***
Помню, как я тащил отца домой. Он застыл возле подъездных дверей, возвращался домой после работы. Десять этажей в обнимку с сотней кило. Чем тяжелее объект, тем сложнее выдернуть его из пространства. Хорошо, что отца я мог взвалить на спину таким образом, что большая площадь наших тел соприкасалась. Это позволило моей ауре времени действовать эффективнее, но даже таким вот способом мне потребовалось примерно пять суточных циклов, чтобы поднять отца на десятый этаж, и усадить его туда, где он находится сейчас. Спальня с занавешенными шторами. Двуспальная кровать, могучий шкаф под потолок, выключенный телевизор на стене. Все это угнетает гробовым молчанием. Фигуры, сидящие на кровати, внушают мне панический ужас. Бесконтрольный, тот, который рождается на подсознательном уровне, тот, который я испытал в первый день мирового стазиса. Их трое. Мама, с прической-кудряшками из «восьмидесятых», сидела на кухне, когда я её нашел, готовила салат из помидоров и огурцов. Она закинула ногу на ногу и зажала ухом телефон, говорила с подругой. Телефон я давно убрал, а вот опущенная на бок голова матери так и осталась. Отец. В куртке. Он выходит из дома утром и, несмотря на то, что на дворе лето, берет с собой коричневую куртку. Я усадил его на край кровати, но его рука застыла в той позе, в которой он тянулся к ручке подъездной двери. Он грузный мужчина с короткой стрижкой и неизменно холодными глазами. В общении с ним я всегда говорил «папа», но за глаза, когда упоминал его при друзьях или других родственниках, всегда называл «отцом». Никогда не понимал, чего он хочет от меня. Его требовательный взгляд вводил меня в замешательство. Мне нужно было лучше учиться или попытаться самореализоваться своими силами? Пытаться снять квартиру или побыть еще вместе с ними? Найти девушку или помогать дома, заботясь о младшей сестре? Не знаю. Мы редко разговаривали. Он просто смотрел на меня, всем своим видом говоря «Ну же! Сделай что-нибудь!». А я понятия не имел, что мне делать. Пока время не остановилось. Третий член семьи не пугает меня своим застывшим видом. В углу, за кроватью родителей, стоит колыбель. В ней продолжает сладко спать полуторагодовалая сестра. Хмурит бровки, сжимает кулачок и почему-то улыбается. Ей повезло остановиться во сне. Она выглядит счастливой и беззаботной. Остановившееся время избавило её от проблемы выбора. Так я думал раньше. Пока не встретил школьницу на набережной. Оказалось, что выбор — это не проблема. Это то, ради чего нормальные люди хотят жить. Не такие как я, живущие в двадцать четыре с родителями, а нормальные. — Э… Ну… — я зачем-то начал говорить, и из моего рта вышел пар. В комнате в самом деле похолодало со времен моего последнего визита. — Мам, пап… Я решил, что найду ответы. И попытаюсь вернуть все на место. В городе Н. есть ученый, который изучает этот феномен и… Короче… Он может знать, из-за чего это все и как работают наши способности… На самом деле, это все ради нее, — я кивнул на колыбель, — я тут понял, что отобрать у человека время это все равно, что забрать его жизнь. А я – единственный, кто может помочь и кому не безразлична её судьба… Короче… Мы, наверное, долго не увидимся… Минут десять, — я грустно усмехнулся. — Холодно тут у вас… Я пойду. Поднявшись и направившись к двери, я еще раз обернулся взглянуть на эту мрачную картину. Меня пугало не только ощущение безысходности, царившее в этой комнате. Есть еще одна вещь, которую я не могу объяснить. Прошел уже год суточных циклов, часы продвинулись вперед на шесть минут. За это время можно закончить телефонный разговор, подняться до дверей квартиры, вскипятить чайник, начать беседу. Но мои родители и сестра не поменяли своих поз с тех самых пор, как я усадил их в комнату. Они даже глазом не моргнули, не то что начали двигаться. Да еще и этот могильный холод, невесть откуда взявшийся в комнате посреди лета. Думаю, причина во мне. Я не хотел, чтобы они двигались. Боялся осознавать, что они все еще живы и могут взаимодействовать с моим ускоренным миром. Ведь это бы наложило на меня ответственность. Они стали бы для меня как аквариумные рыбки или, скорее, черепашки, не знающие, что происходит. Мне бы пришлось решать, как сказать им о том, что со мной произошло. И имело бы это смысл? Пока они все поймут, я, может быть, уже умру от старости? Выбор… Если бы они двигались, это дало бы мне возможность выбирать, что делать с ними дальше. А я его не хотел. Меня все устраивало. В моей семье, в моем городе, в моем мире, во мне… — …Люблю вас, — хлопнул я дверью, вытирая рукавом капли, что собрались на уголках глаз, схватил заранее собранный рюкзак и вышел в подъезд.***
Здесь меня ждала небольшая неожиданность. Прямо напротив двери черной краской были нарисованы жирные линии, образующее нечто похожее на лежащий на боку гриб с уродливой помятой шляпкой. А его ножка почему-то продолжалась дальше по стене подъезда, огибая повороты лестничных пролетов, соседские двери и почтовые ящики. Две жирные линии тянулись параллельно друг другу все десять этажей и внизу, как я и предполагал, оказалась пара нарисованных волосатых яиц. — Десятиэтажный член… — констатировал я факт, выходя из подъезда, где с довольной рожей стоял Кирилл, демонстративно подбрасывая опустошенный баллон с краской. — «Член», — фыркнул он, — кто вообще использует слово «член»? Только ЛГБТ-шизики. Я знал, что ты их шпион, но я живым не дамся, — Кирилл рассмеялся. — Ты сам виноват. Сказал достать краски, чтобы писать новые послания по городу, а потом заявил, что мы уходим в город Н. Не пропадать же добру, хоть тебя порадую. Тебе же он понравился? Ну не стесняйся, скажи… Было понятно, что Кирилл не остановится и обсуждение гениальности его шутки будет главной темой этого суточного цикла. А значит, мне следовало просто набрать в грудь воздуха и направиться по запланированному маршруту. У Кирилла за плечами настоящий походный рюкзак. Уж не знаю, чего он там с собой понабрал. В условиях замороженного времени многим можно пренебречь, например, средство от комаров нам точно не пригодится, ибо в отличие от мух, эти насекомые зависли. Никакими электрическими массивными приборами, вроде ноутбука, воспользоваться нельзя, потому что скорость тока слишком низкая, не говоря уже о процессах загрузки. Процесс умывания тоже максимально упрощен, вода течет слишком медленно, приходится соскабливать капли в ладони, чтобы умыться. Я предпочитаю использовать влажные салфетки, по этой причине не беру с собой полотенца. На дворе бесконечное лето, притом вечернее время суток. Температура градусов двадцать, так что теплые вещи нам тоже не пригодятся. Тогда что же он там набрал с собой? — Разве мы не на трассу идем? — прервал свою хвалебную оду себе Кирилл, заметив, что я веду нас в сторону набережной. — Слушай, не нужно туда снова ходить. Я понимаю, тебе тяжело и все такое, но от того, что ты лишний раз посмотришь на остатки побоища, лучше никому не станет. Мы уже сделали все, что могли. — Обувайся, — я остановился на мощеной тропинке, ведущей прямо к месту недавней трагедии, и вынул из рюкзака прорезиненные сапоги, бросив их Кириллу. Сам достал такие же и стал натягивать на ноги. — Че? — не понял моего замысла Киря, но тоже стал обуваться, поглядывая на меня так, словно я сошел с ума. — В чем прикол? — Ты карту смотрел? До города Н. четыре сотни километров по серпантину таежного шоссе. Сколько мы будем туда идти? Шесть дней, это если почти не останавливаться. Считай, неделю. Есть дорога короче, — я ухватился за кованную ограду мостовой и перемахнул через бетонный берег реки. Могу только представить, какое было лицо у Кирилла, когда я сиганул в реку и скрылся от его взгляда внизу каменного берега. — Ну, давай! Кирилл с круглыми от удивления глазами подошел к краю ограды и посмотрел вниз. Там стоял я, прямо на воде, и хитро улыбался. — Смелее! — махнул я рукой и зашагал по речной глади, перешагивая гребешки волн. От моих ног на воде оставались неровные концентрические круги, повторяющие след подошвы сапог. Ощущение такое, словно ты идешь по очень тугому батуту или борцовскому рингу. Он прогибается под ногами, но не слишком сильно, так что ощущение укачивания не создается. — Ладно, — с дрожью в голосе отозвался Киря, и я услышал, как булькнула его тушка на поверхность реки. — А! Твою мать! — испуганно заорал Кирилл, когда его сапоги погрузились под воду почти по щиколотку. Странно, я так глубоко не проваливаюсь. Кирилл нагнал меня, нелепо задирая ноги. Каждый его шаг уходил под воду на несколько сантиметров, создавая на поверхности воды неаккуратные ямы, похожие на следы на снежном насте. — Круто! Я и не знал, что мы так умеем! Я улыбнулся. — По реке почти на сто километров меньше. Спать можно на берегу. Я посмотрел на карте, есть несколько больших прибрежных сел, так что еду будет где взять. — Зацени! — обогнал меня Кирилл и продемонстрировал лунную походку Майкла Джексона, собрав ногами складки водной глади. — Вау! — испытывал Киря детский восторг и носился вокруг меня как угорелый. Его бег сменялся на коньковый ход, потом он замирал, вглядываясь в речную воду, видимо рассматривая рыбу или наблюдая, как его ноги медленно погружаются. Потом опять срывался на бег, и все повторялось снова. А я лишь смеялся, продолжая идти вперед и рассматривая знакомые пейзажи, которые мне еще никогда не доводилось видеть с такого ракурса: из-за высоких порогов, катера и пароходы по реке не ходили, а лодки у нас не было. Наш город был прекрасен не меньше, чем окружающая его тайга с поросшими елками холмами. Из-за треугольных макушек елей горы казались похожими на зеленых дремлющих ежей. Река лениво их огибала, и за каждой новой горой нас ждал новый прекрасный вид. Одновременно похожий и не похожий на предыдущий. Не хватало только звуков, тех самых птиц и ветра, которые сделали бы картинку живой. Вернуть жизнь всему миру. Никак не меньше. Такая цель стояла у меня сейчас. Я понятия не имею, как это сделать. Я просто один из ускоренных, жертва обстоятельств. Но у меня есть нить, и я уже сделал шаг, чтобы потянуть за нее. Теперь дороги назад нет. Только вперед, по течению горной реки.