***
Двое ушли. Алиса была занята новым шедевром. Как разговаривать с Элмо, я не имел ни малейшего представления. Поэтому просто водил глазами по столовой, не зная, чем заняться. И вот тогда я увидел её. Шестого члена «Улицы Сезам». Она сидела за дальним столом, в тени деревянного навеса, создающего впечатление беседки. Через дыры навеса пропустили декоративную виноградную лозу, кое-где даже виднелись резиновые зеленые гроздья. Уютно, если не считать, что это университетская столовая и такой декор здесь мало уместен. Девушка, которая всегда сидела одна. Она ни разу не подходила к общему столу, даже когда там было место. Алиса лишь вскользь назвала мне её имя и увлекла меня с рассказами о быте «Улицы Сезам». Лена. Её взгляд потуплен в пол. Она немного сутулится. Волосы черные, стрижка под каре. Кончики волос окрашены в бело-розовый с очень плавным градиентом. Ей девятнадцать лет. Девушка подняла на меня большие глаза, и в груди что-то защемило. Именно про такие глаза говорят, что в них можно утонуть. Лицо детское, невинное и отрешенное. Она смотрела на меня, но словно сквозь. — Лена? — робко спросил я, уточняя имя. — Да, а ты… Товарищ? — можно было бы посчитать это как издевку, но в её голосе не было ни злости, ни шутливости. — Меня не так зовут, — наигранно изобразив обиду, ответил я. — Мне нравится. — Правда? — Да. Звучит очень обезличенно. Это хорошо… — Почему? — я удивился, потому как в моем понимании быть «обезличенным» значит не иметь своего мнения. Что же здесь может быть хорошего? Она опустила глаза. Кажется, не в силах ответить на мой вопрос. Я заметил, что она краснеет. При этом мне самому стало жутко неловко, хотя я и не мог взять в толк, что именно такого сказал и чем виноват. — Может прогуляемся? — неуверенно спросил я, только опосля подумав, что это предложение звучит как подкат. — Душно здесь. Весь кислород вынюхали эти ваши с «Улицы Сезам». — Я, типа, пошутил. — Impressed, — отозвалась она, поднимаясь со своего места и направляясь к выходу. А я так и остался смотреть на её спину, и не только спину, с выражением лица, говорившем «Чо?». Мой английский уровня «London is the capital of great Britain» в принципе, был способен перевести это слово как «шокирована». Но зачем и почему она так ответила, я не понимал. — Ты идешь? — спросила она через плечо, и я опомнился, нагоняя её. Мы миновали университетский холл и вышли на улицу, перепрыгнув через турникеты. Здесь было прохладно и свежо. Мелкий дождь все еще пытался накрапывать, его капли впивались в мое лицо, но я мужественно терпел. Из моей головы все никак не шло это слово «impressed». Оно въелось в мозг, подобно заклинанию. И тут меня осенило. Вечно одинокая девушка, даже на «Улице Сезам» остающаяся одна. Скорее всего она понятия не имеет, как разговаривать с людьми, и это «impressed» максимально нейтрально. Он не несет в себе интонации, цвета, может обозначать что угодно, от радости до злости. Универсальное слово, подходящее к любой ситуации. А еще это её отрешенное выражение лица. Можно было бы подумать, что у этого человека эмоциональный диапазон зубочистки, но я в это верить отказывался. Почему? Да потому, что все ускоренные, которых я видел, это повернутые на эмоциях идиоты. Гиперактивные, агрессивные, вызывающе выглядящие, сурово смотрящие, какие угодно, только не нейтральные. Существуют ли вообще люди, которым все равно? Наверное да, они называются мертвые. — Ну так… Чем ты здесь занимаешься? — спросил я первое, что пришло в голову. — Музицирую, — ответила она тихим голосом, почти шепотом, — играю на скрипке, виолончели. На фортепиано могу. — Здорово, — отвечал я, задумавшись над своей собственной ролью в «Улице Сезам». Сюда меня утвердила Урсула, на меня даже приносят еды. Но зачем я здесь? Не то чтобы мне не нравилось. Наоборот. Оказаться в коллективе, пусть и таком безумном, для меня стало настоящей отдушиной. Интересные люди, примерно моего возраста. Постоянные разговоры, споры, шутки. Даже за каменным лицом Малого было понятно, что он рад быть здесь. Да что уж там, даже Элмо гармонично вписывался в эту безумную компанию, став её талисманом, что ли. А я? Мне показалось, что Лена испытывала сейчас примерно, то же самое. Находилась в подвешенном состоянии, будучи одновременно частью группы и при этом оставаясь одинокой. Но если я испытывал это чувство лишь потому, что прошло слишком мало времени, то у Лены, скорее всего проблемы с общением. Белая ворона. Они есть даже здесь и даже сейчас. Мы вышли на перекресток многополосной дороги рядом с институтом. Прямо сейчас здесь по диагональному пешеходному переходу от одного угла перекрестка к другому застыла сотня людей. Тех самых, одинаковых. Идущих с работы домой. Те, которые должны были раствориться в переходах метро через мгновение. Но мгновение еще не наступило, и люди в костюмах, люди с рюкзаками, люди с галстуками, люди с телефонами образовали живой лес на проезжей части. Лена вырвалась вперед и потерялась среди промокших голов пешеходов. Я последовал за ней, но сразу потерял ее. Это была игра. Я заметил краем глаза движение среди множества плеч. Подался туда, но и там её не оказалось. — Каким звуком ты бы хотел быть? — донесся до меня её голос. Я пошел в его сторону, но замедленный звук играл злую шутку. Там, откуда звук доносился, уже никого не было. — К чему ты это спрашивашь? — я снова заметил её розовые кончики волос. Её лицо сейчас торчало над группой школьников младшего возраста. Лена не слишком выше них. Я двинулся туда, но Лена вспорхнула, словно маленькая птичка и растворилась в человеческом лесу. — Я бы хотела быть тишиной. Знаешь почему? — Почему? — Потому что в тишине может быть рожден любой звук. Это значит, я могла бы быть кем угодно, будь я тишиной. А ты бы каким звуком хотел быть? Ох уж эти чудаки с «Улицы Сезам». Было наивно полагать, что Лена нормальная. Но что такое норма? Не потерялось ли это понятие вместе с остановкой мира? И что еще более важно, мне нравились подобные вопросы. Я понимал их бестолковость, даже скорее глупость. Но иногда так приятно поговорить ни о чем, особенно когда целый год ты слышишь только плоские шутки Кирилла. — Не знаю. Может быть, раскатом грома? — я шел мимо людей, всматриваясь в просветы между ними. Иногда, мне казалось, что я заметил движение и тогда я кидался туда, как голодный волк. Но Лена ускользала. Это место. Пешеходный переход. Он начал напоминать мне мою набережную в родном городе. Не могу пока точно сказать, почему. Ведь здесь люди не улыбались, а скорее наоборот. Однако я прямо сейчас ощущал их жизнь. Их движение. Эта динамика, движение в сторону другой стороны улицы. Есть в этом что-то магическое, символическое. Наверное, это заслуга Лены. Наверняка это заслуга Лены. Без нее бы такого впечатления не создалось. Ведь я не прошел бы в третий раз мимо промокшего насквозь парня в осенней коричневой куртке, который прикрыл голову газетой, хотя дождь не такой уж и сильный. Я бы не задумался о том, что этот молодой человек уже давно на улице, и он знал, что ему предстоит длинный путь, раз даже надел летом осеннюю куртку. И при этом не озаботился зонтом. Может быть, он забыл его или потерял? Но мне было бы приятнее думать, что он отдал его своей девушке, которой нужно идти в другой конец города. Не такая уж и безликая эта спешащая толпа. Вот группа школьников, над которой торчала голова Лены. Они слушают музыку без наушников, скучковавшись над телефоном, как утки над хлебом. Их компания мешает идти другим пешеходам, но им все равно, ведь они слушают забойный трек по дороге домой с учебы. Хотя время-то еще было раннее для конца уроков. Прогульщики. А вот бабушка, что катит за собой тележку с двумя колесиками, на которой закреплена авоська. Платочек в цветочек, шаль и вязаная красная кофта. Она облизывает сухие губы. О чем она думает? Лицо покрыто морщинами, но глаза живые, юркие. Эта бабка даст сто очков форы любому хитрому бизнесмену. Она собирается прыгнуть с парашютом, посетить дальние страны, пережить внуков и станцевать на могилах тех, кто сказал, что коммунизм мертв. — Я понял, почему тебе нравится называть меня «Товарищ», — сказал я, увидев в очередной раз маленький подвижный силуэт. На сей раз я сам притаился и крадучись зашагал в ту сторону. — Это так же, как с тишиной. Это звучит безлико, и ты думаешь, что тот, кого зовут товарищем, может стать кем угодно. Так же, как и тишина может стать любым звуком. Тебе хочется иметь возможность выбора, и поэтому ты не делаешь его вовсе… Я увидел Лену, спрятавшуюся за двумя мужчинами с рюкзаками. Она смотрела совсем в противоположную сторону и не видела меня. Я усмехнулся и подошел сзади, ухватив её за рукав. Лена вздрогнула и обернулась, испуганно глядя на меня своими бездонными глазами. — Но выбор нужно делать… Иначе ты останешься стоять на одном месте. Невозможно всегда оставаться тишиной… — Impressed, — выдохнула Лена и, покраснев, опустила глаза, пряча их за челкой. — Тебе же наверняка чего-то тоже хочется… — продолжал я, выводя Лену за руку из людского лабиринта. — Почему бы не поддаться своим желаниям, нам сейчас только это и остается делать… — А если мне хочется того, чего не может быть? — прошептала Лена. — Чего же? — Зиму хочу, — отвечала она немного подумав, — Новый год. Мы пропустили Новый год… Я усмехнулся. И потянул Лену обратно к университету. В моей голове родилась идея, которая могла бы оправдать мое пребывание в творческой группе «Улицы Сезам». — Мы сделаем зиму… — уверенно заявил я, точно зная, что Алиса меня поддержит, а вместе с ней и все остальные. — Impressed, — удивленно ответила Лена и побежала за мной следом, не выпуская мою руку из своей. Творческий коллектив «Улица Сезам» оказался безумным скопищем фриков. И меня, по непонятной причине определили к ним. Я еще многого не знал об общине и людях, которые меня окружают. Но мог с уверенностью заявить, что здесь я ощутил себя в полном порядке. Я ощутил себя частью чего-то большего. Вероятно, это еще одна вещь, которой мне не хватало для счастья. Не хватало всегда, а вовсе не с того момента, как остановилось время. Именно это было нужно в моей жизни овоща в родительском доме. Идеи о совместном труде, взаимопонимания и, конечно же, друзей. Хотя и еще рано было говорить о каких-то дружеских отношениях, в глубине души я надеялся, что все будет именно так. Единственное, что меня волновало вот уже несколько циклов, это отсутствующий Кирилл. Я не видел его с того момента, как мы расстались у парка.Улица Сезам
2 ноября 2017 г. в 10:07
В университетской столовой нас сидело шестеро. Это было наше место, куда все приходили, когда не были заняты. Никто заранее не договаривался, что будет ждать здесь. Но все равно все знали — если тебя нет в столовой, значит, ты работаешь с собирателями или занят где-то еще. В университете искусств прямо сейчас шла пара и большая часть студентов попряталась от нас по аудиториям. Заглядывать к ним нужды не было, так как местные жители и до меня навели «порядок», сделав так, что вмешательство ускоренных в жизнь студентов стало минимальным. Самым большим неудобством для учеников и преподавателей, пожалуй, станет то, что из столовой пропала вся еда. При том, съедена она была давно и община каждый день присылала посыльных с продуктами, а иногда и готовыми блюдами.
Чем же заслужили мы вшестером столь особое отношение со стороны общины? Обычно ускоренные добывают себе еду сами, благо недостатка её в городе нет, ведь по статистике на одного укоренного приходится по десять-двадцать улиц с магазинами, квартирами, ларьками, ресторанами и так далее. Дело в том, что эти ребята, к которым меня приняли пять циклов назад, являются творческой группой, организующей культурный досуг для всех ускоренных. Дают концерты в актовом зале института, ставят пьесы, рисуют картины и пишут сценарии. "Что же такого?" — спросит человек, который не прожил год в ускоренном мире. Ведь писатель, актер и музыкант такой же человек, как и любой другой. Почему он не должен озаботиться собиранием еды, тем более что она буквально под ногами в почти бесконечном количестве? Во-первых, сдвиг во времени остро сказался на психологическом здоровье большинства ускоренных. Даже крепкие умом люди испытали на себе приступы различных психологических проблем, и дело здесь не только в гнетущем одиночестве или потере смысла существования. Сам по себе темпоральный сдвиг уже несет вред мозгу человека, даже если он еще не осознал происходящее вокруг него. Такие люди как художники, актеры и музыканты благотворно влияют на поврежденные сознания ускоренных, не хуже, а иногда даже лучше любого психолога, помогают взглянуть на мир под другим углом и обрести новые цели. Такими же привилегиями пользуются разве что врачи. Ибо их в ускоренном мире совсем мало. Во-вторых, мы все-таки работаем собирателями. Нас не заставляют отправляться в рейды на другой берег, такие вылазки могут длиться неделями и есть шанс повстречать вольных, привлеченных большим городом. Однако, свои обязательства община на нас накладывает и периодически, в сопровождении силовиков, обладающих сжатием, мы осматриваем окрестности, собираем еду, иногда одежду, лекарства. Потом передаем большую часть общине. Честно говоря, как я понял из пока единственной своей вылазки, собирать в округе уже нечего. Разве, что лезть в квартиры. Но Урсула сказала, что это разрешено лишь при самой большой нужде. Если, например, кто-то умирает и ему срочно нужно донорское сердце, а ты каким-то чудом знаешь, что в доме номер два на проспекте Ленина в квартире семнадцать стоит холодильник с человеческими сердцами. Урсула не мастер приведения примеров, но смысл я уловил.
Первый человек, сидящий с нами за столом это Алиса. Та самая рыжая девчонка, которая мазала голубей майонезом. Она первая везде. Пение, изобразительное искусство, актерская игра, создание декораций, написание сценария, игра на фортепиано, бег, прыжки, лазанье, вязание. Все это дается ей легко и, что самое удивительное, весьма неплохо. Прямо сейчас она сидит в пижаме с медвежатами и, закусив язык, работает над очередным своим шедевром — какая-то пьеса на манер Шекспира с любовью, трагедией и экшеном. Зная Алису, там непременно будет отборная порция черного юмора и трэша, что лично меня расстраивает. Но переубедить её сложно: если в её голову приходит безумная идея, значит, все поднимутся её выполнять, потому что она так сказала. Лучше всего её характеризуют две поговорки: «талантливый человек талантлив во всем» и «от гения до безумца один шаг». Иногда я думаю, что безумца в ней больше, чем гения. На второй цикл моего пребывания здесь, пока я спал, она разукрасила мое лицо в зеленый. В свое оправдание сказала, что сегодня у них день Мстителей, она будет Наташей, а я Халком. Я был очень зол, ведь это был плохо смываемый грим. Но Алиса восприняла мой гнев как часть образа Халка и лишь похвалила меня за то, что вжился в роль. Короче, воевать с ней бесполезно, эта баба — ураган.
Справа от меня за столом сидит тоже уже знакомый персонаж. Мальчишка шестнадцати лет с цифрой «63» на предплечье. Он утонул в толстовке и прямо сейчас разложил перед собой шесть смартфонов. Ему приходилось постоянно проводить над ними руками, чтобы его аура времени синхронизировала аппараты. Из-за этого он выглядел как гадалка, корпящая над хрустальным шаром. Зовут его Дмитрий. Но Алиса зовет его «малой». Поэтому все зовут его «малой». Хотя по мне, шестнадцать лет, это уже вполне взрослый возраст.
Я не совсем понимаю, чем занимается в этом коллективе Малой. Как выяснилось из разговоров, он иногда помогает с аппаратурой. Решает некоторые проблемы, связанные с распространением звуков в ускоренном пространстве. Прямо сейчас он сидит на нескольких страницах в интернете, где пытается наладить диалог с другими ускоренными, которые, так же как и он, взаимодействуют друг с другом через интернет. Ему даже удалось найти таковых. Но общение происходит медленно. В среднем, он отправляет по одному сообщению с одной открытой страницы. В основном, полученные им сообщения это просьбы о помощи или пустая болтовня. Дима недоволен. Он вообще-то все время недоволен. Недоволен тем, что община пичкает новеньких наркотой, хотя сам стабильно употребляет по одной соломинке в цикл. Не доволен тем, что в город Н. стекаются новые люди, при этом пытается составить полную базу данных ускоренных, живущих здесь. При этом у Урсулы такая база есть, и она куда точнее, чем собранная на коленке информация малого. Недоволен тем, чем мы занимаемся. Он считает, что театр и музыка — это пустая трата времени. Община слишком много нам позволяет, в то время как наши силы могли бы быть направлены на изучение проблемы феномена. При этом он все равно каждый день приходит в университет и сидит за этим самым столом, чтобы все это высказать нам в лицо. Мне даже немного его жаль.
Следующий человек за нашим столом очень странный. Да, еще более странный, чем первые два и, наверное, чем любой другой в этом городе. Он закутан в несколько слоев одежды. На нем две куртки, три шарфа, вязаная шапка с длинными ушами и помпоном, трое штанов. Из-за этого он похож на колобка. Что парадоксально, ему нисколько не жарко, ни одной капли пота не видно на его лице. И это при температуре в двадцать градусов в помещении. Этот человек почти не говорит, а если и говорит, то смысл его слов остается загадкой. Мне кажется, он не понимает, что происходит вокруг. Иногда он отказывается есть, и Алиса кормит его с ложечки. Выглядит он лет на сорок, хотя я никогда не видел его без шапки и шарфов, так что могу ошибаться. Настоящее его имя мне не известно, но Алиса зовет его Элмо. В честь одного из персонажей старой детской передачи «Улица Сезам». Именно отсюда произошло название нашего творческого коллектива. «Улица Сезам» — театр современного искусства для ускоренных. Это тоже придумала Алиса. И даже сделала вывеску, которая красуется на стене возле входа в актовый зал. Что касается Элмо, в мой первый день пребывания здесь он обронил интересную фразу: «Это уже десятая глава, а ты так и не нашел ответы… Я уже заглянул в конец книги, там кто-то полетел…». Это была самая длинная фраза, которую я слышал от него, и почему-то она запала мне в сознание. Может быть, он просто напугал меня тем, что был молчалив, а потом взял и заговорил. Как знать?
Задней мыслью я подумал, что этот Элмо может быть профессором Литвиновым. Почему бы нет? Ученый, изучающий темпоральный феномен, сводящий людей с ума. Он вполне мог стать жертвой своих исследований и потерять рассудок. Однако, расспросив Урсулу и ребят с «Улицы Сезам», я понял, что многое не совпадает. В дневнике школьницы, который теперь стал моим, есть всего пара записей о профессоре. И исходя из них, профессор Литвинов был достаточно вменяемым, когда девочка виделась с ним в последний раз. А Элмо был таковым с самого начала. В общем, это не он. А о Литвинове никто ничего не слышал.
Прямо сейчас Элмо «торчал» из-за края стола и, зажав двумя пальцами спиннер, крутил его средним пальцем другой руки, зачарованно наблюдая за вращением лопастей. Иногда он клал спиннер на столешницу, приседал так, чтобы из-за края стола торчали только его глаза, и продолжал смотреть на бесконечное вращение пластмассовой игрушки. Думаю, эта штука его успокаивала. В ней действительно было нечто завораживающее, неудивительно, что больной умом человек был не в силах сопротивляться магии игрушки.
Последний человек, сидящий со мной за одним столом, но не последний в столовой — это Антон. Ему двадцать шесть. Он студент-архитектор. Ростом почти под два метра, но тощий. Короткие темные волосы торчат в разные стороны, несмотря на то, что в нагрудном кармане его рубахи лежит расческа. На носу квадратные черные очки, дужка которых перевязана черной изолентой. Взгляд серьезный, сосредоточенный. Если Алиса — это сердце «Улицы Сезам», то он мозги. Именно он занимается связями с общественностью, распространяет среди ускоренных новости о новом мероприятии. Держится на короткой ноге с Урсулой и некоторыми другими шишками общины. Он охотно общается на отвлеченные темы, но из этих разговоров понять, какой он на самом деле человек, у меня не получилось. Я знаю, что он редактирует материалы созданные Алисой, держит в ежовых рукавицах её эксцентричные перфомансы. Я почти не видел его улыбающимся, но не сказал бы, что он несчастлив. Просто более ответственный, чем остальные. Ему нравится то, чем мы занимаемся, иначе кто бы стал терпеть Алису, да еще и поправлять её работы? А еще он единственный кроме меня, кто не удостоился клички от Алисы, что, наверное, говорит об особом её к нему отношении.
Сейчас он пил горячий кофе и прибывал в боевой готовности в любой момент пресечь на корню очередную Алисину глупость. Опасливо косился на обилие текста, написанного ею, ведь ему все это читать первому и опять воевать за каждую аморальную реплику.
Глаза от листа оторвала Алиса и хитро посмотрела на меня. Меня аж передернуло. Ничего хорошего это не сулило. Сейчас она начнет влезать в личное пространство. Вся надежда на Антона.
— Так! — деловито заявила рыжая. — Раз уж ты теперь с нами, значит, у тебя должна быть кличка! У нас по имени никого не называют! Урсула говорит, что придумывание нового имени помогает меньше думать о том, чего мы лишились.
— Мне нравится мое имя, — буркнул я, чувствуя, как сползаю вниз по стулу. — И как же Антон? Это ведь его настоящее имя?
— Не трогай Тошу! Речь сейчас о тебе, — возмутилась Алиса, как всегда проигнорировав мои доводы. — И раз ты наш друг, у тебя должно быть погоняло! Плевать на Урсулу, так заведено у друзей…
— А мы что, уже друзья? — сказал я и понял, что краснею. Ситуацию усугубляло то, что на мне сейчас были сосредоточены все взгляды. Даже Элмо оторвался от спиннера.
— А кто? — обиженно вскинула руками Алиса, чуть не заехав сидящему рядом Антону по очкам. Тот увернулся, сделав минимальное движение в сторону, а потом отпил еще кофе.
— Ну… Ты не думаешь, что слишком мало времени прошло? Я бы сказал… Товарищи…
— Ха! Глупый! У нас сейчас всегда проходит слишком мало времени! Товарищи так товарищи. Буду звать тебя «товарищ»! — продекламировала она на всю столовую.
— Я думал смысл клички в том, чтобы обращение было как можно короче? Проще по имени называть, ты так не думаешь?
— Нет! — однозначно отрезала Алиса, уже уткнувшись в лист и продолжая писать. — Смысл в том, чтобы повесить на тебя ярлык, с которым ты будешь жить всю оставшуюся жизнь, — он сделала зловещий голос, и ее актерские таланты помогли ей прозвучать более чем убедительно. — Вон, спроси малого. Да, Малой? Верно я говорю?
Малой сгреб все свои телефоны со стола и пошел к выходу из столовой, сохраняя каменное выражение лица.
— Товарищ так Товарищ, меня только не вплетайте в ваше телешоу. Устроили тут Дом-2, построй свой ускоренный мир… — с этими словами он и удалился.
— Это не честно, я против, — скрестил я руки на груди.
— Ха! Еще одно правило, когда придумываешь кличку — её нельзя принять или не принять!
— Зачем ты тогда меня вообще спросила?
— По доброте душевной. У тебя был шанс, и ты выбрал себе погоняло «товарищ». Какая я хорошая, прям не нарадуюсь. Если бы я попала в рай, то стала бы там президентом.
— Я думаю, там президент – Бог.
— Все сходится, — подмигнула мне Алиса и вернулась к записям, видимо, придумав что-то гениальное.
Из-за стола поднялся Антон.
— И я пойду. Сегодня моя смена у собирателей. Нужно принести бумаги и канцелярии. Не давай ей тебя обижать, ладно, Товарищ? — Он усмехнулся, произнося последнее слово.
— И ты туда же, — фыркнул я, до последнего надеясь, что хотя бы он не играет в детские игры, навязанные Алисой.