I got you on my mind

— Хён, кажется, я не могу туда пойти, — Чонгук только заглядывает в ванную и тут же возвращается обратно, когда Юнги, разобравшись с компьютером, удивленно поворачивается к нему. — В смысле «не могу»? Тебя нужно донести? Или ты боишься мыться в грозу? — Мин откровенно не понимал, почему мнется младший. — Ну, я же не думал, что…пойду с ночевкой. Ничего не взял. Понимаешь? — парень чувствовал себя неловко. Во-первых, он, конечно, может не мыться, но ложиться спать в гостях, не приняв душ, это вроде как неприлично. Во-вторых, он же не мог надеть одно и то же белье на чистое тело?! — Боже мой, а я уж думал, что у тебя суеверия насчет принятия ванны в непогоду, — хмыкнул Шуга, заставив младшего насупиться, а затем поднялся, чтобы покопаться в шкафу. Невооруженным взглядом ясно, что размер у них с Чонгуком разный. Повозиться пришлось, но, в конце концов, Юнги извлек с нижней полки домашние штаны в серую клетку и длинную (ему-то она доставала почти до коленей, но что насчет мелкого?) футболку белого цвета. Всё это Мин торжественно передал Чонгуку. — Теперь всё в порядке? — закрывая шкаф, поинтересовался старший, присаживаясь на кровать. — Я не взял белье, — еще тише добавил Чонгук, на всякий случай, делая шаг назад. — Ты можешь просто не надевать его, окей? Я не буду ругать тебя, и ничего страшного не случится, штаны же есть! — Юнги выглядел раздосадованным, но на самом деле хотелось смеяться. Этот ребенок так волнуется из-за глупостей! — Угу, тогда я пошел, — быстро развернувшись (чтобы спрятать покрасневшие щеки), Чон ушел насовсем, а через минуту из ванной послышался шум воды. — Точно кролик, длинные уши, короткий хвост, трусливая душа, — негромко рассмеялся Мин, застилая кровать. Впервые за долгое время он делал это не только для себя. Если бы не Чонгук, Юнги просто бы стащил покрывало, и улегся, не задумываясь, когда в последний раз менял постельное белье — вчера или три дня назад. Сейчас тщательно ругал одеяло, никак не желавшее вползать в пододеяльник (Юнги ненавидел за это все одеяла мира), но все-таки победил его. С подушками дело спорилось в три раза быстрее.

***

— Хён, спасибо тебе, — поблагодарил Чонгук, заходя в комнату. В руках он держал свои аккуратно сложенные вещи, а на плечи повесил полотенце, кажется, даже не удосужившись вытереть волосы! — Омо, Чон Чонгук! — воскликнул Шуга, подпрыгивая с кровати (он обзывался на Хосока в Какао, чтобы тот уже заткнулся, и не спрашивал, почему у Чонгука дома не горит свет), а затем в два счета накрывающий чужую голову махровой тканью, чтобы противная вода не укапала всё вокруг. Уборки еще только не хватало сейчас. — Извини, у меня просто заняты руки, — оправдался младший, не сопротивляясь и фыркая, потому что полотенцем по носу — это щекотно. — Это следовало сделать в ванной, балда, я не хочу спать на сыром, — уже спокойнее ответил Мин, завершая миссию «спаси свой паркет и кровать». Оглядев Чонгука (футболка доставала ему до половины бедра), Юнги удовлетворенно кивнул. О том, как младший поступил с бельем, спрашивать он не стал. Чона удивило то, что одеяло было только одно. В принципе, так и было положено (особенно, если Юнги спал здесь с Тем человеком, хотя думать про это не хотелось от слова «вообще»), но он переживал, хватит ли его, если он ляжет на самом краешке? Так как в отношении ужина парни оказались солидарны — наелись лапши и не успели проголодаться — то вопрос с одеялом решился опытным путем. Ответ: нет, не хватит, потому что одеяло было чуть уже, чем кровать, а еще — потому что Юнги, на правах хозяина, тащил половину к себе. Чонгук подал голос, когда его правая нога и рука оказались без защиты. — Хён? — опять же шепотом позвал он, поворачиваясь на бок. Рассматривать новый потолок, конечно, интересно, но тепло — важнее. — Чего? — Мину тоже пришлось повернуться лицом к младшему, отмечая дистанцию в целую кроватную середину. — Как там оно — в Чеджу*? Нормально? Привет тебе из Онсона*! — Очень смешно, хён, — буркнул Чонгук, дергая одеяло к себе. — Я тоже хочу греться, я твой гость! — Грейся, — пожал плечами старший, не намереваясь сдаваться. — Кто тебе запрещает? Ты можешь пододвинуться, я не чертил тут границу. Но могу, если не перестанешь кобяниться, — как бы то ни было, но Юнги пришлось двинуться к середине тоже, чтобы показать пример. — Вот ты жестокий какой, — посетовал парень, делая, как хён. Одеяла прибавилось, а близость чужого тела (теперь между ними оставалось сантиметров 15, ради общего сохранения тепла) действовала волнующе. Волнующе настолько, что Чонгук ворочался с боку на бок несколько раз, потом улегся на спину, закрыл глаза и…ничего. Гроза, кажется, кончилась, но сон не шел, хоть ты тресни. — Юнги-хён, — грозясь нарваться на выселение с теплого местечка, подал голос Чонгук. — Ну? — странно, но голос Юнги сонным не был. Он тоже не спал? Пошуршало сбоку — Мин тоже лег на спину, косясь на мелкого. Кролик неугомонный, черт бы… — Раз ты не спишь, я могу спросить кое-что? — вообще-то Чон не думал, что это хорошая мысль — разговаривать о таком ночью, но спать же не получается. — С тобой уснешь, ага, — вздохнул старший. — Давай, спрашивай. — Ты любил того человека? На ужасную и самую длинную в мире минуту в комнате воцарилась тишина. Как будто все звуки — даже шум с улицы — собрали в пакет и плотно закрыли. Чонгук уже подумал, что пора бежать, или хотя бы отодвинуться, но тишина обрушилась. — Любил. Но это не значит, что то же самое чувствовал и он. Можно ведь и «думать», что любишь, а это совсем другое. — А сейчас? — боясь пошевелиться, продолжает спрашивать Чонгук. На этот раз Юнги возится, а потом в лицо Чона впечатывается подушка. Хорошо, что мягкая. — Эй! Омо, хён, ты что? Задохнусь! — попытка брыкаться пресекается шлепком по животу, больненько даже через одеяло. — Что видишь? — спокойно произносит Юнги, уже сидя в кровати, и удерживая подушку на чужом лице. Он не душит, просто так нагляднее показать ответ. — Ничего не вижу! Что за глупости?! Сначала такой «оставайся», а теперь задушить хочешь? — брыкаться желания уже нет, но Чонгук пытается хотя бы ущипнуть (как бы то ни было, Мин сидит под одеялом, и ему хоть бы хны). — Вот и у меня такое же — ничего не вижу, понятно? — подушка убирается, а присмиревший Чонгук выглядит виновато. — Не парься, мелкий, это не твоя забота, — Юнги смотрит внимательно, отчего хочется залезть под одеяло, но Чон выдерживает. Смотрит в ответ: нахмурившись, поджав губы, будто думая, чем помочь. Ему не нравится это «ничего не вижу», даже обидно чуть-чуть. — А ты сможешь увидеть? Ну…нельзя же вечно с подушкой на лице жить, — Чонгук улыбается. Раз он — persona grata, он может помочь увидеть? Шуга закусывает губу (смешно ему, и он все же пропускает одну улыбку), а потом делает из пальцев «зайчика», двигая «ушками»: — Если маленькие кролики не перестанут болтать, и не закроют глазки, придет гроза и сожрет их, — кажется, для зайчика у Юнги грубоват голос, но пусть это будет взрослый заяц, сильный и независимый. Который курит. Мин укладывается обратно, удобно накрывается одеялом. — Пожалуй, я бы хотел увидеть. Но впереди пока что только ночь. Темное небо. — Ночью на небе звёзды, хён, — напоминает Чонгук, как бы между прочим, активно исследуя потолок. — А после ночи всегда утро. — До чего ты болтлив, прямо беда какая-то, — ворчит Юнги, шлепая ладонью по чужому лбу. — Спи, пожалуйста, подниму рано, надо сгонять в магазин будет, рис кончился напрочь. Чонгук действует быстро: перехватывает чужое запястье, тянет руку со лба вниз, а потом касается губами внутренней стороны ладони; отворачивается еще быстрее, пряча голову под одеяло, и бубнит глухо «спокойнойночихёндоутра», пока Юнги разглядывает свою руку, словно впервые видит ее вообще. Долго разглядывает, даже глаза болеть начинают. Наконец, вздохнув, и убедившись, что Чон не обернется (сердце в пятки упало, наверное), подносит ладонь к лицу, и целует в то же самое место. Он чувствует тепло, словно прикосновение очень далекой, но важной звезды. Он чувствует приближение утра, вспоминает, как красив бывает рассвет. Он хочет чувствовать. Осталось только научиться этому заново. Ты сможешь провести меня по звездной пыли, туда, где я останусь?