***
До конца цикла я попытался не показываться никому на глаза. Я хотел обдумать все как следует, но в голове было пусто. Поэтому, я просто метнулся в магазин через улицу и, прихватив там упаковку из шести банок пива, стал шарахаться по территории университета. Я заглядывал в лица студентов и преподавателей, пытаясь увидеть в их стеклянных глазах ответы. Глуповатые, уставшие, живые, умудренные опытом, спрятанные за солнечными очками, украшенные искусственными ресницами, удивленные, злые, с лопнувшими сосудами. Каких только глаз я не видел. Но все они смотрели сквозь меня, как бы пристально я не таращился. Меня не было в их жизнях, не было в них и Элмо, и Алисы, и остальных. А в моей жизни не было их, хотя я и хожу каждый цикл мимо. Что они сказали бы, узнав, что каждое мгновение, вокруг творятся удивительные, не поддающиеся логике и пугающие события? Что за то время, пока они успевают моргнуть, здесь проходит половина цикла, и кто-то может влюбиться, открыть в себе новые таланты и умереть. Они бы удивились? А если бы они поняли, что времени, пока они моргают более чем достаточно, чтобы к их головам приставить пистолет или провести по шее ножом, они бы разозлились? Стали бы ценить каждый миг своей жизни чуть больше, и не тратить его на пустые занятия? — Не моргай, — сказал я в лицо молодому застывшему парнишке, который залипал на скучной паре, посасывая ручку. А потом прислонил к его виску пальцы, сложенные пистолетиком и сделал вид, словно спустил курок, — Бах! В мусорное ведро отправилась уже вторая банка пива. По моим прикидкам все ускоренные в институте уже должны были отправиться спать. И я по привычки зашагал в сторону столовой, не боясь кого-нибудь встретить. И каково же было мое разочарование, когда за нашим столом я увидел Малого. Дима был одет в клетчатую рубашку, у него уже начали расти усы и, как это обычно бывает у мальчиков, сейчас они больше походили на пух. Эта личинка дровосека тыкалась пальцем по шести светящимся экранам смартфонов. Он сделал вид, что не заметил меня. И я был этому рад. С видом пьяного бати, я гордо плюхнулся на стул напротив, поставив початую упаковку пивных банок на пол. Малой продолжал меня игнорировать. И тогда я чуть склонился над столом, вчитываясь в буквы на экранах. Честно говоря, я надеялся, что он уйдет по-английски. Это было вполне в его стиле, избегать неприятной компании. А «неприятным» он считал общество любых людей. На экране ближайшего ко мне смартфона я увидел открытый файл с картинкой, это был демотиватор с формулой. «5 копеек = √25 копеек = √¼ рубля = ½ рубля = 50 копеек. 5 копеек = 50 копеек?» Мне стало интересно, и я пролистал картинки дальше. Следующей была вырезка из социальной сети. Некая дама с утиными губами на аватарке вещала. «Никогда не понимала, почему государство просто не может напечатать больше денег?» Далее еще одна. С задумчивым мужчиной, видимо кадр из какого-то фильма. А надпись гласила. «Надеюсь, мои внуки застанут времена, когда кассиры будут отменять покупки без посторонней помощи» — Это что? — спрашивал я строго у Малого. Дима все это время молча следил, как я перелистывал файлы галереи. Когда я задал вопрос, Малой забрал смартфон со стола и спрятал в карман. — Напоминания… — О чем? — О том, что взрослые — тупые… — Ты сам-то знаешь, почему нельзя напечатать больше денег? — Знаю, — обиженно бурчал Дима. — Инфляция… — Ну, надо же… — знал ли я в шестнадцать лет это слово? Думаю да. И даже знал, что это понятие связано с экономикой, но не смог бы точно объяснить, что оно значит. — Почему ты думаешь, что все взрослые тупые? — Потому что они были тупыми детьми. А из тупых детей вырастают тупые взрослые… — Что прямо все были тупыми? — Большинство. — А ты, значит, умный? — Поумней тебя, — Дима дул губы, как совсем маленький ребенок. Он даже показался мне милым. Так что я просто открыл третью банку пива, насладившись протяжным пшыканьем газов. — Ну, сейчас нам инфляция точно не грозит. Нет денег — нет проблем. — Я сделал глубокий глоток. Замедленный напиток стекал в рот, как мед и только в горле разгонялся и превращался в пенную жидкость, коим и должен быть. — Есть другие проблемы… — Много-то ты знаешь. — Достаточно. Я знаю, почему ты такой сердитый… — Я? Сердитый? Ну, допустим… и почему? — на мгновение я даже подумал, что Малой мог знать о просьбе Алисы. Но отбросил эту мысль, вспомнив с кем я, вообще, разговариваю. — Из-за Лены! — Да?! Как интересно, продолжай, — я отпил еще. — Она с тобой не говорит, и ты злишься. На нее и на себя. Потому что она тебе нравится, но ты боишься ей об этом сказать… — Думаю, она об этом знает. — Рассмеялся я. Мальчишка, как оказалось, мог развлечь. — Потому что вы целовались? Мама говорила, это еще ничего не значит. Папа её тоже целовал, но мама говорит, что на самом деле он её не любил. — И что же мне делать? — изобразил я заинтересованность, подыгрывая Малому. — Сказать ей. Если бы мама и папа поговорили, они бы не развелись. Он бы сказал, что мама ему нравится и тогда мама поверила бы, что его поцелуи настоящие. — Что, просто сказать? — Да. — А если она скажет, что я ей не нравлюсь? — Ничего страшного. Главное, что бы она знала, что нравится тебе. Мама говорила, так женщина становится счастливой. — У тебя очень умная мама. — Да. Но из-за глупых людей, она не была счастливой. — Хах, — усмехнулся я словам мальчишки, — ну, а ты счастлив? Дима не сказал «нет» или «да». Он просто пожал плечами и уставился в светящиеся экраны, спасаясь от мира вокруг себя. — Ладно, я попробую, — ответил я. Не заметив, как наш разговор стал идти на равных. Должно быть, я сам еще недостаточно взрослый. И мой уровень общения — шестнадцатилетний мальчишка. Я пытаюсь сам себе казаться старше и умнее, поглощая пиво и громко крича на собраниях «Улицы Сезам» о своем великом мнении, которое недалеко ушло от рассуждений школьника о жизни. Существуют ли взрослые люди вообще? Или все мы лишь постаревшие дети, у которых есть другие дети? Увы, я смогу понять это лишь когда сам повзрослею, если это вообще возможно. Примерно через часок — другой.***
Моя пьяная прогулка продолжилась на детской площадке, зажатой между общежитиями. Песочница в четыре доски, горка с облупившейся краской и полукруглая лесенка. Эту лесенку выкорчевали из земли и перевернули. Теперь металлоконструкция использовалась детьми как качели, такие, на которых что бы качаться нужно два человека с разных концов. Я помню, не раз отдавливал себе пальцы на такой, когда рука случайно попадала под ступеньки. Сейчас я сидел на одной стороне этих «качелей», и ощущал, как медленно под моим весом опускается край. Четвертая банка подходила к концу. Я посмотрел на упаковку, оставленную мной лежать возле песочницы. Еще два снаряда оставались заряжены. А я ощущал, что мне уже хватит. Тут раздался зов естественной нужды. Предыдущие банки просились на выход. И, не долго думая, я дошел до угла здания, чтобы облегчиться. Есть у парней такая игра: рисовать узоры на земле во время этого процесса. В ускоренном мире эта игра куда интереснее. Дело в том, что струя не успевает долететь земли и зависает в воздухе. И теперь рисовать можно не только на земле, но и в воздухе в «3D». Я репетировал начертания идеального куба. Выходило плохо. Потому, что приходилось, чертить не прерываясь, одной сплошной линией. А вы попробуйте сделать это не сходя с одного места. Ювелирная работа. Закончилось все очередным провалом. Куб не удался. Но на душе все равно полегчало. Я вернулся к песочнице и с мыслью «гулять, так гулять» потянулся к упаковке. Так и застыл с протянутой рукой. Под полиэтиленом была всего одна банка. Я так простоял пару мгновений, раздумывая, то ли я дурак, то ли одно из двух? Но потом заметил на песке следы ног, которые появились там, где я не проходил. Нет, подойти незамеченным к песочнице мимо меня было нельзя. И улыбаясь, что есть сил я, как придурок, заорал: — Твое здоровье, ублюдок! — выхватив последнюю банку, я пшыкнул ключом и, оглядываясь по сторонам, во все направления поднял тост. Не ушел, значит. Шарахается здесь, как приведение. Мурашки по коже. Что ж теперь, не посрать-не подрочить? Вдруг этот козел рядом стоит и смотрит на тебя? Ух! Ненавижу. Всеми фибрами души. Но все равно так тепло стало внутри. Может быть от алкоголя? Да, точно от алкоголя. Не допив банку, я, еле волоча ноги, добрался до своей комнаты. Перебрал. Ох, перебрал. Уткнувшись лицом в подушку, не снимая ботинки, я попытался уснуть. Сквозь шумы вертолетов и неприятное чувство в животе. И спустя бог весть сколько времени, мне удалось.***
Я ощутил, что кто-то аккуратно трогает меня за ухо. Я отмахнулся и перевернулся на другой бок. Тогда меня толкнули в плечо, очень настойчиво, даже со злобой. Пришлось открыть глаза, и лучше бы я этого не делал. Прямо надо мной с мертвым лицом, пряча глаза в тени волос стояла Лена. В обеих её руках сверкнули ножницы. Она издевательски подвигала лезвиями, и те издали запоздалый «чик-чик». У меня резко вылечилось похмелье, во рту стало не сухо, а горько. Я широко открыл глаза и скрестил руки на груди, как Ленин, ожидая пока меня, уже наконец закопают. Но мой убийца оставался неподвижен долгое время. Лена осмотрела меня с ног до головы и потянулась куда-то под кровать. Я подумал, что сейчас она достанет пилу. Или нет! Топор! Тот самый с желтой резиновой рукоятью. Однажды она уже убила человека топором и теперь решила отомстить мне за тот случай. Но из-под кровати показалась недопитая банка пива. Лена протянула её мне, и я принял банку дрожащими руками. — Пей, — холодно сказала Лена. Я клянусь, что слышал, как звенит в воздухе сталь. Не подчиниться было невозможно. Я отпил. Все еще не понимая какого черта происходит. — Лучше? — спросила Лена. Я утвердительно закивал головой. Лена ждала каких-то еще действий от меня. Но я продолжал просто лежать, держа банку на груди, как похоронную свечу. — Алиса сказала тебя подстричь, — наконец прояснила Лена ситуацию, — тебе на сцену выходить через два цикла, а волосы у тебя во все стороны торчат вихрами, как у персонажа аниме. — А-а! — протянул я и резко поднялся. Это я зря, ведь сразу вернулись головные боли и сухость во рту. — Алкоголик, — упрекнула меня Лена, указывая мне сесть на стул, под которым уже была постелена клеенка, чтобы не подметать после стрижки. Я виновато развел руками. Что сказать? Прости, что застала меня в неважном расположении духа. Хотя оно у меня каждый день неважное и со временем не становится лучше. Я уселся, Лена накрыла меня какой-то тканью, как в настоящей парикмахерской и принялась щелкать ножницами над ушами, тщательно расчесывая мои недельные вихры. — Голову то давно мыл? — ворчала Лена. — Цикла два назад, — соврал я. — Impressed, — фыркнула девушка. — Предупредили бы, помыл. Я могу сейчас сходить, потом подстрижёшь. — Сиди уже. Мог сам догадаться, что с такой головой только ворон пугать. — Угу, — мне все еще было нехорошо, так что я замолчал и доверился в руки мастеру. Было заметно, что Лена делает это не в первый раз. Она ловко управлялась с ножницами, командовала, как мне повернуть голову. Несколько раз отходила подальше, что бы оценить плоды своих трудов, а иногда прижималась слишком сильно, в попытке подобраться к непослушным прядям. Интересно, что отстриженные волосы не повисали в воздухе, как это обычно делают предметы, выпадающие из тени души, а продолжали падать на клеенку. И только на излете - почти у самой земли, скорость их падения заметно замедлялась. Словно волосы сохраняли в себе отпечаток тени и требовалось время, чтобы он выветрился. Сначала мне было стыдно за мой вид и за то, что пристал перед Леной в похмелье. Но чем дольше она работала, тем сильнее я успокаивался и даже проникался этим моментом близости. У многих народов стрижка — это таинство. Монахи совершали постриги, символизируя терновый венец. Младенцам отстригают волосы при крещении, в знак жертвенности человека Богу. Воители считали длинные волосы символом силы и отстригали их после поражения. Девочкам на Руси заплетали трехлучевые косы, как знак триединства. Такая коса, направленная вдоль позвоночника наполняла человека жизненной энергией. А когда кос заплетали две, вторая наполняла силой потомство этой девушки. Поэтому две косы носили только замужние женщины. Волосам всегда предписывались сверхъестественные свойства. И нельзя было позволять, кому попало отстригать их. Это всегда должен был делать человек, в котором вы уверены, и который не использует силу в ваших волосах во зло. Поэтому происходящее сейчас было наполнено неким мистическим волнением. Может быть, все дело в том, что мне нравится Лена. А может быть в ускоренном мире люди чувствительнее ко всяким энергетическим потокам. Как бы то ни было, в груди моей поселился трепет. И я слышал, как взволнованно дышала Лена, каждый раз, когда прижималась к моей спине. — Ты… мне нравишься, — нарушил я долгую паузу. — Не говори такое человеку с ножницами, — не воспринимая мои слова всерьез, отвечала Лена. — Ты не поняла. Я часто думаю о тебе. Когда мы перестали разговаривать, я места не находил. Все думал, как ты и чем занимаешься. Знаешь, ты кажешься такой грустной, но от этого, каждая твоя улыбка становится на вес золота. И, я подумал, что у меня получится заставить тебя улыбаться чаще. Но тут все оборвалось… Новый год. Я ведь придумал его для тебя. Ты сказала тогда, когда мы гуляли в первый раз, что хочешь зиму. Я решил, что если сделаю тебе зиму, то ты перестанешь грустить… и тогда… Мы все вместе. Мы с тобой... ну… Я потерялся. Лена стояла позади, и видеть её реакцию я не мог. Однако, ножницы перестали щелкать над моей головой. Меня сбили с мысли две мухи. Они откуда-то взялись в моей комнате и танцевали друг с другом в воздухе. Черные точки жужжали и кружились, не воспринимая тот факт, что мир вокруг них замедлился. Им было все равно. Они видели друг друга и выписывали веселые круги. И я подумал, будь что будет. Мухи — дурной знак. И если мне в затылок вонзят ножницы, то так мне и надо. — Лена, — позвал в невидимое пространство комнаты. — Я люблю тебя. Я чуть не сдох внутри, когда это сказал. Еще и прозвучало, словно голос не мой, а Бетмена. Таким тембром нужно маленьких девочек пугать, а не в любви признаваться. Ну почему она молчит? Скажи уже что-нибудь. Краем глаза я заметил, что под стулом начинает клубиться густой белый пар. Он туманом поднимался вверх и пропадал. Я опешил, и хотел было резко развернуться к Лене, но меня крепко обняли сзади, прижав затылок к мягкой груди. — Не смотри… — прошептала Лена. — Что? Почему? — Прости. Ты тоже мне нравишься. И я никогда не встречала человека, такого как ты. Но мы не можем быть вместе. Я не такая, какой ты меня знаешь. Я чудовище…