🔥🔥🔥
Чану покусывает кольцо в своей губе, в татуированных пальцах держит сигарету, пепел на которой давно пора бы стряхнуть в рядом стоящую пепельницу, но он этого даже не замечает. Тяжелый взгляд темных глаз направлен на разгоряченную танцами и алкоголем толпу. Альфа скрывается за сигаретным дымом, заполнившим уголок, в котором он сидит, не желая быть замеченным. Он бы вообще здесь не сидел сейчас, когда каждая псина Джихана скалит зубы, стоит учуять запах Има. Он бы сейчас не подставлялся, но ему плевать на себя. А на того, кто на танцполе отдается наслаждению, приоткрыв персиковые губы и позволяя кому-то себя лапать, — нет. Чану не воскрес. Он даже не умирал. Однако с тех пор, когда затылка коснулось дуло пистолета, началась его новая жизнь. Не такая яркая, привлекающая внимание всех, кому не лень за ней наблюдать и становиться ее частью. У Чану во власти больше нет ни района, ни людей, которых он называл своей командой. Он в одно короткое мгновение лишился всего, что так давно собирал, что честно завоевывал победа за победой. Джихан забрал все, что только мог, оставив Има ни с чем. Наказание, которое Чану еще сотни раз бы получил, и даже хуже, — умер бы, только бы тому, за кем он так пристально следит весь вечер, не грозила опасность. Смерти он не боится. Точно не своей. И рад он «пощаде» лишь потому, что сможет уберечь Чимина. Чертовски упрямого и бесстрашного Чимина. Чану сразу понимает по омеге, что тот пьян чересчур. Трезвый Чимин себя так не ведет, не дается в руки кому попало, а еще странно, что никого из банды Чонов не видно. Омега тут один. После того, как они узнали о предательстве Намджуна, все стало по-другому. Банда Чонов редко появляется в дыре, почти никак не дает о себе знать на ночных улицах. Они даже в заездах не участвуют. Им понимает, для чего это делается. После того, что произошло, они решили вести себя тише и лишний раз не показываться на глаза. Возможно, готовят какой-то план действий, ответный удар, — Чану не знает. У него на этот счет есть мысли и намерения, но сейчас, когда легкий аромат цитрусов, даже несмотря на то, что смешался с сотнями других ароматов, доходит до него невесомым шлейфом, он ни о чем другом не думает. Чану тушит сигарету, дотлевшую до фильтра, в пепельнице, и достает из пачки новую, прикуривая и зажимая в зубах. Взгляд ни на секунду не отводит, хоть и горит внутри что-то от происходящего. Альфа успокаивает себя никотином и периодически отпивает пива из бутылки, стоящей на столике рядом с пачкой сигарет. Чимин с незнакомцем покидают танцпол. Омега идет спереди, а сзади идущий мужчина удерживает его за талию, так и порываясь спустить руки на упругую задницу. Чужие ладони все-таки съезжают вниз, Чимин строит на лице легкое недовольство и возвращает руки альфы на свою талию, а когда поворачивается к нему лицом, то внезапно меняется, обворожительно улыбаясь, словно и не было ничего. Это замечает только Чану, вновь позабыв о сигарете, зажатой меж губ. Он слегка хмурит брови под челкой и уже порывается встать, но всеми силами себя удерживает. Уже приближаясь к узкому коридору, ведущему к выходу, Чимин теряется в толпе, вошедшей внутрь. Чану прищуривается, взглядом выискивая омегу среди шумной компании. Успевает зацепиться только за пепельную макушку и резко поднимается, бросив окурок в пепельницу. Альфа твердым шагом идет к Чимину, абсолютно никого не видя вокруг себя. Он расталкивает людей плечами, и наконец завидев омегу, ускоряется. Тот прижат к стене коридора. На затуманенном алкоголем лице мелькает раздражение, не вяжущееся с легкой улыбкой на пухлых губах. Незнакомый альфа уже бесконтрольно бродит по чиминову телу, покрывая поцелуями открытую шею. Пак кладет руки на его плечи, то ли пытаясь оттолкнуть, то ли притянуть ближе. Ведет сам с собой внутреннюю борьбу в шаге от ошибки, которую может допустить, если еще чуть-чуть подождать и позволить зайти дальше. Чимин успевает уловить знакомый аромат кардамона и корицы за секунду до того, как Чану появляется в поле зрения. А еще через секунду Им грубо отрывает ничего не успевшего понять альфу от Чимина, буквально отшвыривая его к противоположной стене. — Какого хуя, чувак?! — сразу же заводится тот, уставившись на Чану вспыхнувшим взглядом. Так выглядят дикие животные, когда их отвлекают от добычи. Ноздри раздулись, а челюсти крепко стиснуты, ладони уже сжимаются в кулаки, но Чану абсолютно плевать. — Ты что творишь? — возмущается ошарашенный Чимин, выпучив глаза на Има. — Тебе пора домой, — цедит Чану, стараясь сохранять выдержку. Он подходит ближе и берет омегу за локоть, собираясь вывести, но тот мгновенно вырывается из хватки и кидает взгляд за спину альфе. Чану хватают за плечо, рывком разворачивая. Альфа, минутой ранее зажимавший Чимина, замахивается для удара, но не успевает закончить атаку, дезориентируясь, когда Им бьет первым с разворота ему точно в нос. Тот отшатывается, сразу же хватаясь за лицо. Некоторые, занятые уединением парочки, оборачиваются, но вмешаться не пытаются. — Съебался, пока ходить можешь, — рычит Чану, бросая на скорчившегося альфу предупреждающий взгляд, а затем разворачивается обратно к Чимину, что все так же жмется к стене, смотря на происходящее с удивлением, мелькающим в блестящих в полумраке глазах. — Пошли, — бросает альфа, вновь беря омегу под локоть, но уже крепче, чтобы не смог вырваться. — Какого черта, Чану? — вскрикивает омега, пытаясь сопротивляться. Чану, не обращая на это внимания, тащит его к выходу, играя желваками на напряженном лице. — Ты мне обломал все, придурок! Кто просил тебя вмешиваться? — продолжает громко возмущаться Чимин, безуспешно пытаясь вырвать свою руку из крепкой хватки альфы. — Пусти, блять, меня! Холодный ночной воздух, словно пощечина бьет по разгоряченному телу омеги. Чимин мгновенно трезвеет и покрывается мурашками. То ли от кусачего холода, прокрадывающегося под одежду, то ли от пронзительного взгляда Чану. В относительной тишине мысли кое-как собираются в кучу, восстанавливая картинку последней их встречи. Чимин поджимает губы и рефлекторно отходит назад, сверля Чану недовольным взглядом, в котором альфа улавливает то самое разочарование, которое успел позабыть. — Что тебе надо от меня? — спрашивает Чимин хрипловатым голосом. Чану нависает над ним непреодолимой преградой, почему-то особенно раздражая сейчас своим непроницаемым взглядом, сквозь который никому и ничему не пробиться. — Ты перебрал, проветрись, — спокойно отвечает альфа, сунув руки в карманы своей черной, слегка потертой косухи. Чимин вскидывает брови и растекается в улыбке, а затем вовсе начинает смеяться заливисто. Алкоголь все еще держит его разум под контролем, борясь с холодным отрезвляющим ветром. — Серьезно? Ты пришел, чтобы указывать, сколько мне пить? — с кривой усмешкой язвит омега, склонив голову к плечу и строя вопросительное выражение лица. — После того, как хотел меня убить. — Я не хотел тебя убить, Чимин, — Чану зачесывает челку назад и делает шаг к настороженному Чимину. Фиолетовый свет неонов отражается на кольцах в его брови и губе. Альфа буквально чувствует, как внутри омеги нарастает напряжение, которое вот-вот вырвется наружу ураганом. — Я бы никогда… — Хватит, — прерывает его Чимин, резанув своим наточенным взглядом совершенно неожиданно. — Я видел все своими глазами. Ты на стороне Джихана, на стороне подонка, который убивает людей ради власти. И вообще, какого черта я стою тут с тобой? — сухо усмехается омега. — Мне бы бежать, а то вдруг ты добить меня пришел. Чану ухмыляется и лижет нижнюю губу, качая головой. Такой Чимин особенно удивительный. Он открылся сейчас с новой, ранее невиданной стороны. Им бы бесконечность держал его в руках, рассматривая все грани и открывая новые. — Тебе смешно? — вскрикивает Чимин, сверкая ненавидящим взглядом, едким и проделывающим в теле дыры. — Я никогда в жизни даже улыбки на твоем лице не видел, а теперь ты смеяться надо мной вздумал? — кричит Чимин, плюнув на все. Пусть привлекает внимание редких людей, ошивающихся возле клуба, пусть что угодно о нем думают, ему совершенно плевать. Слова вдруг жаждут вырваться, и их уже не остановить. Омега все списывает на алкоголь в крови. И пусть, так даже лучше. — Ты черствый и равнодушный мудак, Им Чану! Теперь-то я понимаю, почему ты с ними заодно. Тебе плевать на человеческие жизни! На всех! И на меня тоже. Хотя… с чего это тебе не было бы плевать, — поджимает губы омега. Чану все молчит, терпеливо ожидая, когда тот перестанет орать, а Пак от этого еще сильнее бесится, смотря на него горящими от ярости глазами. — Господи, я… Я ненавижу тебя! — омега срывается и твердой походкой движется обратно к клубу, не имея никакого желания смотреть в это равнодушное лицо. Чану резко перехватывает его поперек живота и, развернув к себе лицом, прижимает к холодной кирпичной стене возле входа в дыру, сразу же перекрывая все пути отхода. Чимин замирает, как жертва в лапах хищника, и огромными глазами смотрит прямо в черные напротив, в которых отражается неоновый свет. — Было бы мне плевать, убил бы без раздумий, — хрипло шепчет альфа, горячо выдыхая на приоткрытые губы Чимина. Взгляд невольно спускается к ним, ненадолго задерживаясь, и возвращается к кофейным глазам, в которых плещутся легкий испуг и оцепенение. У Пака по коже прокатывается волна мурашек от этого глубокого голоса вкупе с бездонным взглядом. — Ведешь себя, как шлюшка, готов был отдаться… — Заткнись! — вскрикивает Чимин, пытаясь оттолкнуть альфу, но тот лишь крепче вжимает его в стену, топя в своем дурманящем аромате кардамона. — Не смей так говорить обо мне, — Чану довольно хмыкает и вскидывает бровь, следя за тем, как в омеге начинает зарождаться новая буря, которую альфа уже готовится пресечь. Чимин глядит, как глубоко оскорбленный, поджимает губы и сжимает свои маленькие пальчики, собираясь ударить Чану по лицу, но вместо этого снова кричит: — Выпусти меня сейчас же! Я хочу продолжить этот прекрасный вечер, а ты от меня еще и альфу отогнал! — фыркает разъяренный омега, резко дергаясь в сторону двери в клуб, но Чану мгновенно хватает его и вжимает обратно в стену. — Не тро… Длинные пальцы, увитые линиями голубых вен, касаются нежной щеки, на которой тут же вспыхивает румянец, словно ожог от прикосновения. Чимин ничего не успевает осознать, когда чужие губы накрывают его собственные, увлекая в глубокий поцелуй без шанса на глоток воздуха. Чиминовы пальцы ложатся на широкие плечи альфы, тело само льнет к нему бесконтрольно. Контроль этот полностью берет Чану. Эти сладкие и мягкие губы, как он и ожидал, сводят с ума мгновенно. Чимин сначала бездействует, а затем, когда Им начинает слегка давить языком, приоткрывает губы, позволяя проникнуть ему внутрь, и начинает скользить своими в ответ. Внутри все в мелкой судороге бьется, а стук сердца заглушает даже приглушенные биты, доносящиеся из клуба. Чимин дышит поцелуем, жадно глотает чужой кислород и зарывается пальцами в смоляные волосы на затылке, прижимаясь грудью к альфе. Кожа покрывается мелкими щекочущими мурашками, когда крепкие руки Чану берут за талию. Им легко подхватывает худенькое тело, не отрываясь от желанных губ, а Чимин без раздумий обвивает ноги вокруг его торса, обнимая за шею и кусая альфу за губу. Внутри разгорается первозданное дикое пламя, сжирающее все на своем пути, не способное так просто потухнуть. Чимин смешивается в пробудившемся желании и алкоголе. Его словно водоворотом накрывших ощущений уносит. Он не сопротивляется. Чану, придерживая омегу за задницу, разворачивается и направляется к своей машине, ждущей на парковке.🔥🔥🔥
В кромешной тьме маленькой квартирки Чимин слышит свое собственное тяжелое дыхание и поцелуи, в которых сталкиваются их с Чану губы. Прохладный воздух лижет горячую кожу, когда футболка отлетает на пол, а следом за ней — джинсы. Чану такой яркий сон никогда в своей жизни не видел. Настолько реальный, что на кончиках пальцев покалывает от прикосновений к мягкой коже омеги, о котором все мысли дни напролет. Чимин все еще находится в легком дурмане, а от поцелуев этих жарких пьянеет в десятки раз сильнее, забывая дышать. Давно бы упал, если бы не крепкие руки альфы на талии. Они ему упасть не позволят. Чимин снова оказывается в объятиях альфы, вздрагивая от соприкосновения с его холодной кожанкой своей грудью, но все равно прижимаясь как можно ближе. Чану несет омегу в комнату, прекрасно ориентируясь в темноте квартирки, в которую даже уличный свет не попадает. Все фонари выбиты. Он опускает Чимина на прохладную кровать осторожно, как самое драгоценное. То, с чем нужно быть крайне осторожным, а иначе можно сломать. Пара секунд, и альфа, избавив себя от одежды, оказывается сверху. Чимин сразу же припадает к нему губами и ладонями, скользящими по крепкой груди. Ему бы сейчас разглядеть это подтянутое тело, которого прежде видеть не доводилось. Наверняка все усыпано чернильными рисунками, которые тянутся вверх, к шее. Чимин прикрывает глаза, выдыхает через приоткрытые губы в шею альфы, а подушечками пальцев скользит по его груди вниз, пока не сталкивается с чем-то холодным и крепким. Чимин распахивает глаза и смотрит на Чану. Зрение привыкло ко мраку, поэтому омега может разглядеть его выражение лица и глаза, все такие же внимательные и горящие от желания. Чимин очерчивает указательным пальцем грудь альфы, ощупывает, осознавая, что это маленькое колечко в соске. По телу проходит разряд мелких мурашек. Чимин цепляет колечко пальцем и слегка тянет, заставляя альфу выдохнуть. Он ловит его дыхание и приподнимает голову, находя губы и вновь сплетаясь в поцелуе. Чимин и не думал, что вечно холодный, подобно льдам Арктики, Чану может быть таким теплым и даже пламенным. Он возгорается и поджигает Чимина, пробуждает в нем странные чувства, невиданные прежде, дает те ощущения, от которых голова идет кругом. А реальность смазывается, оставаясь жалкой декорацией. Чимин тонет в каждом дурманящем поцелуе, в каждом головокружительном прикосновении, напрочь забывая, что лежит сейчас под врагом. Голову заполняет тягучее как патока наслаждение, которое приносит альфа. Кажется, так ни с кем не было. Не хочется быстрого и мимолетного сумасшествия. Хочется медленно и сладко сходить с ума друг с другом, друг в друге, выбросив из окна шестого этажа все ненужные мысли. Чимин распадается на мелкие составляющие в этом прохладном полумраке, согреваемый телом того, от кого не ожидал. Ему бы в себя прийти, очнуться, посмотреть в черные космические глаза, но ведь еще больше в них пропадет, а сейчас ничто другое не имеет значения. Чану скользит губами по сладкой коже, собирает кончиком языка ее нежный вкус и втягивает носом. Раздвигает стройные ноги и оглаживает бедра, получая в ответ тихий вздох. Омега рефлекторно выгибает спину и обнимает Има за шею, прижимается ближе и жмурится. Перед глазами искры желания и чего-то еще неуловимого, едва ощутимого, но существующего прямо здесь и сейчас. Так ни с кем не было. Чану осторожен в своих действиях, держит своего зверя на коротком поводке, не давая сорваться. Сейчас так не хочется, сейчас так не получится. Чимин под ним медленно плавится, своим же огнем поджигаемый, а Чану подбрасывает дров, распаляет и заставляет каждым своим прикосновением гореть ярче. Первый толчок — первый сладкий стон в самое ухо. Мелодично, тягуче. Редкое, почти недостижимое удовольствие. Чимин вцепляется ноготками в татуированную спину альфы и ищет губы, сразу же впиваясь и позволяя чужому языку проникнуть в свой рот и хозяйничать. Внутри пульсирует возбуждение, а выделяющаяся смазка хлюпает от каждого толчка и прикосновения кожи к коже, заводя еще больше. Чимин сцепляет ноги на пояснице Чану и приподнимает бедра, двигаясь навстречу толчкам, увеличивающимся в темпе. Им заполняет его собой полностью, целует каждый миллиметр медовой кожи, от которой грех оторваться, ловит каждый стон губами и заставляет быть громче. Ни одна фантазия, ни один сон не идут в сравнение с тем, что есть в реальности. Такого Чимина не повторит сознание; оно не воссоздаст этот чистый звук его хрипловатого голоса, в котором Чану выявляет собственное имя. И от этого еще хуже-лучше. Голова кругом идет, как от первой затяжки высокосортной травы, а по телу разливается лава, испепеляющая все на своем пути. Чимин неповторим. Одинокий фонарь где-то за окном вспыхивает, делясь своим тусклым светом с комнатой, погруженной во мрак. Холодный свет скользит по блестящим от пота телам, освещает сверкающие глаза, делая их еще ярче и больше. В них затеряться — раз плюнуть. Чимин смотрит прямо в душу, двери которой Им забыл прикрыть, забывшись в наслаждении, поддавшись искушению окончательно и безвозвратно. Чану от него теперь не откажется. И дело не в его теле, не в его губах, что так манили долгое время, а в том, что во взгляде этом. Чимин и сам не ведает, что там, Чану подавно, но альфа улавливает надежду, видит, как омега делает к нему навстречу шаг, и это не из-за пьяного возбуждения, в котором все вокруг забывается, утекая в водоворот бесконечных чувств. У Чимина в глазах это осознанно, ясно и четко. А еще глубже в нем засела вина склизким комком, но оба пытаются его игнорировать. Чимин давно в себе это скрывал, ни себе, ни кому-то еще не давая понять. Сам не знал, не принимал, и раскрылся лишь теперь. Стоя у серебристого астон мартина среди ночи в пустынном районе, находясь на небольшом, но, кажется, бесконечном расстоянии, он хотел одного — подкрасться ближе и плечом ощутить тепло груди Чану, пускающего в звездное небо кольца сигаретного дыма с глубокой задумчивостью в иссиня-черных глазах. Но сейчас, когда между ними нет ни единой преграды, когда маски отброшены, а мысли, о которых старались не думать, вылились наружу, незримой пыльцой витая в маленькой комнатке, все словно встало на свои места. Чимин теперь целует по-другому. Глубже, более чувственно, искреннее, каждым прикосновением дает понять, что именно в этом нуждался. Именно с Чану. Именно в Чану. Он седлает бедра альфы и заставляет смотреть на одного лишь себя, восхищенно обводит кончиками пальцев татуировки, едва видные в полумраке, двигается на твердом члене плавно, насаживаясь на всю длину, и дарит хриплые стоны, в которых так нуждается Им. Ночь кажется бесконечной, и лучше бы не кончалась никогда. Чимину так хорошо не было уже давно. Лучше даже и не будет. Они оба тяжело дышат, глотая недостающий в легких кислород, лежа на влажных простынях и смотря в потолок. Губы Чимина трогает легкая полуулыбка, а глаза устало прикрываются. Он тянется к Чану и сразу же оказывается в крепких руках альфы. Кладет голову на грудь и слушает ровное сердцебиение, перебирая пальцем колечко в соске. — Чану… — альфа вопросительно мычит и протягивает руку к тумбе, беря сигарету и зажигалку. В комнате на секунду вспыхивает яркий огонек и быстро потухает. — Зачем ты примкнул к нему? Альфа перекатывает в зубах фильтр сигареты и играет с пепельными прядками омеги, пропуская их меж пальцев. — Так нужно было, Чимин, — спокойно отвечает он хриплым низким голосом, от которого у омеги вновь пробегают мурашки по коже. — Ну да, так нужно было, — раздраженно повторяет Чимин. — Почему? — он поднимает голову и заглядывает Чану в глаза, требуя ответов и разъяснений. — Ты же понимаешь, что я больше не посмотрю в твою сторону? Если кто-то из наших узнает… — Я собираюсь встретиться с Чонгуком, — обрывает омегу Им, выпуская сизый дым вверх и заглядывая Чимину в глаза. — Зачем? — не понимает Пак. — Ты на стороне Джихана. Он не станет тебя слушать, ты же знаешь его. — Посмотри вокруг, — Чану обводит пальцем комнатку, Чимин закусывает губу и осматривается. — Это то, с чем я остался. А внизу стоит развалюха, которую я откопал в старом гараже. Чимин хмурит брови и переводит взгляд обратно на альфу. В пьяном забытье он и не заметил, что Чану был не на своем астон мартине, а квартирка, которую он только сейчас оглядел, выглядит обшарпанной и отсыревшей. Чану мог позволить себе огромный особняк, но то, что Чимин видит сейчас, никак не помогает найти объяснение. Зато оно обнаруживается в глазах альфы. У него там искорки ненависти и легкого раздражения с частичным смирением, но, вопреки, где-то в самом дальнем уголке скрывается жажда борьбы. — Что случилось? — тихо спрашивает Чимин, накрыв ладонью грудь Има. — Джихан оставил меня ни с чем. Убить не решился, не хочет, чтобы еще одно преступление на него было повешено, знает, что его первым подозревать будут. Слишком много шумихи из-за моей смерти могло бы подняться на улицах, — объясняет Чану, перекатывая в пальцах фильтр сигареты. — Но ведь все уже знают, что вы заодно, подумали бы на кого-то другого. — И это все равно проблема, — коротко качает головой альфа. — Лишний скандал сейчас не нужен никому. И Чоны поэтому притихли. — Чем ты занимаешься теперь? — не унимается Чимин, опуская голову на плечо Чану и прикрывая глаза. — Подрабатываю в автосервисе у старого знакомого в Новоне. На улицы пока не суюсь, — Им зажимает сигарету меж губ и делает глубокую затяжку, разглядывая темный потолок. — А зачем тебе нужно встретиться с Чонгуком? Думаешь, он выслушает тебя? — У него нет выбора. Я дам Чону то, что приблизит его к победе, а мне она не нужна. Моя победа в другом. Моя победа в тебе. — Прости… — едва слышно шепчет Чимин, обводя подушечкой пальца татуировку на груди альфы. Груз вины медленно опускается на хрупкие плечи и придавливает к земле. Чимин снова ошибся, снова повелся, пойдя на поводу эмоций, забыв о том, что сначала нужно думать, а потом уже действовать. На альфу смотреть не хочется. Тяжко, стыдно. — За что, Чимин? — хмурится Чану, глянув на омегу и коснувшись пальцем подбородка, заставляя смотреть на себя. — За то, что усомнился в тебе, — вздыхает омега, положив подбородок на грудь альфы и смотря ему в глаза. — Я знаю, что улицы всегда были в твоей жизни на первом месте. Все мы стремимся к вершинам, но не путем убийств, как До. Ты говорил, что только честная игра приведет к успеху… — И подарит истинное уважение людей, — договаривает Чану, согласно кивнув. Чимин улыбается уголками губ, смотря в спокойные омуты черных глаз. Чану тушит сигарету в пепельнице и сажает Пака к себе на бедра. Обводит большим пальцем нижнюю губу и целует, медленно углубляя поцелуй. Чимин заводит руку за спину и обхватывает вновь твердеющий член альфы, направляя его в себя и выдыхая в тихом стоне в поцелуй. Негромкие шлепки, соприкосновения губ и дым от тлеющей в пепельнице сигареты. Чимин по-другому больше не хочет. Он хочет так, он хочет эти руки на себе и это дыхание на шее, эти глаза, смотрящие так, как никто и никогда. Чимин хочет с Чану. И ни с кем другим больше.🔥🔥🔥
По небольшому гаражу, заполненному теплым солнечным светом, разливается тихая музыка. Старенькое радио, стоящее на подоконнике, своими небольшими помехами вовсе не раздражает, а наоборот, успокаивает. В центре стоит темно-серебристый ауди кватро — когда-то король раллийных гонок, а теперь просто раритет, доставшийся по наследству и нуждающийся в периодическом уходе. Джин отвлекается, отложив на столик ключ, и отпивает холодную лимонную газировку, приятно остужающую разгоряченное тело. Открытые участки песочной кожи переливаются в лучах послеобеденного солнца, искрятся в сосредоточенных на работе темно-шоколадных глазах и путаются в каштановых волосах, спадающих на красную бандану, повязанную на голове и прикрывающую половину лба. Омега разворачивается на стуле на колесиках и складывает руки на груди, внимательно разглядывая кватро, стоящий перед ним. Эта машина хоть сейчас готова выезжать на дорогу и рвать соперников на современных спорткарах. Давно пыли не поднимала, асфальта колесами не касалась и встречный ветер не рассекала своей высокой скоростью. Джин бы с удовольствием ее выгулял, позволил вспомнить молодость, в которой ей не было равных, но руки никак не дотянутся до руля. Поодаль, ближе к выходу, стоит его белоснежная ауди, сверкает на солнце и красуется, демонстрируя свою новизну и силу. Джину даже как-то обидно за кватро, на которой еще отец гонял в восьмидесятых. Хочется бросить все и рвануть. А еще Джин много думает о том, что прежде не волновало так сильно. На смену болезненным мыслям, как исцеляющий пластырь, приходят невинные, до смешного глупые и простые мысли. Они успокаивают, как ромашковый чай, а кватро, стоящая перед омегой прямо сейчас, вовсе не нуждается в перепроверке, потому что омега совсем недавно уже рылся в ней, оценив работу двигателя. Джин так отвлекается, выстраивая в голове множественные барьеры, не дающие прорваться мыслям о том, кто вонзил нож не в спину, а в самое сердце. Но ночью все раскрывается, как будто дамбу прорывает. Все тонет под огромной волной мыслей о Намджуне, а сам Джин тонет в слезах, которых уже вся подушка полна. Казалось, этот альфа не может сделать больнее, но снова поразил. Сразил, с корнем вырвал и выбросил за ненадобностью, а после облил керосином и поджег. У Джина внутри не пустота и даже не пустыня, у него выжженная земля, на которой в будущем больше ничего не вырастет. Ему больнее всех, ему досталась лучшая боль, отборная, не в граммах, а в тоннах. И пусть все думают: это потому что Джин — лучший друг Намджуна чуть ли не с самого детства. Пусть так думают и не подозревают о куда более масштабных последствиях, которые остались внутри Джина после раскрытия истинного лика Ким Намджуна. Так всем лучше, но не Джину. Он лижет сухие губы и пододвигается к открытому капоту кватро, беря ключ. Вновь сосредотачивается на работе, оставляя в мыслях только то, что необходимо сейчас. Хмурится, мычит в такт музыке и склоняется, изгибается, то откручивая, то подкручивая, то выкручивая, и так по новой, снова и снова, пока не убедится, что все в полнейшем порядке. Внезапно замирает, уставившись в пустоту, сжимает ключ в перепачканных машинным маслом пальцах покрепче и резко отбрасывает. Тот с лязгом откатывается по бетонному полу под белую ауди. Хорошо, не зацепил. Как не вовремя в голове голосом Намджуна всплывают все наставления, и вот уже не хочется ничего чинить. Хочется разбить к чертям кватро, отвезти на свалку и оставить гнить под ливнями и снегами в компании тысячи подобных, никому не нужных автомобилей. А лучше свою покореженную душу выбросить на свалку и оставить там ржаветь. Она неисправна, она бесполезна в своем бессилии, в своей слабости и боли, которой вся пропиталась. Джину она не нужна. Он долго смотрит в одну точку, боясь моргнуть и позволить слезинке скатиться по щеке, иначе недавно починенную дамбу снова прорвет. Джин в ярком свете теплого дня не хочет обливаться слезами. Так он словно напоказ, открытый перед миром и своими кошмарами; а ночь — другое. Она родная, согревающая своим холодом и впитывающая в себя всю горечь, что варится внутри омеги. Глубоко вздохнув, Джин поднимается со стула и склоняется перед ауди, протянув руку и нащупывая закатившийся под автомобиль ключ. Работу надо добить, засунув всплывшие мысли куда подальше. Снаружи раздается знакомый до покалывания в сердце рык мотора черного американца — мустанга. Джин замирает, внезапно похолодев с головы до пят; рука так и зависает под ауди. Форд замолкает, а до ушей снова доходит негромкая музыка с помехами радио. На секунду омеге кажется, что это галлюцинация, ночной кошмар, явившийся в реальности. Он поджимает губы и продолжает искать ключ. Находит ровно в тот момент, когда ворота гаража открываются с негромким скрежетом. Не сон. Самая настоящая правда. Джин сглатывает вязкую слюну и достает ключ, отлепив грудь от бетонного пола и присаживаясь на колени. Стоит поднять голову, и омегу начинает беспощадно засасывать черная пропасть когда-то родных глаз. Намджун стоит возле ауди, сложив руки на груди и глядя на омегу сверху вниз. В глазах мелькает секундное превосходство, удовольствие. Альфа едва заметно поднимает уголок губ вверх и изгибает бровь. — Вот это сюрприз, — хрипло выдает он, скользнув по Джину оценивающим взглядом, от которого омегу мысленно выворачивает. Боль внезапно куда-то испаряется, а вместо нее остаются ненависть и раздражение. Намджун действительно снял маску. — Зачем ты пришел? — стараясь придать голосу равнодушия, спрашивает омега, не без труда оторвавшись от глаз альфы и спешно поднявшись на ноги. Еще бы он перед предателем на коленях сидел. — Точно, мне ведь больше не рады, — ухмыляется альфа, обходя ауди и присаживаясь на капот. — Только я думал, что ты рад будешь. Джин бросает на Намджуна нечитаемый взгляд и отворачивается к кватро, продолжая сборку. Он всем телом ощущает на себе пристальный взгляд, едва сдерживается, чтобы не взорваться, не наорать, высказав, наконец, все, что тяготит сердце, но упорно играет роль незаинтересованного в таком внезапном визите. С каждой секундой все тяжелее. — Давно стоит выгнать ее на улицы, — Намджун кивает на кватро. — Завоюет столицу. — Не очень хочется, чтобы американские машины мне ее поцарапали, — язвит омега, кинув на Кима короткий взгляд. — Или перевернули. — Кто эту тачку тронет — с моей помощью отправится на тот свет, — улыбается Намджун, а голос звучит абсолютно серьезно. Джин поджимает губы и резко разворачивается, подавляя в себе желание швырнуть ключ в эту довольную рожу. — Так ты у нас дорогами повелеваешь, как же я мог забыть, — хмыкает он, окидывая альфу полным отвращения взглядом. — Я спрошу еще раз: зачем ты здесь? У меня куча дел, и разговор с тобой в них не входит. — Хотел увидеть тебя, — отвечает Намджун, пожимая плечами и упираясь ладонями в капот ауди. Он говорит это так обыденно и просто, словно Джин спросил о том, как дела, а у самого все внутри переворачивается несколько раз и падает в пятки. — Увидел, — чуть тише говорит омега, стараясь не опустить взгляд на просвечивающегося сквозь белоснежную футболку чернильного орла на груди альфы. — А теперь уходи. — Я вдруг стал тебе противен? — спрашивает Намджун, вскинув бровь, и поднимается с капота. Он делает шаг к омеге, затем еще один. Медленно загоняющий свою жертву в угол хищник. Но Джин назад не пятится, даже во взгляде не меняется, стоически держась перед тем, у чьих ног сердце позорно валяется уже давным-давно. — Признаться, в тебя я до последнего верил. Все-таки полжизни друг друга знаем. — Во что ты верил, Намджун? — Джин щурится и нервно сжимает в пальцах опущенной руки ключ. — В то, что я приму такое? Твое предательство? Попытки убить моих друзей? Я был просто слеп, и сейчас мне чертовски стыдно за это. Ты монстр, иначе тебя не назвать. — Ты действительно слеп, — хрипло шепчет Намджун, внезапно оказавшись так близко, что Джин чувствует его дыхание на своих губах. Он едва стоит на ногах, опирается рукой о край капота кватро, но взгляда упрямо не уводит. Внутри все трепещет, содрогается, умирает и вновь воскресает. Что этому сердцу глупому нужно, что этой бесполезной душе нужно? Что Джину нужно? Чтобы этот мерзкий предатель и убийца был рядом, вот так, своей широкой спиной заграждал внешний мир и скрывал в своей тени, оберегал и смотрел хоть с мельчайшей каплей того, что ощущает сам омега. Стыдно, до сумасшествия стыдно за самого себя. Намджун не заслужил, зато Джин заслужил боли, да побольше. — Ты — мой остаток, Джин, моя маленькая частичка, — продолжает Намджун. Он поднимает ладонь и касается костяшками пальцев нежной щеки омеги. — А ты дальше своего носа не видишь, слушаешь других, хотя должен меня понимать, как никто. — Намджун… что ты делаешь? — едва слышно шепчет Джин онемевшими губами и прикрывает глаза. Длинные ресницы беспокойно трепещут, как крылья перепуганной бабочки. Намджуново горячее дыхание на открытой шее, а через секунду его губы сталкиваются с ключицами, не прикрытыми тканью серой футболки. Намджун не напирает, не требует ответных действий, в одиночку желая утонуть в нежном аромате, по которому так скучал. — Демонстрирую, — отвечает он, оторвавшись от сладкой кожи омеги и заглядывая в большие глаза. Джин поджимает губы, словно очнувшись от окутывавших его чар. Взгляд снова тяжелеет. Он понимает, что альфа вложил в это слово два смысла, и ни один ему не нравится. — Но теперь уже неважно. Я немного разочарован тем, что увидел, приехав сюда. — Разочарован? — Джин сухо усмехается, удивленно вскинув брови. На пухлых губах поломанная улыбка. — Это я разочарован, Намджун. И много, очень много. Я буквально тону в разочаровании в тебе. А вообще, тебе пора. Уходи, — бросает он, пихая альфу в плечо и отворачиваясь к кватро. Внутри снова закололо так, как будто тысячи иголок одновременно вонзились в сердце, а глаза начинают пощипывать от подступающих слез. Намджун стоит так несколько секунд, смотря на склонившегося над автомобилем омегу, и ухмыляется, с горечью качая головой. Не этого он ждал, не на это надеялся. У каждого из них надежды рухнули, рассыпавшись хрустящими под подошвой осколками. Намджун снова все испортил, сделав только хуже, подлив масла в огонь. Джин только сильнее запутался, как жалкая муха в паутине, из которой уже не выпутаться. Намджун не помог, а усложнил задачу, и разбираться с ней омеге в одиночку. В этом никто не поможет, об этом никто не знает. Не узнает. Альфа сует руки в карманы джинсов и уже разворачивается, чтобы уйти, но останавливается, обернувшись к так и стоящему спиной Джину, и произносит напоследок: — Будь осторожнее на дорогах. — Иди к черту, Ким Намджун. Гаражные ворота снова издают скрежет, а следом слышится звук ожившего мотора мустанга. Джин стоит, склонившись над ауди, до тех пор, пока рык чужого двигателя не перестает звучать где-то вдалеке. Омега откладывает ключ на столик и опускается на стул, вцепляясь длинными пальцами в свои худые колени. Он склоняет голову и жмурится до боли в глазах. На светлых потертых джинсах расползается влажное пятно от упавшей слезы, а плечи начинают мелко содрогаться. До ночи Джин не выдержит.🔥🔥🔥
Юнги сидит в машине, нервно перебирая пальцами края своей черной мешковатой худи. Взволнованный и чересчур напряженный взгляд бегает по проходящим мимо людям, перескакивая с одного на другого. В голове ничего. Там только бегущая лентой строка «страшно». Омега даже выйти из машины не решается уже около десяти минут, боясь, что ватные ноги предательски подкосятся. Напротив, прямо через дорогу расположена аптека, волнуя и устрашая своим зеленым неоновым светом. Юнги все губы искусал, две ночи не спал, боясь сомкнуть глаза и потеряться в своем появившемся совсем недавно страхе. Мерил дом нервными шагами и даже пытался прибраться, чтобы хоть как-то отвлечься от навязчивой мысли, которую внушил Тэхен. Она и съедает его все это время, не давая покоя. Юнги на нервах, весь напряжен, как будто сидит на иглах и боится сделать лишнее движение. Тошнота с того самого дня не проходит, то становясь реже, то чаще. У Юнги уже глотка болит, но приходится терпеть, потому что Хосоку знать о постоянных позывах не стоит. Омеге везет в том, что Чон большую часть дня находится вне дома. Тяжело бывает в школе, когда тошнота подступает прямо на уроке, вынуждая отлучиться и спустя десять минут возвращаться с еще более бледным лицом, потухшими глазами и испариной на лбу. Юнги устал это терпеть, пытаясь справляться в одиночку, молчать о своем состоянии и притворяться, что все здорово. Он старательно себя убеждает в том, что такой ошибки произойти не могло, судорожно приводит причины и сам себе пытается объяснить, что переживать не за что, но внутри это липкое чувство не дает о себе забыть ни на секунду, как будто напоминает, что все может быть совсем не так, как надеется Юнги. От всего этого омега еще сильнее бесится; и на себя злится, и на Тэхена, который в нем посеял сомнение, и даже на Хосока, которому так хорошо в неведении. Юнги хочет думать, что это просто профилактика, самая обычная проверка, и в то же время чуть ли не плачет от страха, как перед сдачей самого важного в своей жизни экзамена. И даже это теперь не так пугает, как покупка теста на беременность. Он сжимает пальцы в кулак, мысленно настраивает себя, подбадривает, уверяя, что ничего страшного в походе в аптеку нет, шумно выдыхает и накидывает на голову капюшон, натянув его пониже, чтобы скрыть глаза. Наконец, открывает дверцу порше и выходит из машины, сдерживая себя от порыва запрыгнуть в нее и рвануть отсюда подальше. Сует руки в карманы, сжимая в пальцах телефон, и переходит дорогу на светофоре, опустив голову. Неприятный запах медикаментов бьет в нос и раздражает. Омега поджимает губы и насильно заставляет себя двигаться вперед, к кассе, у которой стоят двое человек. Всего лишь. Сейчас тот единственный момент, когда Юнги не прочь отстоять огромную очередь, но и тут сработал закон подлости. Он все еще мысленно сам себя соблазняет уходом из аптеки, но ноги упрямо тащат его вперед, сокращая шансы на отступление. Стоять приходится недолго. Все это время омега даже голову боится поднять. Вдруг узнают, вдруг засмеют. Наверное, даже хорошо, что людей тут практически нет. Когда последний покупатель выходит из аптеки, Мин поднимает голову и сталкивается с внимательными и излучающими дружелюбие глазами фармацевта. Даже это кажется Юнги маской, за которой его осуждают и осмеивают. Он тяжело сглатывает и размыкает сухие губы, не своим голосом промямлив: — Мне нужен т-тест на беременность. Юнги буквально пулей вылетает из аптеки, судорожно сжимая лежащую в кармане коробочку. Он как будто вдруг стал охваченный манией преследования, оглядывается по сторонам и спешит к своей машине, словно в кармане у него что-то ценное и имеющее мировую важность. Возможно, это и так для самого Юнги. В этом тесте заложена его дальнейшая судьба.🔥🔥🔥
Он влетает в ванную, сразу же запирая дверь. Хосока дома нет, но он может прийти в любую минуту. Дрожащими от страха и волнения пальцами Юнги распаковывает тест и зависает на несколько секунд прямо так, с наполовину снятой худи и расстегнутыми джинсами. А ноги снова подрагивают, угрожая подкоситься. Омега бессильно опускается на крышку унитаза и сверлит тест немигающим взглядом. Ощущение такое, будто сейчас Мину должны вынести смертный приговор. Именно так он думает, представляя себе беременность. От одной лишь мысли в дрожь бросает. Юнги вздыхает и заставляет себя действовать побыстрее, чтобы скорее со всем этим покончить и спокойно вздохнуть. Ожидание мучительно. Оно медленно сжимает в своих тисках все тело, даже двигаться не дает, лишая сил. Юнги просто сидит на кафельном полу посреди ванной комнаты, обняв свои худые колени, усыпанные синяками, и гипнотизируя взглядом тест, лежащий на краю раковины. В горле образуется горький тяжелый комок, который ни сглотнуть, ни выплюнуть. Параллельно омеге приходится вслушиваться во внешние звуки, молясь, чтобы Хосок не вернулся домой именно сейчас. Такое состояние он не сможет скрыть от альфы. Развалится прямо перед ним на куски, а объяснить ничего не сможет. Долгие пять минут ожидания наконец проходят. Юнги затаивает дыхание, поднимается на ноги и в два коротких шага оказывается перед раковиной. Кажется, даже сердце в этот момент перестает биться. Он больно прикусывает губу и, досчитав мысленно до десяти, обхватывает дрожащими пальцами тест. В последний раз мысленно молится всем известным богам и опускает взгляд на результат. Юнги вскрикивает и отбрасывает тест на пол, как будто обжегся. — Нет! — кричит он, искажаясь в болезненной гримасе, словно сейчас разрыдается. Долго ждать не приходится. В эту же секунду из глаз брызгают горячие слезы. Юнги бессильно падает на пол и прижимается лицом к холодному кафелю, содрогаясь в горьких рыданиях. — Нет, нет, блять, нет! — воет он, жмуря глаза до боли и сжимая дрожащие пальцы в кулаки до побеления костяшек. Мир рухнул в эту секунду, оставив под ногами Юнги засасывающую невесомость. Под веками отпечатались две проклятые полоски, поставившие крест на жизни омеги. Он теряется в потоке нахлынувших мыслей далеко не самого яркого и приятного содержания. Видит взгляды близких, полные осуждения и отвращения. А самое страшное — Хосока, которого Юнги обрек так же, как и себя. Он никогда даже мысли о ребенке не допускал, хотя и знал, что когда-нибудь точно подарит его Хосоку. Но не сейчас. Не тогда, когда Юнги всего лишь семнадцать, и единственная важная вещь, о которой он должен думать — это выпускные экзамены. В голове эта страшная новость даже не пытается уложиться. Невообразимо. Внутри рождается чувство одиночества и вполне реального страха, постепенно захватывающего сознание. Он с этой тяжелой мыслью один на один, сам с ней не справится, иначе она его под собой похоронит заживо. От мысли о Хосоке плакать хочется еще сильнее. А папу наверняка инфаркт хватит. Юнги от самого себя мерзко. Хочется залезть под кипяток и смыть липкий слой тошнотворного чувства, но себя самого не оттереть, от себя не избавиться. На этом жизнь остановилась. По ванной разносятся громкие всхлипы. Юнги не знает, как долго лежит на полу, свернувшись калачиком и пытаясь хоть частично функционировать. Он все кусает губы, не обращая внимания на привкус крови на языке, и смотрит перед собой потерянно, в глубоком шоке. Под кожу прокрадывается холод, кажется, Юнги даже слышит вой пустоты и одиночества, накрывшего его глухим куполом. Это чувство убивает, отравляя кровь, высасывая кислород. Омега собирает остатки сил и приподнимается, достав из кармана джинсов свой мобильный. Пропущенные от Хосока старается игнорировать и ищет нужный контакт. Сейчас у Юнги никого другого нет, а без чужого тепла и успокаивающего слова он просто умрет. Он открывает диалог с Тэхеном и пишет слегка дрожащим непослушным пальцем: «Я залетел».🔥🔥🔥
— Назови мне причину, по которой я не должен тебя сейчас пристрелить. Чонгук хлопает дверцей своего черного ягуара и подходит к Чану, прислонившемуся к серому старому понтиаку. Им даже бровью не ведет, спокойно смотря в искрящиеся глаза Чона. В них настороженность и враждебность, неприкрытая угроза и полнейшее недоверие. Вполне оправданно. — Не станешь же ты на безоружного нападать, Чон? Это ведь нечестно, а ты у нас, вроде как, за честность борьбу ведешь, — хмыкает альфа, неторопливо доставая из кармана куртки пачку сигарет и зажигалку. Он выуживает одну и протягивает Чонгуку. Чон поджимает губы в знак отказа и продолжает сверлить Има взглядом. — Это что, жалкое прикрытие? — кивает Чон на потрепанный временем понтиак. — Если бы, — сухо усмехается Чану, сунув сигарету в зубы и прикурив себе. — С чего тебе понадобилась встреча со мной? — щурится Чонгук, склонив голову к плечу. — Я хочу помочь, — пожимает плечами Им, выпуская струю дыма в ночное небо. Холодный ветерок треплет черные волосы, приоткрывая лоб. Чонгук вскидывает брови и открывает рот, чтобы ответить, но Чану его опережает: — Ты же не первый год меня знаешь, Чонгук. Я хоть и стремлюсь к высшим целям, но добиваться их таким путем, как До, не стану. — Ты ему продался, Чану, — напоминает Чонгук. — Слишком много гнили в последнее время водится возле меня. Какая, нахуй, помощь? Тем более от тебя. — Не путай меня со своим дружком. Он этим цирком заправляет, а мне пришлось подыгрывать, только рассекретили меня раньше времени, поэтому узнал я не много, — спокойно говорит Им, стряхивая пепел на асфальт и поднимая на нахмуренного Чона взгляд. — К чему, блять, ты клонишь? — раздраженно спрашивает тот, начиная терять терпение. Чонгуку с каждой потраченной секундой все больше хочется пустить пулю в лоб Има. — У меня есть бумаги, благодаря которым Джихана возможно упечь за решетку. Только не все, лишь некоторые из его махинаций. Самое важное нарыть не успел. Чонгук меняется во взгляде, загорается по-новому. Заинтересованно, с жаждой той мести, которая грызет изнутри уже так долго. — Как тебе удалось? — спрашивает он, подходя чуть ближе и внимательно смотря на непринужденно курящего Чану. — Не без жертв, — пожимает плечами Им, перекатывая в зубах сигарету. — Ты, наверное, не в курсе, что он еще и незаконным оружием промышляет. В Японии хорошо укрепился, а теперь в Китае налаживает торговлю. Чонгук хмурится, уходя в свои размышления на несколько секунд, затем заговаривает: — Теперь понятно, откуда такое влияние и репутация. Значит, улицы он хочет не только из-за гонок, так? Чану кивает и выпускает дым, выбрасывая сигарету в сторону. — Хочет подмять под себя и Корею, — подтверждает он. — Я хочу взглянуть на бумаги, которые у тебя есть. — Завтра подвезу. Но у меня одно условие, — Чану поднимается с капота и слегка щурится. Чонгук вопросительно изгибает бровь. — Мне нужна другая тачка. — Бери любую из моего гаража. Жду тебя завтра, — просто соглашается Чон и делает шаг назад, но вдруг останавливается и подходит к Чану почти вплотную, слегка потянув носом его аромат и заглядывая в холодные спокойные глаза. — Но у меня одно условие. Держись от Чимина подальше. — Попроси что полегче, Чон. Потому что от Чимина Чану никогда не откажется, даже если война разразится и заберет тысячи жизней.