. Остальное не важно. Омега поворачивается боком к Чонгуку, положив ладонь на татуированную шею, и заглядывает в темные глаза, в которых отражается свет высоток за окном. — Io sono tuo, — шепчет Тэхен, потянувшись за поцелуем, который сразу же получает. Чонгук опускает ладонь на плоский живот омеги и склоняет голову, целуя цветочные губы. Тэхен отзывается и жмется плотнее, зарываясь пальцами в волосы на затылке альфы. Они целуются долго, пробуя и изучая губы друг друга по-новому, пока руки бродят по телам, выделяя каждый изгиб, каждую мышцу под кожей. Чонгук чувствует, как его медленно укрывает вновь пробудившееся возбуждение. Он укладывает Тэхена на кровать и разводит стройные ноги, располагаясь меж них и припадая губами к ключицам, выделяющимся под бронзовой кожей. Тэхен выгибается и путается пальцами в светлых волосах альфы, прикрывая глаза в наслаждении. Оно неиссякаемое у них, бесконечное. Чонгук плавно спускается поцелуями к груди омеги, прихватывая губами затвердевшую бусинку соска и мягко кусая. Тэхен стонет тихо, но мелодично, заводя Чонгука все больше. На тумбе возле кровати коротко вибрирует чонгуков телефон, оповещая о сообщении. Альфа замирает и поднимает голову, негромко ругнувшись. Кому приспичило писать в такое позднее время? Чонгук знает, что проигнорировать не может. Нельзя. Тэхен смотрит на альфу и, погладив ладонью по щеке, негромко говорит: — Посмотри, вдруг что-то случилось. — Прости, малыш, — вздыхает Чонгук и, оставив на блестящих губах омеги короткий поцелуй, отстраняется, садясь на краю кровати и беря телефон. Он заходит в чат, где последним висит новое сообщение с неизвестного номера. Альфа хмурится и открывает его. Тэхен притягивает к себе одеяло и на коленях подползает к Чонгуку сзади. Альфа бросает тихое «сука» и небрежно бросает телефон на тумбу, зарываясь пальцами в свои волосы и зачесывая назад. Тэхен настороженно хмурится и садится рядом. — Что такое, Чонгук? Что случилось? — тихо спрашивает омега, коснувшись пальцами плеча Чона. — Джихан снова хочет погонять. — Нет… — у омеги сердце мгновенно в пятки уходит, а по позвоночнику проползают ледяные мурашки. От легкости на душе, что была минутой ранее, и следа не остается. — Это может быть ловушка, Чонгук. Ты ведь… Ты не собираешься ехать, да? Вот и реальность, обрушившаяся на них прямо посреди сказки. Джихан всегда вовремя, как будто знает, когда нужно испортить момент, давая о себе знать. Но далеко не в испорченном моменте дело, а в Чонгуке. Тэхену сразу же вспоминаются все джихановы угрозы, касающиеся жизни Чона. Как позволить ему ехать на встречу с этим чудовищем, которое может лишить жизни его альфу? — Малыш, это вызов, я не могу отказаться, — Чонгук уже поднялся с постели и принялся одеваться под наблюдением блестящих от подступающих слез глаз Тэхена, сидящего на краю постели. — Наверное, До хочет показать свою новую игрушку, — безрадостно ухмыляется альфа, застегивая джинсы. — Ты забыл, на что он способен, Чонгук? — не собирается униматься омега, вставая с постели и прижимая к себе одеяло. — Он может убить тебя! Знает же, что ты не сможешь не принять вызов, — Тэхен следит за альфой и старательно сдерживает ком в горле, вырывающийся наружу слезами. Предчувствие омеги ничего хорошего не предвещает, только Чонгука отговаривать бесполезно, он это прекрасно понимает. — Тэхен, думаешь, я не знаю, кто он и что может выкинуть? — Чонгук натягивает черную футболку и глядит на омегу. Тэхен смотрит в ответ с молчаливой мольбой, а в глазах застыл страх. Чонгук даже теряет на секунду свою решительность. Оставлять омегу одного не хочется, тем более, зная, что он будет безумно волноваться, но выбора у Чона нет. — За меня не бойся, детка, — мягче говорит Чонгук, подойдя к омеге и кладя руки на обнаженные хрупкие плечи. — Я должен узнать, чего он хочет на этот раз. Не думаю, что ему вздумалось убить меня прямо сейчас, а если и так, то ни черта у него не выйдет, — спокойно говорит альфа, смотря прямо в большие янтарные глаза и пытаясь поселить в них уверенность, что четко читается в его собственных глазах. — Я буду ждать тебя, будь осторожнее, — шепчет Тэхен, прижимаясь к Чонгуку и утыкаясь носом в его теплую грудь. — Я скоро вернусь, — обещает Чон и гладит его по спутанным алым вихрам. Выпускать так не хочется, покидать теплую с появлением омеги квартиру, пропахшую нежными душистыми цветами. Но Чонгук выпускает. Он целует Тэхена в макушку, шепнув на ухо ласковое «ti amo», и идет к выходу из комнаты, слыша в ответ тихое и робкое «я тоже», после которого на лице расцветает улыбка. Теперь хоть на войну.🔥🔥🔥
На улицах города в два часа ночи пустынно, как после апокалипсиса. Негромкий гул агеры разносится по местности эхом, а холодный взгляд фар рассеивает необычный для одного из центральных районов мрак. Чонгук останавливается перед величественным готическим собором, что в темное время суток выглядит особенно устрашающе. Заглушив мотор, альфа оглядывается. На улице только несколько припаркованных машин. Достав телефон, Чонгук открывает сообщение и сверяется с указанным в нем адресом — не ошибся. В этот раз приехал раньше. Но Джихан себя ждать не заставляет. Чонгук слышит позади знакомый рык движка, но принадлежит он далеко не бугатти. Альфа хмурится и смотрит в боковое зеркало, следя за тем, как гиперкар неторопливо подъезжает к старту, становясь рядом. — Кенигсегг регера? — хмыкает Чон, повернув голову вбок и осматривая взглядом мощный красно-черный автомобиль. — Интересно. Они стоят так полминуты. Чонгук скользит по машине врага критичным взглядом, но ответного за тонированными стеклами не видит. Джихан, по-видимому, не намерен устраивать прелюдии, поэтому Чон отворачивается и жмет на кнопку включения двигателя, обхватив руль пальцами и раскручивая мотор. Агера рычит, как разозленная пантера, радует, ласкает чонгуков слух, заводит, заранее пробуждая адреналин. Регера не отстает. Джихан понимает, что тянуть больше нет смысла. Чонгук дает сигнал фарами, отсчитывая до трех. Рык двух шведских автомобилей сливается в один, а позади гиперкаров уже поднимается столб белоснежного дыма. Когда фары агеры меркнут, оба синхронно срываются с места и летят вперед по длинной улице. Чонгук сразу же включает фары и давит на газ, смотря только вперед. Джихан специально выбрал местом гонки один из особенно патрулируемых полицией районов. Для острых ощущений? Чонгук только «за». Два гиперкара рвут тьму и тишину, в которую погружен спящий город. Они летят наравне, не уступая друг другу ни на сантиметр, но Чонгук уверен, что До что-нибудь выкинет, не дав себя обойти. Чон даже не представляет, какие технологии заложены в регеру, но это ни на секунду не лишает уверенности. Все сомнения и волнения Чонгук оставил еще в далеком детстве, когда впервые победил на гонке. Автомобили синхронно входят в дрифт, сворачивая на главную улицу района. Мимо изредка проезжают неторопливые машины. Чонгук давит на газ плавно, удерживая руль обеими руками и легко поворачивая его то влево, то вправо, петляя между автомобилями гражданских. Тут гиперкары размыкаются. Регера ускоряется и несется вперед, без проблем минуя преграды перед собой. Чонгук дергает пальцем подрулевую веточку, меняя скорость. Ровный гул двигателя за спиной позволяет сосредоточиться, не давая влезть в голову лишним мыслям. У него в агере нет ничего, только собственноручно поднятая лошадиная сила, перевалившая за тысячу двести, укрепленный кузов и таранное шасси. Чонгук всегда надеется только на собственные силы. Агера стремительно нагоняет регеру и вновь выравнивается с ней, едва не цепляя бок красного демона. Оба автомобиля на скорости, перевалившей за двести пятьдесят, пролетают мимо патрульной машины полиции, стоящей у переулка. Реакция происходит сразу. Сзади начинают мигать красно-синие огни, а по округе разносится вой сирены. — А вот и наши друзья, — хмыкает Чонгук, кидая короткий взгляд на зеркало заднего вида. Впереди начинается дорога с круговым движением, в центре которой разбита небольшая площадь с высоким памятником легендарного генерала. Чонгук начинает мягко сбавлять скорость, готовясь войти в дрифт вокруг площади. Позади уже нагоняет полиция, разнося звук своей сирены по ночным улицам. Как будто это остановит два гиперкара, летящих на скорости, которую полицейское ведро никогда не разовьет. Когда автомобили подъезжают к площади, Чонгук резко выворачивает руль, скользя по асфальту задними колесами. Прямо перед ним регера входит в дрифт слишком резко, отчего заносит ее больше, чем нужно, но даже при этом До не теряет контроль над управлением. Чонгук щурится и смотрит на дрифтующий кенигсегг несколько секунд, едва не забыв о том, что нужно продолжать дрифт по кругу. Этот почерк ему знаком. Полицейская машина несется где-то позади, отчаянно пытаясь нагнать гонщиков. Легавые дрифтовать не умеют. Вокруг площади образуется столб дыма, а на асфальте кругом остаются следы жженной резины. Проделав один большой круг, гиперкары одновременно выходят из дрифта и въезжают на новую улицу, оставляя полицейский автомобиль далеко позади. Впереди виднеется очередной поворот. Чонгук давит на педаль газа до упора и летит за регерой, буквально дыша в затылок. В дрифте на площади Джихан перетянул первую позицию на себя. Чон поглядывает на экран на панели, скользнув взглядом по карте. Скоро финиш, а До все еще лидирует за счет собственной мощи регеры. Неужели научился водить и побеждать честным путем? Чонгук сдаваться не намерен. Гиперкары с визгом шин вылетают на встречную полосу новой улицы, на конце которой, прямо перед одной из многочисленных высоток — финиш. По обеим сторонам от дороги расположились огромные здания, некоторые из которых полностью зеркальные. В них отражаются два автомобиля, пролетающие мимо ракетами, устроившими гонку в космическом пространстве. Ближе к центру поток автомобилей становится больше, несмотря на глубокую ночь. Чонгук твердым сосредоточенным взглядом смотрит на летящие навстречу машины и резко выворачивает руль то в одну сторону, то в другую, петляя по встречной полосе. Вслед слышатся сигналы опешивших водителей. Регера из-за потока автомобилей слегка замедляется, что дает Чонгуку возможность нагнать, и вот он снова движется с Джиханом наравне. — Ну все, сученыш, ты проебал шанс выиграть, — ухмыляется Чон, бросив на регеру взгляд и давя на газ. Агера рычит, ласкает слух и заставляет улыбнуться уголком губ. Дорога впереди немного пустеет, позволяя свободно доехать до финиша. Чонгук несется на скорости триста, а за окнами все сливается в одно сверкающее пятно. До финишной черты остается около ста метров. Регера внезапно вылетает вперед, а из выхлопной трубы вырывается насыщенно-синее пламя. Чонгук даже не удивляется. Он поджимает губы и следит за тем, как регера стремительно уносится вперед с жужжанием движка, напоминающим истребитель — это прыжок нитро, которого вполне хватит на то, чтобы доехать до финиша первым. — Сукин сын, а я ведь почти поверил, что гонка будет честной, — сухо усмехается Чонгук. Регера впереди резко тормозит, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов и оставляя за собой облако пыли. Чонгук долетает до финиша через три секунды. Он бьет по тормозам и останавливается прямо напротив красно-черного кенигсегга, оставляя за собой след от резины. Альфа мнет пальцами руль и лижет нижнюю губу, сверля регеру ненавистным взглядом. Наверняка До сейчас снова улыбается той самой гадкой улыбкой, которую хочется разбить об асфальт. Чонгук резко поднимает дверцу агеры и выходит из машины, заглушив мотор. — Браво, — усмехается он, театрально хлопая и останавливаясь между гиперкарами, прямо напротив регеры. — Я снова убедился, что ты просто трус, а ведь мог попытать удачу и выиграть у меня без своих игрушек. Давай, выходи, позлорадствуй! — Чонгук вскидывает брови, разводя руки и едва не сжигая взглядом лобовое стекло тонированной регеры. Дверь кенигсегга поднимается. Чонгук поджимает губы. Из регеры выходит человек, о котором альфа не подумал бы никогда в жизни. Чонгук теряет дар речи на мгновение, а руки опускаются сами собой. На секунду ему кажется, что это проклятая шутка или вовсе страшный сон. — Намджун… Ким зачесывает свои блондинистые волосы пятерней назад и встает возле регеры, облокотившись на ее капот и смотря на Чонгука непроницаемым взглядом, в котором Чон видит только одно — пустоту. — Привет, друг.