***
Элмо шел за мной на привязи, как собачонка. Он не противился, только вздыхал тяжело. Но эти вздохи меня не трогали. За ними не крылось ничего человеческого, Элмо просто устал шагать по рельсам, ведь идем мы уже очень давно. Алиса просила сделать это без нее, в отдаленном месте. Я не придумал ничего лучше, кроме как встать на первый попавшийся железнодорожный путь и направиться на восток. Так мы и шли, пока городской пейзаж не сменился полями, а потом каменистыми холмами. Накануне на «Улице Сезам» разразился большой скандал. Антон узнал о просьбе Алисы и стал протестовать. Он говорил, что так нельзя, что Элмо не Алисина зверушка, которую можно усыпить, что болезнь еще мало изучена и вот-вот Большая тройка придумает выход лучше, чем «Счастье». Алиса зарыдала. Но от этого крики её не сделались тише, наоборот. Навзрыд, рыжая бестия доказывала, что бесчеловечно оставлять Элмо в таком состоянии. Его пора отпустить. Элмо не чувствует ничего, кроме боли. Кричит, ест через трубку, не узнает лиц. Тогда Антон стал возмущаться по поводу выбранного способа. Он обратился ко мне с вопросом «Хочу ли я брать грех на душу? Смогу ли я это сделать?». Я сказал, что лучше я, чем кто-то другой. Тогда я действительно так думал. Веревка натянулась. Мне не удалось сделать шаг. Элмо бестолково стоял на путях, вытягивая руку в сторону горизонта. Пытался ухватить рукой стоящие в дали амбары. В скользящих вечерних лучах, они выглядели как игрушечные. Я терпеливо ждал, пока Элмо прекратит попытки. Перед тем, как идти, его здорово накачали «Счастьем», чтобы был покладистее. Не думаю, что это было необходимо. Спор между Алисой и Антоном перетек в голосование. Я, Алиса и Лена высказались «за» умерщвление Элмо. «Против» были Дима и Антон — меньшинство. Малой сказал, что если бы Элмо мог голосовать, он бы не захотел умирать. Сомневаюсь. Хотел бы я жить так как Элмо? Быть пленником больного сознания. Говорить о несуществующих вещах. Пропускать жизнь мимо, иногда стимулируя себя наркотическими веществами. Минуточку… Когда «Улица Сезам» проголосовала, Антон попытался уйти. Но Алиса кинулась за ним, умоляя остаться. Он сказал: «Я знаю, что происходит. Ты пытаешься продемонстрировать свою значимость. Хочешь показать, что никто не может ступить без тебя и шагу. Тебе уже мало того, что ты главная на сцене. Теперь ты хочешь распоряжаться чужими жизнями…» Алиса ударила Антона. Хлестко, с оттягом и по лицу. Он замахнулся в ответ, но сдержался. Может быть, потому что рядом были мы. Молча Антон покинул «Улицу Сезам».***
Мы спустились с насыпи. Рядом с железной дорогой расположилась небольшая березовая роща. Деревья стояли очень жидко и потому широко раскидывали свои ветки, пропуская через листву золотой струящийся, подобно полотну, свет. Стволы деревьев не стремились ровно вверх. Они извивались, танцуя. Как балерины с высоко поднятыми руками. Я увидел небольшой овраг, глубиной метра полтора. Он порос зеленой травой и, что странно, в нем не скопилась вода. Это место подходит. Я потянул за поводок и поставил Элмо спиной к оврагу. Лицо его покрылось испариной. Как и всегда, на Элмо было три слоя одежд, да еще и вязаная шапка. Он не обращал на меня внимания. Был таким же как, застывшее люди. Зацикленный на чем-то одном. Запертый, потерянный, одинокий. — Я освобожу тебя, ладно? — сказал я, продираясь через сухость голоса. В моей руке уже маячил ТТ. Я вытащил обойму и убедился, что последний патрон на месте. Снял предохранитель, передернул затвор. На автомате, закопав глубоко эмоции. Оружие посмотрело в Элмо, но лицо его не изменилось. Глубоко в душе, я надеялся, что когда Элмо увидит наставленное на себя дуло пистолета, его переклинит. Он заорет, сфокусирует взгляд, сделает что-нибудь живое. Колени подкосились. У меня. Вот не надо тут этого. Назвался груздем, полезай в кузов. Появилась шальная мысль отпустить его. Как дикого зверя в поле. Но очевидно, что выжить в одиночку Элмо не светит. Нужно ближе подойти. Между нашими тенями душ не должно быть пространства. Иначе пуля замедлится и причинит лишнюю боль. Не нужно чтобы Элмо страдал. Выстрел должен быть сделан наверняка. Я усадил здоровяка на колени. Тот был податлив, как пластилин. Он задрал голову вверх и смотрел на свет, пробивающийся через березовую листву. Вот и правильно. Вот и молодец. Я разжал челюсть и всунул пистолет ему в рот. От скрипа дула о зубы по спине пробежали мурашки. Чем глубже в тело, тем стабильнее время. — Это действительно необходимо? — задал я риторический вопрос, прикрываясь рукой от возможных брызг. — От фудьбы не уйфи, — пожевывая дуло произнес Элмо. Меня чуть не обнял Кандратий. Я выдернул пистолет изо рта Элмо, кажется, вместе с пломбой, и отбросил его в траву. — Что? Что ты сказал? — впился я пальцами в его пухлые щеки. — От судьбы не уйти, — членораздельно и ясно заявил Элмо, продолжая стоять на коленях. Передо мной сейчас сидел совершенно другой человек. Без следа детской наивности, с умудренным взглядом и зловещей пустотой, разрастающейся вокруг. Он был истощен физически, но его Тень, мрачная и безумная, расползалась по роще змеями, пожирая льющийся с листьев свет. — Ты все понимаешь? — я утер пот со лба. Какая жесть. Значит еще не все потеряно. Теперь мне не нужно этого делать, и я могу вернуться назад с хорошей новостью. — Освободи меня, как обещал — пробузил Элмо. — Что? Нет! Почему я должен это делать, ведь ты нормальный! — Я устал, — оборвал мое восклицание Элмо, — во сне, я видел страницы книги жизни. В конце всегда ждет смерть. И моя находится здесь. Она уже расползлась черной пеленой над березами. Она давно зовет меня в свой чертог. И ты станешь её руками… — Что ты несешь?! Мы вылечим тебя! — Ты обещал, — громогласно заявил Элмо и по роще пронесся его голос, гуляя между ветвей и колыша листья, — моя роль здесь закончена. Элмо склонился к земле и поднял пистолет. — Если бы я мог голосовать сегодня, то проголосовал бы «за», — он вложил в мою руку ТТ, — так мало времени. Всегда мало времени… Я принял пистолет из огромных рук. Черная тень вокруг исчезала, давая место свету. Элмо вновь превращался в куклу. Жизнь покидала его взор, улетучиваясь как дым. Голова его чуть-чуть склонилась на бок, а рот приоткрылся. Грудь здоровяка мерно вздымалась под тяжким дыханием. Он напоминал кита, выброшенного на берег. Отлученного от родной стихии и угасающего. Я вставил пистолет в приоткрытый рот. В голове все запуталось. Перед глазами до сих пор играли все эти переливы света и тени. Последний аккорд пьесы. Великий финал печального романса. Большая кровавая точка, поставленная на вылет через голову. Тело поползло в овраг, как я и задумывал. От выстрела с берез взлетели птицы. Восточный ветер заиграл в волосах и взволновал слух. На дуле пистолета, руке и куртке мелкой россыпью поселились красные пятна. В посмертном выхлопе легко дышалось. Воздух, наконец, переставал быть стоячим. Роща наполнилась движением и жизнью. Шевелилась трава, стрекотали кузнечики, и даже Солнце лениво ползло, следом за восточным ветром. Одна жизнь уходила, уступая место новой. Колесо Сансары вращалось. Я простоял неподвижно, приподняв немного руки над землей, дабы впитать каждую секунду реальности, подаренную мне Элмо. Почему, ради того что бы насладиться простыми вещами, должен кто-то умереть? Нет в этом никакой справедливости. Мир замер. И все? Так мало. Десять секунд жизни одного человека за жизнь другого. Раз. Два. Три. Продано. Может быть поэтому, я так легко согласился на убийство? Несколько раз я уже попадал в посмертные выхлопы и, несмотря на то, что это были трагедии, я возвращался к потерянному миру. Тому, где мои родители, мои друзья и мои упущенные возможности. Мда. — Спи спокойно, друг, — обратился я к оврагу, — встретимся в следующей книге… Как много своего времени вы можете подарить другому человеку? А любимому делу? Работе? Мир не изменился после катаклизма. Время по-прежнему является той валютой, которую нельзя заработать. Его можно украсть и подарить, но заработать — нет. Я уже несколько раз был в посмертных выхлопах. Но впервые его мне подарили. Элмо подарил все время, которое у него было, дабы освободиться. Я бы так не смог. Пора собираться назад. В городе десять циклов прошло. Посмотрим, как там «Улица Сезам».