***
Встретили меня с удивленными воплями. Оказалось, несколько человек видели, как Тигран избивал меня, а потом унес в небо. И все решили, что меня больше не увидят. Такая уж слава ходила за Тиграном. Не меньшее удивление вызвало то, что я был относительно цел. Отделался переломами пальцев на ногах, сотрясением мозга и вывихом плеча и локтя той руки, за которую армянин держался. Это быстро сделало из меня знаменитость. За те циклы пока я отлеживался, слухи облетели город Н., и к моменту возвращения на тренировки, все дружинники уже иначе смотрели на меня. Забавно, что народ пытался выдумывать самые разные причины, по которым Тигран меня избил. Я намерено помалкивал. Мне доставляло некоторое удовольствие слушать очередную придумку сарафанного радио. Но вот один слушок был не очень радостным. — Правда, что ты с Леной из «Улицы Сезам» ну того? — спрашивал меня дружинник с номером 55 на повязке. — Неправда! — резко отвечал я, доедая обед — яблоко, чай и бутерброды с сыром, приготовленные Леной. — Да? А тогда чего Тиран на тебя взъелся? Все же знают, что Лена ходит к нему на скрипке играть. Ну, ты понимаешь, о чем я? — Нет, не понимаю, — раздраженно отвечал я. — Да ты гонишь? Лена ваша время от времени с Тиграном ходит. Якобы играет на скрипке для Большой тройки. Только все видели, как Тигран то волосы ей пригладит, то за руку возьмет. Старый, а все молоденьких подавай. А тут ты появился и к ней стал подкатывать. Все говорят, за это тебя Тигран и отделал, и сказал, мол, что бы ты от Лены подальше держался? — Это кто такое говорит? — Да все говорят! — Не так все было, ясно? Дай поесть спокойно. — Как скажешь. Хорошо, — явно не поверил мне пятьдесят пятый. — Ты не грусти, товарищ, против Тиграна переть никто бы не стал. А ты молодцом. Держишься… — Пошел вон! — запустил я в него яблоком, но то лишь повисло в воздухе, прямо перед лицом собеседника. Сделав его похожим на картину Магритта «Сын человеческий». — Всё-всё, ухожу, — промурлыкал пятьдесят пятый и удалился. Паршивец. Лично я видел Тиграна возле института искусств раза два. А Лена действительно иногда после репетиций куда-то уходит, забирая с собой инструмент. Если задуматься, я совершено ничего о ней не знаю. Она почти ничего не рассказывает. Разве что говорила, что её отец был музыкант и с раннего детва воспитывал Лену очень сурово. Бил веником, ставил в угол на горох, все для того чтобы дитя не прогуливала уроки игры на скрипке. О матери Лена никогда не говорила. Вот вам мое «хммм». Глубокое и задумчивое «хммм». Вот, какая тебе разница, для кого она там играет на скрипке? Пусть хоть для папы Римского. Всё! Тебе дали отворот-поворот. Не влезай, убьет! Но отчего тогда жопа-то так горит? Еще одна капля и рванет…***
На следующий репетиции я взглядом прожигал в Лене дыры. А она вела себя как обычно. Словно ничего и не произошло. Ну, технически, ничего и не произошло. Но со мной-то произошло. Так чего она ходит тут и бесит меня? Они репетировали сценку из детского спектакля, написанного Алисой. В середину сцены выводили Элмо, наряженного в костюм новогоднего дерева. Ему нужно было просто стоять, с чем он обычно успешно справлялся, а вокруг него ходили Лена и Алиса в костюмах лесных зверей. Лена в костюме зайца играла на скрипке, а Алиса в костюме белки пела песню о том, как прекрасен Новый год. Странным было то, что Лене дали не ростовой костюм, а самопал из сексшопа, с открытыми плечами, заячьими ушками и хвостиком на нужном месте. Сказали, что в ростовом костюме зайца играть на скрипке невозможно. Пришлось выкручиваться как умели. Мне, в принципе, нравилось. Но не сегодня! Сегодня я был зол и ужасен! Ар-р! В середине песни Элмо и девочки должны были сдвинуться к краю сцены, для того, чтобы могла появиться массовка в костюмах лесных жителей. Массовку нам любезно раздобыл Антон, за что ему спасибо. Это была одна из последних репетиций, так что народ уже толпился за сценой, потея в смешных одеждах. Все должно было пройти гладко. И вот девочки отходили к краю сцены, а Элмо стоял. Алиса легонько схватила его за локоть и пыталась увлечь за сбой. Но Элмо стоял, как вкопанный. Они уже стали опаздывать по музыке. Алиса схватилась за Элмо двумя руками и изо всех сил попыталась сдвинуть нашего здоровяка. Уже выходила массовка, на сцене становилось тесно. Лена сбила ритм, делая его медленнее. Алиса продолжала петь, чуть срываясь на хрип от натуги. И тут Элмо упал. Просто обрушился на сцену, словно марионетка нитки которой отпустил кукловод. Все охнули. Лена прекратила играть. — У него пена! — закричала Алиса и отпрыгнула в сторону. Я выскочил на сцену. Тут уж было не до личных проблем. Элмо лежал на боку, и по его щеке изо рта текла мыльная белая жидкость. Я с трудом разжал ему челюсть и всунул рот два пальца, поправляя язык, что бы Элмо не задохнулся. — Врача! Быстрее врача! — кричал я. Люди в массовке зашевелились. Несколько человек спрыгнули со сцены и побежали за доктором. Репетиция была окончена. Доктор добрался до нас только к концу цикла. Если в ускоренном мире есть дефицит, то это дефицит специалистов. Мало людей — мало докторов, ученых, инженеров. Врачей в общине чтят и уважают. Их можно пересчитать по пальцам одной руки, для их нужд выделены целые бригады дружинников. Честно говоря, я удивлен, что в Большой тройке нет представителя врачебной профессии, но зато есть священник. Если бы не доктора, я бы давно схватил гангрену или чего похуже, учитывая, сколько раз я попадал в переделки. Доктор. Милейшая женщина. Очень полная в силу возраста, но всегда улыбчивая. В прошлом терапевт, но так как врачей в общине мало, теперь еще и хирург, и мозгоправ, и травматолог. Она осмотрела Элмо, сделала ему укол и здоровяк заснул. — Простите, ребятки, это все чем я могу помочь. — сокрушалась врач, — такое уже бывало? — Да, — сказала Алиса. При мне, кстати, это произошло впервые, — но иногда он просто падал, без пены. Выключался и все. Потом отсыпался и приходил в норму… — Вы давали ему «счастье»? — Пару дней назад. Он стонал во сне. Пришлось дать ему, чтобы успокоился. — Стоны во сне? — покачала головой доктор, — боюсь это последняя стадия. Болезнь четвертой стены. Вообще удивительно, что человек с этой болезнью так долго продержался. Много людей сходит с ума сейчас. У большинства одинаковые симптомы, они видят себя вне реальности. Воспринимают все как в телевизоре или в книге, словно все вокруг ненастоящее. Это защитная реакция мозга. И увы, мало к кому приходит осознание. Элмо уходит. Глубоко в себя и разбудить его скоро будет невозможно. В лучшем случае он перестанет реагировать на окружение, есть и пить. — Что же нам делать, доктор? — с мокрыми глазами спрашивала Алиса. — Говорите с ним, пусть он больше находится среди людей. Хотя у вас, я посмотрю, и так постоянно много народу. Если это не помогает, то пусть начнет постоянно употреблять «счастье». Это его не вылечит, но зато он сможет есть. Так он не умрет. — Разве это жизнь, доктор? — Прости, дорогая. Это все, что я могу. Болезнь требует глубокого изучения. Мне очень жаль. Этим же циклом, когда настало время ложиться спать, я слышал, как по нашему этажу разносятся болезненные душераздирающие крики Элмо. Он даже не проснулся, после укола врача. Стонал во сне в комнате Антона. Антон приглядывал за ним, сидел в кресле и клевал носом. Он не спал уже больше секунды, что в переводе на наше время равняется тридцати часам беспрерывного бодрствования. Он бы с радостью вздремнул, но под боком то и дело взвывал от боли огромный мужик. — Иди поспи, я за ним пригляжу… — толкнул я Антона в плечо. Тот промычал, словно зомби. На автопилоте поднялся и вышел из комнаты, поймав плечом дверной косяк. Все так беспокоились за Элмо. Даже Дима нашел в интернете несколько бесполезных сайтов о психических расстройствах. «Улица Сезам» это больше, чем простой театральный кружок. Каждый из людей здесь становится её частью. У нас нет больших и маленьких ролей. По мере сил каждый без исключения делает свой вклад в жизнь. И не потому, что того от него требуют правила общины, а потому, что мы хотим этого сами. Никто не заставлял Антона сидеть рядом с умирающим Элмо. Он был здесь по собственной воле, потому что чувствовал то же самое, что чувствую я сейчас. То, чего не чувствовал тогда, когда часы могли идти, когда просиживал месяцы на пролет за компьютером в родительской квартире. «Улица Сезам» — это семья. Разделяющая, вместе неприятности любого своего члена и радующаяся его успехам. И потеря одного из нас обозначает сильнейший удар по всей «Улице Сезам». — Ээй! — позвал я Элмо. Он тяжело дышал, но все равно продолжал спать, — Завязывай с этим, слышишь? Давай…скажи что-нибудь проницательное и мрачное. Например «ты ничего не добился в своей жизни! Уже шестнадцатая серия, а конца твоей тупости не видно», — я наигранно понизил голос, изображая Элмо. — Ну, давай же… Я уселся здоровяку на грудь. Он сдавленно вздохнул. — Давай! Напугай меня до усрачки! — кулаком я сильно стукнул его. Элмо захрипел, выплевывая слюну. Но глаза так и не открыл. — Ну чего ты?! Вставай! Его хрипы и стоны перекрикивали меня. Он уже не дышал, он рычал. Очень часто и быстро. До моего лица только сейчас долетел поток воздуха, который Элмо выдохнул в момент моего удара. Запах был ужасный. — Блин! — я отвернул его голову в бок и слез с кровати, дабы ненароком не убить бедолагу. Нужно было немного успокоиться. — Я знаю, мы с тобой не очень ладили. Но Алиса…она вроде как страдает от того, что ты тут лежишь. И Антон и Лена. Ты, вроде как, нужен им всем, так что перестань заниматься фигней… Я грохнулся на стул, на котором нес вахту Антон и стал потирать виски. Голова что-то заболела. Воздуха в комнате маловато. Весь кислород вынюхали. — И мне ты нужен, — чуть тише проговорил я, — потому что… Если ты останешься живой, то и у меня, значит, есть шансы. Нам ведь, психам, нужно вместе держаться. Так? — я натянуто усмехнулся. Элмо перестал хрипеть. Из его рта на подушку стала сочиться слюна, однако сейчас здоровяк выглядел вполне мирным и, казалось, просто спал. — А кто елку играть будет на утреннике? — уже совсем тихо сказал я. Элмо пришел в себя под утро. Но никаких реакций на раздражители не подавал. Дыхание его сделалось ровным и оставалось таким, даже когда телу причиняли боль. Я больше не слышал, как он говорит, кричит или хрипит. Ему внутривенно ввели «счастья» и оставили пока что сидеть на последнем ряду актового зала, чтобы он мог наблюдать за ходом репетиций, слушать музыку и речь людей. Алиса продолжала нянчиться с ним, как с куклой. Другие участники «Улицы Сезам» здоровались, проходя мимо. Я тоже здоровался, но мне показалось, что Элмо уже ушел. И то, что сейчас сидело на заднем ряду было не более, чем пустой оболочкой.***
— А хотите анекдот расскажу? Мужик спрашивает у мусульманина «Слушай, вот никак не могу понять. Зачем вашим женщинам эта тряпка на голове — паранджа или как её?.. Лица не видно, дышать невозможно, есть сложно… Ну нафига?» Мусульманин молча достает две конфеты. Одна в фантике, а другая без — немного обветрилась и на нее уже всякий мусор из кармана налип. «Вот ты бы какую выбрал?» — Спрашивает мусульманин. Мужик репу почесал и отвечает «Ну, вот эту». Берет ту, что в фантике, разворачивает и взрывается. Сам рассказал и сам посмеялся над этой шуткой человек, которого в дружине зовут Гоша 42. «42» потому, что на его повязке стоит именно эта цифра. Рассказывая анекдот, он закончил мочиться на брюки человека в полицейской форме, который застыл в парке и прямо сейчас разговаривал по рации. Я, Гоша и Николаич совершали плановый городской обход. Сегодня моя смена и так уж совпало, что моим офицером стал тот самый Константин Николаевич, щелчком пальца способный сжечь практически всё, что угодно. А так как в городе введено положение повышенной опасности, нам выдали еще и третьего. Гоша, по моим меркам, человек заурядный. Типичный представитель Сибирского и Дальневосточного региона. Сходил в армию, женился, устроился работать охранником. Ненавидит геев, веганов, ментов, трансов, вейперов, айфоны, русские дороги, начальство, женщин, церковь, мусульман, Америку, аниме и теплое пиво. Любит группу «Ленинград», крутые машины, сериал «Физрук», Путина, тренажеры, татуировки, холодное пиво и женщин. Да, женщины в обоих списках. Причина, которая все же делает Гошу особенным, заключается в том, что он, пожалуй, единственный из всей дружины не боится Константина Николаевича. И не просто не боится, а еще и постоянно провоцирует. Помнишь, случай, когда в спарринге Николаич сжег своему врагу волосы? Так вот это был Гоша 42. Стоит, наверное, сказать пару слов о Константине. Человек он нелюдимый, со сложной судьбой. Его отец работал на шахте, как и многие в городе А. В результате несчастного случая он рано погиб, оставив сына единственным кормильцем в семье. Николаичу пришлось работать со школьной скамьи. Быть может поэтому я называю его на «вы», хотя разница между нами всего в четыре года. А еще тому виной телогрейка из советских времен и усы, сильно старящие его образ. Жизнь его не стала проще после катаклизма. Разрушительная сила, которую он получил, сделала его изгоем среди ускоренных. Довершили его изоляцию от людей плохие навыки общения и набожность, из-за которой его могли по ошибке принять за одного из тех фанатиков. Терпеливый и собранный, он всегда по-особому относился к выпадам Гоши в его сторону. Как слон, на которого лает Моська. Но было у него больное место — религия. И, к сожалению, Гоша 42 его давно нащупал. — А вот еще анекдот, — не унимался Гоша. — После введения санкций Вовочка учит басню. «Вороне как-то бог послал кусочек сыра… Пап, а разве есть бог?» А батя ему отвечает: «Глупенький, а разве сыр есть? Это же басня!» — Всё, хватит, — буркнул себе под нос Константин Николаевич и угрожающе развернулся на Гошу. — Ты что себе позволяешь? Прояви уважение. Ты знаешь правила. Минимальное вмешательство в жизни замедленных людей. А ты… ты! — он строго указал пальцем на мокрые штанины полицейского. Гоша попятился на газон, сойдя с парковой тропы. Он делал испуганный вид, но лукавая улыбка выдавала в нем, что именно такой реакции он и ожидал. — Минимальное! Все правильно… я же не по большому сходил… Константин вытянул перед собой руку и пальцы на ней уже сложились в заветный жест. Перед тем, как воспламенить что-то, Николаич всегда щелкал пальцами. Это выглядело, как спуск крючка пистолета и можно сказать, что сейчас он взял Гошу на мушку. — О! Я так не думаю, — отчего-то очень довольный процедил сквозь зубы Гоша. Я и понять ничего не успел, как щелчок расколол воздух надвое. Пространство между Николаичем и Гошей исказилось, там словно появилась пленка марева, которая бывает летом над горячим асфальтом. Громыхнуло. Там где стоял Гоша, на уровне его груди в воздухе родился и разросся во все стороны огненный цветок. Он пожрал языками пламени кислород вокруг, загребая его в центр себя, как щупальцами. И исчез, оставив схлопывающийся вакуумный кармашек. Но Гоши там уже не было. Он заканчивал затяжной прыжок, приземлялся на руки и ноги, как лягушка, будучи сейчас слева от Константина. За его спиной осталась полоса разряженного воздуха, потрескивающая статикой. Сжатие. Гоша, как и Тигран, использовал для своего перемещения ударную волну образуемую сжатием, с той лишь разницей, что Тигран способен разогнать себя до околосветовых скоростей, а Гоша едва уклонился от взрыва. — Ааа! — не останавливаясь, едва его руки и ноги коснулись земли, Гоша вновь применил сжатие. На сей раз он оттолкнулся так, чтобы полететь на Константина, как пушечный снаряд. Парковый газон сбуробился и кусками взлетел в воздух от силы толчка. А Гоша разворачивался в полете, чтобы влететь в Константина ногами. Николаич не успевал перевести руку с «пистолетом» на Гошу. Всё, что он сейчас успевал, это из-за плеча взглянуть на приближающиеся подошвы своего противника. И тут я поймал себя на том, что чувствую нечто новое. Я знал, что сейчас произойдет. Предвидел, вернее, ощущал. Волны, пронизывающие меня как порывы ветра, направлялись к глазам Николаича и концентрировались в его взгляде. Глаза Константина оранжевели, как угли. Ему не нужен щелчок пальца, что бы поджигать врага. Достаточно одного взгляда. Он придумал эту фишку с щелчком, что бы люди знали куда он смотрит. Но зачем? Хотел, что бы его меньше боялись? Но это значит... Это значит, что Гоша в опасности. Он не увернется от следующего взрыва. Стоп! Почему я это знаю? Почему я это чувствую? Почему я могу рассуждать, когда прямо предо мной двое ускоренных действуют со скоростью молний? Что это за силовые волны, которые концентрируются на телах Николаича и Гоши перед каждым применением силы? Нет времени задумываться над этим. Вот-вот они убьют друг друга, нужно вмешаться. Время для меня как бы замедлилось. Нет, оно конечно и так шло медленно. Но сейчас оно показалось еще медленнее, словно я перешел на новый уровень ускорения. Или мир вокруг на новый уровень замедления. Неважно! Я четко видел, во всех деталях, как перед лицом Николаича рождается огненный шар. Точно на пути полета Гоши. Гоша уже вошел пяткой в огонь, и пламя охотно совершало поползновения вверх, по его штанам. Этому не бывать. Я кинулся вперед, но мое тело сделало лишь один шаг. Далее вперед бежал уже не я. Ледяная стена кристаллизовалась в воздухе, исходя от моего тела и рассекая огненный шар, лизавший пятки Гоши. Стена резко стала толще и плотнее. Гоша влетел в лед и смешно шлепнулся. Константин Николаевич отшатнулся. Половина его лица сейчас была покрыта инеем, а вокруг стены неторопливо пошел снег. Оба коллеги одновременно посмотрели на меня, стоя по разные стороны ледяной баррикады. — Товарищ, ты так не шути… — Так же убить можно… Они говорили почти одновременно. — А, то есть вы сейчас мило общались... — возмутился я. — Да мы просто игрались, дубина! — поднялся Гоша, разминая ушибленную спину, — Слышь, Николаич, считай тебя Товарищ спас. Так что ничья… — Ничья, — согласился Константин из-за стены. — Ничего не понимаю, — развел я руками и плюхнулся на парковый диван.***
Чуть позже Гоша направился разорять шашлычку. А ко мне на лавку присел Константин, смотря на меня с улыбкой. Но выглядело это немного жутко, ибо так смотрит педофил на маленьких мальчиков. Теперь я понимаю, отчего у него проблемы с коммуникацией. — Что? — немного испуганно поинтересовался я. — Ты правда подумал, что мы друг друга убьем? — с сахаром в голосе произнес Константин. — Да. Вы были серьезно настроены. А ваш… дар опасен и трудно предсказать, чем закончится его использование. Кроме того, вы далеко не друзья и я подумал… ну, что вы решили свести счеты. — Я запоздало подумал, что такие слова могут обидеть Константина. Но вида он не подал. — Не друзья, да, — Николаич развалился на лавке, — вовсе не обязательно быть друзьями, чтобы вдохновлять друг друга. — В каком смысле? — Ну, как тебе сказать? Гоша урод, конечно. Но если бы не он, то чем бы я сейчас занимался? Ты, наверное заметил, вокруг меня мало людей. Но это лишь значит, что каждый из них на вес золота. — Даже Гоша? — Особенно Гоша. Порой враги способны дать тебе больше, чем друзья. Он ненавидит меня, а я его. Наши чувства взаимны и мы это знаем. Но это противостояние заставляет нас расти над собой. Становится сильнее и лучше. Даже Гоша это понимает. Поэтому он так рад каждому новому поводу подраться. Правда, ему все равно не хватит силы духа в этом себе признаться. — Почему вы мне это говорите? — я ощущал себя неловко. Константин придвинулся ко мне во время разговора, и с его улыбочкой и усиками это было не очень приятно. — Мне кажется, что ты понимаешь, о чем я говорю. Когда я вижу тебя на тренировках, ты выглядишь… как бы правильно сказать? Пребывающим в гармонии с собой. Ты бываешь грустным, но знаешь, что это тоска не свалившееся на тебя бремя, а часть тебя. И поэтому, когда тебе трудно, ты продолжаешь идти. Ведь знаешь, что все испытания посланы Богом, что бы сделать нас лучше. — Даже если это так выглядит, не думаю, что это правда. Я не пребываю в гармонии с самим собой. Никто не пребывает. — Я прервал Николаича, потому, что он начал говорить о Боге. Это могло вылиться в проповедь, чего бы мне не хотелось. — В любом случае, мне кажется, что ты понимаешь, о чем я говорю. Чтобы человек понял, насколько прекрасен рай, ему нужно побывать в аду. Каждому из нас нужен свой Гоша 42. Который не даст расслабиться и заплыть мозгу жиром. А тебе повезло в двойне, у тебя есть и Гоша и друзья. — Может быть, — согласился я, лишь бы отодвинуться чуть подальше. Мы некоторое время сидели в тишине. Ожидая пока наш товарищ отобедает шашлыками. Но Гоша все не шел, уплетая один шашлык за другим. — Вам ведь не нужно щелкать пальцами, что бы создавать огонь? — нарушил я неловкое молчание. — Как ты узнал? — сильно удивился Константин, — это в самом деле так. Я подумал, что сохраню это в секрете, как тайное оружие. Но ты меня раскусил… — Не знаю. Просто, когда вы дрались, я сперва почувствовал энергию, что сосредотачивается в вашем взгляде, а потом увидел, как огненный шар появляется перед Гошей, хотя ваша рука была направлена совсем в другую сторону… — Во дела! — погладил усы Константин, — не думал, что попадусь. Старею, старею… А ты молодец. Наблюдательный. Даже Гоша еще не понял. Я рассмеялся. Люди, которые дополняют друг друга, да? Заставляющие двигаться вперед и становится лучше. Как Инь и Ян. Не обязательно друзья, не обязательно враги. Просто необходимые друг другу противоположности. Гоша и Николаич. Антон и Алиса. Я и… И кто? Неосознанно я осмотрел парковые дорожки вокруг. Будто бы ожидал там кого-то увидеть. Но здесь были лишь застывшие бегуны, господа, выгуливающие собак и куча зависших в воздухе голубей. Кирилл, где ты сейчас? Ушел из города или остался? Может быть он следит за мной прямо сейчас и я просто не вижу его? Кто знает… — Ну вот опять, — сказал Николаич — Что? — У тебя грустное лицо. И в то же время спокойное, полное понимания и принятие. А ты говоришь, что это не про тебя… Я поморщился и махнул рукой. Со стороны шашлычки, со следами кетчупа на лице шел Гоша. Довольный как удав. — Я и вам захватил! — помахал он плотным пакетом, — а то сдохните от голода раньше, чем я вас пришибу. Обидно будет… — Только в твоих снах! — отвечал Константин Николаевич, вставая с лавки и держась за больной бок. Странно, его вроде не задело ничем. Может быть старая рана? Я пожал плечами и соскочил с паркового дивана. Дозор подходил к концу. Мы прохалтурили больше половины рабочего цикла. Эти двое совершенно не умеют работать вместе.***
Настроение было приподнятым. Я вернулся в институт, после тяжелого рабочего дня. Думаю, ты, смотрящий на меня по ту сторону, уже заметил, что я постоянно использую слова «утро», «день», «вечер», хотя в действительности время суток остается неизменным. Я прошу у тебя прощения, но так уж заведено в общине. Они пытались придумать свои термины для восприятия нового течения времени, но оказалось, что люди еще не готовы морально принять переход на «циклы». По привычке, народ говорит «доброе утро», если только что проснулся, «добрый вечер» когда здоровается и «спокойной ночи», если идет спать. Так же и я все пытаюсь поддержать иллюзию о том, что время двигается, как и раньше. Надеюсь, у тебя такой подход не вызвал взрыв мозга, и прости, что не поговорил с тобой об этом раньше. Я просто не знал, что ты есть… Насвистывая веселую мелодию, я, запинаясь о декорации, прошел в актовый зал. Здесь сейчас все было готово к предстоящему празднику. Цветастые задники, настроенные инструменты, партитура. В холле ждала наряженная елка, и не хватало только моего финального штриха — снега. Но мы договорились, что я сделаю его непосредственно перед началом. Я прошел к пианино и потыкал по клавишам, улавливая запоздалый звук, вязнущий в воздухе. Если с голосами я уже привык к задержке звука, относительно мимики, то вот с инструментами еще нет. Определенно, когда Малой сидит в зале, все слышится куда лучше. Я развернулся и увидел Алису. Она была в проходе между сидениями зрительного зала, шла в мою сторону. В полумраке актового зала я плохо различал её лицо. И потому просто улыбнулся ей со сцены, продолжая тыкать на клавиши, высекая жалостливые стоны из инструмента, просящего не мучить его. — Привет! — крикнул я. — Привет, — ответила Алиса, остановившись перед сценой. В её голосе было что-то не так. Пропал куда-то тот задор. Искринка, свойственная ей. — Волнуешься? — спросил я, — не ссы, я слышал как ты поешь, это будет шикарно… — Нет, — оборвала меня Алиса. Её плечи судорожно поднялись и опустились. Я напрягся. — Что-то не так? — Все нормально, — сдавленно отвечала Алиса, — я… хотела тебя кое о чем попросить после праздника. Но думаю, лучше спросить сейчас, чтобы ты мог подумать и все такое… — Конечно. Проси о чем угодно. Ведь ты босс, — я подумал, что Алиса хочет вручить мне план подготовки нового мероприятия. После Нового года можно и Рождество забахать. — В общем… ты не мог бы, — она замялась, — убить Элмо…