Сыворотка правды

      — Я могу к тебе прийти завтра после работы? — спрашиваю я Юту, зашнуровывая кроссовки.       — Нахуя?       — Составить тебе компанию?       Мне захотелось ударить себя по лицу оттого, как это прозвучало жалостливо и неуверенно, словно я буквально пытаюсь зацепиться за любую возможность встречи с Ютой.       А, стоп, я же это и делаю.       — Как хочешь, — безразличным тоном отвечает он, и я думаю, что это не такой уж и плохой ответ. Это как бы и да, но как бы и: «Если ты не придешь, мне будет похуй», что вполне нормально для Юты.       — Я приду, — выдавливаю из себя я улыбку.       Выдавливаю — потому что настроение у меня не особо хорошее, если честно.       — Пока, — говорю я, поворачиваюсь да дергаю за ручку двери.       В ответ мне молчание.       Вообще-то, мы с Ютой неплохо провели время, по крайней мере, как мне кажется. Поужинали вместе, сидя у него на кровати — на кровати ему, видите ли, привычнее и удобнее. Сказал, что всегда ест в комнате, если не на кровати, то на полу. Даже не за рабочим столом. На полу он вообще много времени проводит, как я понял. Особенно обожает там лежать и все хочет купить ковер, но его останавливает то, что когда он накурен, пепел он обычно на пол и стряхивает. Меня забавляет узнавать о Юте подобные мелочи, узнавать его поближе, видеть какой он, когда дома, такой простой, домашний, обычный и уютный.       Но все равно меня весь вечер не покидало чувство недосказанности — вроде Юта ведет себя со мной дружелюбно, но, блин, когда дело касается Юты — я не могу быть ни в чем уверен. А мне хочется уже быть уверенным хоть в чем-то, касаемо него. Но и не могу же я просто подойти к нему и спросить: «Что я значу для тебя?». Это странно, глупо, по-дурацки.       Человеческие взаимоотношения — это, блять, так сложно.       А может и не сложно ни черта, просто я дурак с заморочками.       Не знаю. Но, в любом случае, я был в небольшом унынии после нашей встречи, хоть она и прошла гладко. В душе меня терзает это чувство недосказанности с его стороны. Моя неуверенность в наших взаимоотношениях. Мне нужно знать наверняка, что я не один считаю, что мы сблизились. Почему он не может это признать? Сказать это вслух? Ты же, блять, прямолинейный, говоришь, что думаешь. Почему сейчас ты ничего не говоришь? Я хочу услышать что-нибудь по этому поводу. Мне тяжело общаться с человеком, когда я не уверен насчет того, что для него значит все это общение.       Даже если ничего оно для Юты не значит… Я хочу услышать это. Потому что иначе в моей голове одни самокопания.       Когда я вышел из подъезда, я подумал о Сыпре. О том, что она недалеко от дома Юты и, собственно, почему бы не заглянуть туда? Как раз, настроение на то, чтобы выпить.       Донхек, который, похоже что, оглядывается на каждого вошедшего в клуб, встречает меня с радостной улыбкой и тут же машет рукой, подзывая к себе, что я немедля и делаю. Я рассчитывал и надеялся, что Донхек тут окажется, ибо одному мне здесь было бы даже не то, чтобы скучно или неуютно, как то обычно бывает, когда ты в одиночку выбираешься в общественное место, а страшно. Мало ли, кто прицепится ко мне с чего вдруг, а люди тут не очень приятные водятся. От таких не то, чтобы хочется держаться на расстоянии в несколько метров, не то, чтобы хочется жить в разных городах — хочется знать, что таких людей не существует в этом мире вовсе. Но, увы. Они есть и их много. И сегодня в Сыпре их вообще пруд пруди. А еще ощущение, что звук музыки стал чуть лучше, ибо она ударяет в уши сильнее, чем пьяные разговоры и крики.       — Ну, что, нашел своего парня? — в привычной язвительной манере изрекает Донхек, который был вчера свидетелем моих поисков Накамото. Я, конечно, понимаю, что он шутит, но не ответить на это не могу.       — Он мне не парень, — я усаживаюсь рядом на свободный барный стул. Благо, народ либо стоит в очереди за выпивкой (и не только за ней), либо сидит в компании за переполненными столами, да изображает подобие танцев на ободранном линолеуме, который изображает подобие танцпола.       — И слава Богу.       — Так, это мне надо всю эту очередь отстоять? — оцениваю я взглядом толпу, которая вертится возле бармена недалеко от нас, тяжко вздыхаю и уже собираюсь слезть со стула обратно.       — Не надо, — машет рукой Донхек. — Хен, виски с колой, как сможешь, — кричит он бармену, который в ответ одаривает его хмурым взглядом, но кивает.       — Спасибо, — говорю я, подперев рукой подбородок. Из головы не вылезает Юта, и я выпаливаю, не подумав. — Как понять, что ты не безразличен человеку?       — О, Господи, пожалуйста, только не говори, что ты о Юте, — возмущенно смотрит на меня Донхек, а я напрягаюсь. Я что, так очевиден? И какого черта ты можешь шутить о том, что он мой парень, но на деле так хреново это воспринимаешь? — Слушай, я не имею ничего против, что ты трахаешься с парнями, но, блять, пожалуйста, только не с Ютой. Он же козел знатный, ну…       — Я не про него! — я выпаливаю резко в ответ Донхеку. И пусть, я сейчас нагло вру. — И вообще, причем здесь… агрх, — я ворчу, пытаясь сформулировать мысли, собрать их в единое целое и произнести вслух. — Я не об отношениях говорю вовсе.       — Да я все равно в душе не ебу, — хмыкает Донхек. — Слушай, мне семнадцать и все, что я делаю — задрочу да бухаю здесь. Меня из школы не выперли только благодаря тому, что у меня есть Марк и умение списывать. А, ну да, и с Марком иногда тусуюсь. Все. Ты думаешь, я шарю в подобном? Неа, это не ко мне.       — Что ты собираешься делать после школы?       — Понятия не имею, — спокойно отвечает Донхек и тянется к своему стакану.       — Но ты закончишь ее через пару месяцев. У тебя совсем нет мыслей по этому поводу?       — Неа.       — Как у вас с Марком, его больше не тянет в Сыпру?       В подробности их давней ссоры я не вдавался, но соль заключается в том, что они отдалились друг от друга, и Донхек посчитал верным решением рассказать правду о месте своего обитания; лгать надоело, да после — дышать ему словно легче стало, что теперь можно без всяких привираний общаться, и, естественно, правда сближает гораздо больше, чем ложь.       — Слава Богу, нет. Ему здесь не место. Он самый чистый человек из всех, кого я знаю. Я ни разу не слышал даже, чтобы он мятюгнулся, знаешь. Я боюсь представить его бледное лицо, если он зайдет сюда и увидит, — он делает небольшую паузу, прежде чем продолжить; разворачивается в сторону зала и раскидывает в сторону руки, — вот это. Вон, блять.       Он тычет пальцем в сторону входа, где около стенки сидит мужчина.        — Вот представь, он заходит и первым делом видит нарика. Во-первых, — он разворачивается обратно в сторону бара, — он не поймет че с ним и решит помочь, он же у нас дева Мария та еще, бля. Потом у него ножки подкашиваться начнут, когда он поймет, что перед ним самый настоящий наркоман. А потом еще чего похуже будет… К черту это. Это у меня иммунитет ко всему этому дерьму, что здесь происходит, а он зеленый еще.       Я начинаю посмеиваться чуть, ибо слышать от семнадцатилетнего парня «он зеленый еще» — забавно, пусть и в самой ситуации забавного ничего нет совсем, да и со словами Донхека стоит согласиться.       Весь вечер мы проводим за разговорами и выпивкой, но только в этот раз в меру — пара стаканов, дабы откинуть от себя ненужные сейчас мысли да расслабиться.