***
Появления тумана на реке я не дожидался. Некоторые хотели еще раз посмотреть на чудо природы, сопровождающее мертвых на тот свет. Но я точно знал, что Лена не появится. Ей сегодня выступать, переодеваться в платья и костюм зайца. Она не будет делать это с большим животом. Значит, придет сюда после Нового года. Я пошел вверх по пустырю. Пусть остальные дожидаются, а у меня еще есть дела. Нужно было привести себя в порядок перед праздником. Первым делом нормально помыться. Как говаривала одна моя преподавательница «не думайте обо мне плохо». Я моюсь периодически, но использую для этого влажные салфетки или мокрые полотенца. Ведь вода из крана течет слишком медленно, что бы встать под нее с намыленной головой. Так что если нужно помыться основательно, приходится заранее, примерно за неделю, включать воду, настраивать её температуру. А это очень кропотливый процесс. От поворота крана до изменения температуры потока проходит от одного до трех циклов. В зданиях со старой канализацией и того больше. Все мы знаем, как тонка та грань между «лавой из ада» и «вечной мерзлотой». Поиски этой границы и в обычном мире могут занять некоторое время, а в ускоренном это вообще сравнимо с поисками Эльдорадо. Я шел к новенькому спорткомплексу. Именно вокруг него раскинулся строительный пустырь. Территорию еще не привели в порядок после работ, но сам центр уже во всю приносит прибыль. Там есть тренажерный зал, баскетбольная площадка, бассейн и еще куча всего. Но меня интересуют душевые. Вечно работающие, те, что стоят на выходе к бассейну и используются не столько для мытья, сколько для смывания хлорки. — Товарищ! — услышал я голос за спиной. — Эй! Подожди, — кричал еще один, — мыться идешь? Мы тоже… Блин. Об этом месте я узнал от офицеров дружины. Для своих тренировок они выбирают заброшенные места, чтобы не разрушить ничего ненароком. И этот пустырь рядом со спорткомплексом одно из таких мест. — Хорошо поработали сегодня! — нагнал меня Гоша 42 и больно хлопнул по спине. — Сегодня гуляем, да? Новый год как-никак посреди лета… Все рассмеялись. Я не один оказался такой умный, кто решил ополоснуться. В спорткомплекс шли все, кто не остался смотреть на туман. А это шесть человек, не считая Урсулу и мулов. Пришлось натянуть фальшивую улыбку. Кто же такой умный подбил всех идти мыться сейчас? — Чистота — залог здоровья. — раздался напускной поучительный голос Николаича. Ну, понятно. Мужикам захотелось общей бани. Если уйду сейчас, все подумают, что я слишком стеснительный или, что я их не уважаю — брезгую вместе помыться. А я и есть слишком стеснительный, но в битве за респект можно и потерпеть. Терпеть пришлось много. Старики сразу дали понять, что в их понимании старый — значит мудрый. И развели демагогию на тему морали, преемственности поколений и своей молодости, не давая никому вставить и слова. Очень жаль. Иногда так и хотелось треснуть по лбу после очередного «вот в наше время». Но старость нужно уважать, так что рот на замок. Вмешался Николаич: — У нас теперь время одно на всех. И вроде еще одной временной аномалии не предвидится. — Его все так же считали темной лошадкой, и лишний раз предпочитали не спорить. Старики не замолчали, но говорить стали тише, иногда оглядываясь. Мужики раздевались перед душем, а я все думал, что стоило свалить под предлогом работы в «улице Сезам». Ну, вот не нравится мне смотреть на голых забулдыг, хоть ты тресни. В раздевалке поселился неприятный запах. Многие из дружины не мылись очень давно. На их телах уже поселилась сыпь, кожный лишай и потница. Находиться рядом с ними было просто не гигиенично. Но скажи я такое вслух, все эти дети восьмидесятых заклеймят меня неженкой или вовсе педиком. — А ты не плохо научился со льдом обращаться, — сказал мне Гоша 42, снимая олимпийку, затем футболку, затем майку алкоголичку, затем широкую золотую цепь. Его тело было покрыто татуировками в цвете: ангельские крылья, купола, какие-то надписи. Он пытался воссоздать на своем теле рисунки, которые обычно делали заключенные. Но в цвете это выглядело очень «по-петушиному». — Спасибо. Я много тренируюсь, — принял я похвалу, якобы с благодарностью, — Урсула старается не давать новичкам серьезных заданий. Говорит, покалечим себя сами. Приходится на полигоне весь день тренироваться. — Правильно делает, — закивал Гоша, — покажи что-нибудь… ну там, со льдом… — Чего? Я ему клоун что ли? — Да ладно, не стесняйся, — когда Гоша это говорил, у него рот съехал на бок, как у чревовещателя, а глаза забегали в поиске жертвы для издевки. И выбор, разумеется, остановился на Николаиче. — Жахни его. — Что? — еще раз переспросил я. — Ну приморозь умнику голову, а то дымит из ушей постоянно. — Не буду я. — Зассал что ли? Да ладно, он не обидится, все свои… Я посмотрел на Николаича. Он аккуратно сворачивал свою одежду и складывал в стопку на подоконнике. Даже слишком щепетильно. Очень жилистый мужчина с большим количеством ожогов на теле. Не удивительно, с его-то способностью. И тут я заметил рану на его правом боку под рукой. Это был не ожог, а скорее дыра от пули, прошедшей на вылет под кожей. Отстреленная кожа посинела, внутри чернела больная кровь. Рана не была очень старой, и свежей не была. И тут я вспомнил. На мосту, человек в балаклаве с повязкой дружинника. Тот, чье тело не нашли и тот, с кем был знаком Влад. Я прострелил ему бок, точно помню. Примерно под таким же углом, в момент, когда сволочь перепрыгивал через автомобиль. Я решительно зашагал к Николаичу. А Гоша захихикал, думая, что я поддался на его нелепые уговоры. Константин заметил меня и поднял голову, закончив возиться с одеждой. — М? — буркнул он. — Откуда шрам? — напрямую спросил я, пристально наблюдая за реакцией. — Что? Этот? — он приподнял руку, чтобы разглядеть дырку в боку, — да на гвоздь напоролся. Насквозь прошел. На тренировке. — На тренировке, — повторил я с точно такой же интонацией и сжал губы. Николаич не выказывал волнения, он продолжал изображать легкое непонимание, чуть-чуть водя из стороны в сторону головой. — Да, — развернулся Константин ко мне лицом. И теперь мы четко смотрели друг на друга. — А что? — Прямо как пулевое ранение, — констатировал я. — Хм, — усмехнулся Николаич, почесав большим пальцем переносицу, — кто ж сейчас носит огнестрельное оружие? Только придурки… — Ага, — шикнул я, сверля взглядом собеседника, — болит? — Немного… — тихо, почти через зубы отвечал Николаич, замечая, что наш разговор приковал к себе лишние взгляды. — Давай помогу. А то инфекцию схватишь, — с этими словами я ухватился за бок Николаича, растопырив пальцы. Рана в самом деле болела, так как офицер вздрогнул. Своей рукой он схватил меня за запястье, но я уже начал процесс охлаждения. Из-под моей ладони послышалось шипение, и пошел пар. Николаич ойкнул и присел на подоконник, смотря на меня звериным, полным ненависти взглядом. Я вновь почувствовал, как в его глазах рождается огонь, готовый вырваться, и разорвать мое лицо. Но я знал, что он этого не сделает. Не здесь и не сейчас. Николаич аккуратно оторвал мою руку от своей раны. Было слышно, как кожа отлипает от кожи, а на подоконник осыпаются несколько маленьких ледяных кусочков. — С-спасибо! — прошипел офицер, отводя мою руку подальше. — Пожалуйста, — сказал я с каменным лицом. Но развернувшись к зевкам, изобразил дружелюбную улыбку. Заметил Гошу, который показывал мне большой палец, и кивнул ему. Эпизод был исчерпан. Я сел на скамейку, и начал раздеваться. Дружинники опять вернулись к разговорам о своем, о девичьем. Многие уже ушли в душевые кабинки, а я, кажется, теперь был одним из последних в очереди. Нервничая, я быстро тряс ногой. Поддавшись вспышке злости, я ошибся. Выдал себя. Теперь, если Николаич, в самом деле, убийца с моста, он захочет что-то предпринять. Возможно, я в опасности. Он не нападет на меня здесь, пока вокруг полно дружинников. Но потом… Возможно, после Нового года, возможно через неделю…. Взыграла паранойя. Я украдкой посмотрел на Николаича. Он безмятежно сидел на подоконнике, теребя в руках четки и, так же как и я, дожидался своей очереди. Константин верующий человек. А пленник, взятый на мосту, оказался поехавшим фанатиком. Религиозные радикалы. Ух, сука! От волнения я встал и буквально побежал в душевые вне своей очереди. Коллеги завозмущались, а я крикнул, что совсем забыл о работе в «Улице Сезам» и поэтому очень тороплюсь. В кабинках уже потратили почти всю застывшую в воздухе воду. Пришлось соскабливать капли из-под самого душа. Вокруг висели куски мыльной пены, оставшейся от предыдущих моющихся. Она сверкала пузырьками и немного напоминала облака. Это было красиво, если не вдумываться, что только что эти куски пены были на теле великовозрастных мужиков. Определенно, мыться всем подряд было плохой идеей. Но с горем пополам я что-то у себя помыл и поспешил ретироваться из спортивного центра. По дороге в институт я то и дело оглядывался, ожидая увидеть хвост. Но на всем пути, мне не попалось никого из ускоренных, и единственное, что пострадало — это мои нервы.***
То, что на «Улице сезам» есть работа, отчасти было правдой. Завершались последние приготовления. Алиса проверяла готовность костюмов и декораций, Антон командовал массовкой, массовка расставляла стулья и вносила еду. По задумке на празднике должен был быть шведский стол, блюда для него начали собирать заранее и слегка перестарались. Среди яств на столе уже можно было встретить готового лобстера, которого я видел воочию первый раз. Красной икры нанесли со всех ближайших магазинов, так что под нее отвели отдельный стол. Всякие ресторанные изыски, вроде кесайдильи, чизкейков, лазаньи не поддавались счету. Антон устал пресекать попытки труппы покуситься на шведский стол. Крики «это на Новый год» были самой популярной фразой от Антона за все время репетиций. Были здесь и простые блюда. Любимое всеми картофельное пюре с котлетами по-киевски, салаты «Цезарь» и «Оливье», а так же хлеб треугольниками, мандарины и так далее по списку. Между тарелками красовались графины с морсом, вином, пивом, бутылки с крепкими напитками и, конечно же, шампанским «Советское». Актовый зал и коридоры мы украсили сверкающим дождем, мишурой, гирляндами самых разных форм и цветом. А в холле красовалась высокая, почти под потолок елка. Она, правда, была искусственная, но это потому, что настоящую ель такого размера даже наши мулы не сдвинут с места. Зато снег был настоящий! Когда я приступил к обработке залов, то обнаружил, что занятие это не быстрое и монотонное. А потому от скуки стал воображать себя, то колдуном, делающим зловещие пасы руками, то дедом морозом, выдыхающим зиму. Попался я, когда изображал маленькую девочку, посыпающую волшебной пыльцой все вокруг. Я напевал писклявое «ля-ля» и делал широкие жесты руками, оставляя за собой серебристый мелкий снежок. Было очень стыдно, но все равно весело. Ну и, конечно же, не обошлось без арии «Let It Go» из диснеевского «Холодного сердца». Слова этой песни мы вспоминали все вместе. А я, обернутый в синюю занавеску, прыгал по помещению и пытался покрывать все, чего касаюсь льдом. В самом конце эффектно упал на пол и создал вокруг себя ровный, как зеркало каток. Первый раз получился настолько ровный. Вот это было действительно круто. Холод всегда мне был по душе! К концу цикла в университете появлялись первые гости. Здесь были все: и представители большой тройки, и дружинники, и простые собиратели, и дети. Стоило им перешагнуть порог, как уставшие лица обдавало морозцем. Появлялись алые щеки и улыбки. Волшебное серебро падало на их плечи, струилось в воздухе и оседало на перила, вызывая непреодолимое желание потрогать пальцем и ощутить родной, но почти забытый холод на коже. Ледяной хрусталь отражал перезвоном голоса. Люди не во зло говорили, что нужно было одеться потеплее. Скрипели коньки по льду, хрустели сосульки. А потом, я услышал то, ради чего все и задумывалось. Детский смех. Небольшая группа ребятишек играла в снежки в большом сугробе, специально для этого сделанном. Все разного возраста. Самому мелкому было лет шесть. Я даже не знал, что в общине есть такие маленькие дети. Я подошел к детишками и позвал: — Литвинов! Среди вас есть Литвинов? На меня уставился лопоухий паренек с выпавшими передними зубами. Ему было десять лет, как и говорилось в списках Урсулы. Одет он был в вязаный свитер малинового цвета и джинсы со множеством карманов. — Здравствуйте! — задорно отвечал мальчишка. — Привет. А ты, случайно не родственник профессора Литвинова? — спрашивал я с надеждой хоть как-то продвинуться в этом вопросе. — Нет. Мои родители юристы! — выдал мальчишка заученное слово, — правда мама работает в салоне красоты и красит ногти своим подругам, а папа в автомастерской собирает машины! — А почему же ты говоришь, что они юристы? — Потому что у них диплом есть! — гордо улыбнулся мальчишка. — Может быть бабушка или дедушка профессора? — Нет, — уверенно отвечал мальчишка, — у нас в семье все юристы. — Ясно. Как скажешь. — Я понял, что опять облажался. Ни следа профессора Литвинова. Словно его и вовсе не существовало. Позже начался утренник. Он состоял из нескольких частей. Для детей и взрослых. Взрослая часть проходила в холле. Там поставили шведский стол, а Антон в костюме деда мороза раздавал символические подарки и декламировал пожелания, которые мы заранее собрали у всех, кто хотел высказаться. Детская часть проходила в актовом зале. Там Алиса, Лена и ряженная массовка выдавали короткое музыкальное представление с инструментальной музыкой, песнями и танцами. Именно в нем должен был выходить Элмо в качестве новогодней ёлки. Но в этот раз, его место на сцене занял я. Лесные зверушки носились вокруг. Лена в костюме кролика из сексшопа играла на скрипке, а я стоял грустный. Один мальчик из зала даже сказал: — Елка грустная, потому что её срубили! И тогда я решил взять себя в руки. Праздник должен оставаться праздником для всех, независимо от того что было до этого и, что будет потом. Столько сил было вложено в подготовку, у меня нет никакого морального права подвести друзей своим унылым выражением лица. — Ты как? — спросила меня Лена за кулисами, в перерыве между сценами. — Хорошо, — ответил я, улыбнувшись, и потянулся, чтобы поцеловать её в щеку. Лена чуть отодвинулась, с подозрением осмотрев мое лицо. — Ты правда хотел меня поцеловать? После всего, что я тебе про себя рассказала? — У всех свои недостатки. Ты ешь трупы, я грызу ногти. Серьезно, не помню, когда последний раз стриг ногти на руках, глянь… — я стал тыкать Лене в лицо еловыми лапами костюма. — Все! Я поняла! — посмеялась Лена. — Улыбнулась, — подловил её я. Девушка покраснела и отвела взгляд. — Можно? — спросил я. — Можно, — стеснительно ответила она. Я почти прильнул к её щеке, но в последний момент подвинул еловой лапой голову Лены чуть в сторону. И впился в губы. Лена начала отбиваться, но делала это лениво. Для галочки. — Тихо! Увидят… — Пусть видят, — прошептал я. — Все, я пошла. У меня еще партия… — проговорила она, поворачиваясь ко мне спиной и сгребая в руки скрипку. На её попе маячил заячий хвост, и я не мог устоять. Снял еловую перчатку и ущипнул Лену за объемы в правильном месте. Она возмущенно вздохнула, но ничего не сказала, лишь ограничилась злым взглядом. — Костюм далеко не прячь, — крикнул я вслед. И радостный, пошел к шведскому столу. Пора было и поужинать.***
— У кого как, а у вас точно биполярное расстройство. Мы стояли небольшой компанией дружинников в банкетном зале. Ели, выпивали, разговаривали о видах психических расстройств, обостренных катаклизмом. Среди нас был номер 29. Андрей Меламед. До катаклизма он был практикующим психотерапевтом, защищал кандидатскую. Болезни мозга его забавляли, можно даже сказать восхищали. Он был готов часами рассказывать о своих наблюдениях и сейчас у него был такой шанс. — Что это такое? — спросил я, отпив шампанского. — Это когда человеку свойственны быстрые смены настроений в крайних своих проявлениях. Маниакальность сменяется депрессивностью. Например, вы можете тосковать о незначительных вещах, после чего становитесь взвинченными и нервозными, а потом вновь резко, без видимой причины, впадаете в апатию. Все эти состояния цикличны, вызваны эндогенными процессами. Не беспокойтесь. В малом проявлении у всех нас есть симптомы того или иного заболевания. Биполярное расстройство, или, как его еще называют маниакально-депрессивный психоз может быть полезен для творчества. Вы знали, что Винсент Ван Гог самый яркий представитель биполярного расстройства? О! Это чудесно! Я за вами наблюдал, и могу с уверенностью сказать — у вас БАР, Биполя́рное аффекти́вное расстройство. — Вот уж спасибо, — отвечал я, не разделяя оптимизма Андрея Меламеда. Назови человека сто раз свиньей и на сто первый раз он хрюкнет. Мне так упорно внушают, что я болен, что я начинаю в это верить. — Попрошу минуточку внимания! — наш диалог прервал громкий голос Тиграна. Армянин встал из-за стола, держа на вытянутой руке бокал с шампанским. Он был одет в коричневый пиджак на одной пуговице с черными полями воротника. На манжетах его рубашки красовались серебряные запонки с черным камнем. Густая грива и брода были приведены в порядок, делая его похожим на современную версию армянского Иисуса. Тигран прокашлялся в кулак и четко, как диктор советского телевидения приступил к речи. — Добрый день, господа! Позвольте мне произнести тост. Вы еще помните времена, когда нам всегда не хватало времени на что-то. Мы спешили на работу, жали на педали, работали весь день. Делали все, что положено делать человеку. Все, что велел нам делать господь Бог. На заводе, на ферме, в душном офисе, в школьном классе, в уличном писсуаре. — Тигран отрешенно махнул рукой, словно отгоняя от себя все вышесказанные слова, — И не дай Бог быть безработным. Ты едва сводишь концы с концами. На рынке и в супермаркете ты и твоя жена серьезны, как на кладбище. Цены. Цены! О Боже, такого не бывало. Правду говорят, что эта инфляция, девальвация — все по науке, а нам лишь бы до получки дотянуть. Мы смотрели телевизор, листали журналы, а там, глядишь, и показывают ядерный гриб. И так тоскливо становиться, что жить не хочется. А жить-то надо, мы всем нужны, друзья. Нас лобзали, запугивали, заискивали, когда мы были нужны. А нужны мы были всегда, вы понимаете? Никогда мы с вами не были маленькими людьми. И не верьте никогда тому, кто скажет про вас такое. Даже мне не верьте. Мы входим в новую эпоху. Эпоху настоящей свободы, без маркетинга и политики. Мы первопроходцы. У нас есть все, чего мы захотим. Но единственное, что нам по-настоящему нужно, это другой человек рядом. Мы нужны друг другу. И нужны сами себе. С Новым годом, господа! Ура! Ура! Ура! Люди захлопали. Тигран пригубил шампанского, коротко поклонился в разные стороны и сел. Дружина в один голос повторила троекратное «Ура!». Я тоже покричал, поднял бокал и допил его содержимое. Все правильно говорит, бес сладкоречивый. До речи президента не дотягивает, но зато по-свойски, по-домашнему. Опять на душе стало тоскливо. А только что было все замечательно. Вот тебе и биполярное расстройство. Мда. Я поставил бокал и покинул компанию, отправляясь гулять по институтским коридорам в поисках Лены. Они должны были давно закончить с представлениями.***
В актовом зале было пусто. Праздник перекочевал на каток и в холл. Чтобы не отправлять гостей по домам, мы приготовили комнаты в общежитиях, где все они могли спокойно переночевать. Главным образом это делалось для детей, ведь они быстро устанут, и их нужно будет куда-то уложить спать. Так что, детей, наверное, уже отвели в общежитие. А я пошел проверить каморку за актовым залом. Она служила нам и складом, и раздевалкой, и гримеркой. Там всегда кто-нибудь околачивался. В каморке было сумрачно. На улице тучи опять заволокли небо. Я, почти на ощупь, обогнул сценические задники, сваленные в кучу и услышал шевеление за кулисой. Это, разумеется, был запоздалый звук, так что у меня не было уверенности, что там все еще кто-то есть. Однако, я подошел к тканевому занавесу и отодвинул его. За ним, расположившись на подушках, как арабские шейхи, сидели Алиса без платья и Антон без очков. Они, как дятлы, долбились в десна, с непонятной мне, тупой страстью. Было не ясно, что именно они хотят друг с другом сделать? Облизать лица, сожрать или все-таки поцеловаться? На подушках возле них, помимо Алисиного платья, лежали вскрытые черные трубочки «счастья», тарелка сырных закусок, графин с белым вином и два фужера. — Лену не видели? — спросил я громко и уверенно. Оба встрепенулись. Алиса спряталась за спиной Антона. Антон насупился, пытаясь разглядеть меня в полумраке каморки. Скорее всего у него не получилось, но он узнал голос. — Нет! — гаркнул он, — Пошел вон! — Ухожу-ухожу, — я отпустил кулису, но она повисла в воздухе в открытом состоянии. Пришлось взять занавес пальцами и медленно протянуть его руками до закрытого состояния. Все это на глазах терпеливо наблюдающей парочки, мгновение назад чуть не залившей слюнями все подушки под собой.***
Я вышел в коридор. Здесь царила мягкая темнота. Где-то очень далеко со стоны холла слышались звуки праздника. Но, несмотря на это, атмосферу в коридоре можно было назвать тишиной. Особой тишиной. Такой, которая бывает в коридорах во время вечерних школьных дискотек. Тишина хрупкая, волшебная, настоящая. Родом из детства. В детстве все было проще. Понятнее, что ли. Делай хорошие дела, чтобы тебя любили. Добейся или создай что-то, чтобы тебя уважали. Честно и уверенно говори, чтобы тебя слушали. А что теперь? Движение — это жизнь, но время остановилось. Для большинства людей невозможно начать карьеру, некому выговориться, некого любить. Помню, как в самом начале, когда, я еще не повстречал Кирилла, я наведывался к своему застывшему школьному другу. Я иногда приходил в деловой центр и поднимался на четвертый этаж. Затем входил в кабинет 404 и садился напротив человека, зачарованно смотрящего в монитор на таблицу Excel. Его стол был завален бумагами, верхняя пуговица рубахи расстегнута. Несмотря на работающий кондиционер, на лбу выступала капля пота. Ему было тяжело. Но этот человек улыбался. И его улыбка для меня была загадкой. Я думал, что хорошо знал его. Этого человека. Ведь мы были знакомы еще со школы. Я знал, что на его столе стоял чай без сахара. Знал, что он любит расистские шутки и ненавидел свой собственный смех. Но не знал, почему он улыбался, сидя за столом в душном маленьком кабинете и выполняя рутинную работу. Странно. Я помнил ребят из нашей школьной компании. Мы всегда много говорили о вещах, в которых не разбирались. О философии, о политике, о любви. Но не он. Он больше любил слушать и делать. Возможно, поэтому я чаще приходил именно к нему, а не к кому-то еще. На его столе звонил телефон. Но ответить он не успевал, только начал переводить на аппарат взгляд. Каждый раз, приходя к нему, я все ждал, что он возьмет трубку. Потому что тогда я бы почувствовал, что он жив. Ведь я столько ему рассказал за все это время, которое для меня измерялось месяцами, а для него минутами. Мне было бы приятно осознавать, что мне все еще есть, с кем говорить. Тогда все имело бы смысл. Из-за молчаливости школьные приятели посмеивались над ним. Им казалось, что у него нет своего мнения. И мне так казалось. Годы шли. Университет, девушки, работа. Многих из нашей компании отчислили. Меня в том числе. Мы мнили себя бунтарями и творцами, теми, кого не понимает общество, великими авторами и кузнецами своих судеб. А он так о себе не говорил. Он просто брал и делал, не корча из себя героя. Как итог, нам стало по двадцать с лишним лет. Школьная компания разъехалась по разным городам и работам. Друзья жаловались на начальство и зарплату. Жизнь успокоила бунтарей, зачесывая под свои беспощадные грабли. А он все молчал. Молчал и улыбался. Возможно, единственный из нашей школьной компании. Его кабинет оказался очень мал. Окна выходили на стену соседнего здания. Было душно и пахло канцелярией. Его работа была сложной и малозначительной. Но он все равно оказался прав. Прав в своем терпеливом молчании. Ведь он был счастлив. Может быть, не стоит просить слишком многого? Радоваться мелочам, не тратить время на глупости и просто слушать. Это он всегда пытался сказать своим молчанием? Это он говорил мне сидя напротив, каждый раз когда я наведывался в «гости». Но уже было слишком поздно. Мое время было потеряно. Поэтому я просто вставал и уходил. Шел искать дальше. Осматривать город А. в поисках смысла. Я думал, что когда я его найду, то вернусь снова в офис 404 и расскажу все своему другу. А он послушает. Ведь он всегда слушает. И тогда он будет гордиться мной так же, как я горжусь им. Позже я повстречал Кирилла, и все закрутилось, завертелось, вылившись в то, что есть. Рецепт несчастья очень простой. Нужно всего лишь отвергнуть все, что находится вокруг тебя, включая себя самого. Видеть плохое — легко. Это делают все. Делают это постоянно. А вот видеть хорошее — для этого нужен талант.***
На другом конце коридора из тишины появилась маленькая женская фигура в пышном платье кремового цвета. У девушки были короткие волосы, но это не помешало ей сделать причудливую, но привлекательную прическу. Поверх платья на плечи накинут плотный жакет, а туфли с невысоким каблуком высекали стук из бетонного пола, пока фигурка приближалась ко мне. Я взял Лену под руку. Она прильнула к моему плечу и постояла так некоторое время. — Пошли? — спросила она. — Пошли, — ответил я. Мы покидали волшебную и уютную тишину вечерних коридоров. У меня оставалось много проблем. Моя жизнь прибывала в опасности, я ни на йоту не сдвинулся в деле профессора Литвинова, я схожу с ума, а моя девушка ест мертвых людей. Та еще ситуация, не правда ли? Но если бы прямо сейчас передо мной появился репортер и спросил; «Вы счастливы?» Я бы улыбнулся, и сказал; «Безумно».