горе проигравшим.

Весеннее утреннее солнце, еще холодное и желтое, выкатилось из-за облака, освещая Новый Сеул, ослепляя ярким светом редких прохожих и безжалостно объявляя начало нового дня. Люди старались держаться подальше от главных улиц, где в редких длинных тенях высоток лежали остатки недавней стычки военных с повстанцами: трупы, реже - стонущие раненые. Еще не нагретый солнцем асфальт испещряли уродливые кровяные пятна. Живых было мало. Тех, кто мог оказать сопротивление, уволокли в карцер, а раненых оставили истекать кровью: им не нужен лишний балласт, который вскоре придется утилизировать, ведь гораздо легче бросить их тут (желающие поживиться найдутся, начиная от собак и заканчивая бедняками). Никто не осмеливался прийти им на помощь, потому что это значило пойти против закона. Это значило смерть. Чонгук переступает тела не задумываясь, по привычке. Пять лет его не было на службе, но основы своего дела были заложены ему в подкорку, не иначе. Когда грязная ладонь одного из несчастных, попавшихся под горячую руку правосудия, легла ему на лодыжку и сжалась с неожиданной силой, он даже не вздрогнул, одним точным движением вытащив из кобуры пистолет и выстрелив в голову. Чон небрежно стряхивает с ноги ослабшую руку и продолжает осмотр. Его должность позволяет не заниматься подобными вещами, но он не добрался бы так далеко, доверяй он своим людям. Чонгук параноидальный одиночка, который предпочитает перепроверять и убеждаться в точном исполнении приказов. Обычно четко сосредоточенный на своем деле, он не может собраться, позволяя телу на автомате отстреливать оставшихся в живых людей (на самом деле этого он делать тоже не обязан, но остатки человечности поднимают голову, когда до ушей добирается очередной предсмертный стон). Его окрикивает один из легионеров, почтенно кланяясь, напоминая, что время их рейда подходит к концу. Чон кивает отстраненно и забирается в подъехавший броневик. Ему докладывают о том, что сбежавшие повстанцы пока еще не найдены, но на их поиски брошены все силы тайной полиции, а пленник, собственноручно приведенный теперь уже главой загадочной IV канцелярии, отмалчивается, отказываясь от еды и воды. Чонгук раздраженно разглаживает складки на фирменной военной форме и говорит оставить его в покое, потому что он сам им займется. Чон попал в армию государства еще когда ему было четырнадцать. Радио колонки сипло объявили обязательный призыв для всех мужчин, начиная с двенадцати и вплоть до пятидесяти лет. Голос говорил: только граждане в силах спасти разваливающиеся на части страну. Тогда мать горько плакала, вцепившись в руку своего единственного сына, а отец с мрачной решимостью буравил взглядом картину с раскинувшимися на холсте белыми хризантемами. Спустя год его службы в армии он услышал то, чего боялся: армия повстанцев, ощущая все усиливающееся давление со стороны государства, начала жечь города, находящиеся под их протекторатом. Чонгука тогда распределили на помощь в родном округе и он сумел улизнуть, чтобы найти разложившийся на части обугленный дом. Наверное, именно тогда, посреди обломков того, что было ему дорого, прямо над обгоревшими еще дымившимися телами, он выплакал все в себе человеческое и вдохнул чистую неразведенную ненависть. Самое сильное чувство, которое он когда-либо испытывал в своей жизни. С тех пор из памяти Чона стерлись родительские лица и голоса, а единственным доверенным лицом для себя стал он сам. Всю оставшуюся службу он выжимал из себя максимум, прохаживался без сожаления по головами, марал руки в крови и выжигал из себя все, что могло бы помешать ему в достижении поставленной задачи. Месть как цель существования, мотиватор и тайный туз в рукаве. Чонгук не представлял себе жизнь после завершения своей миссии, когда в его руки наконец попала заветная папка с направлением в вражеский округ. Притворяться для него было не сложно: когда внутри пустота, то эту оболочку легко заполнить чем угодно. А потом будто из неоткуда появился Пак Чимин и впервые за долгие годы в Чонгуке подняла голову похоть. Он рассматривал пухлые губы, длинные ноги, широкие плечи и понимал, что хочет его в виде бонуса, к злорадству, ежедневно переполняющим все его естество. Пак был твердым как скала, но мягким изнутри, полная Чонова противоположность. А еще Чимин трахался как бог. Этого Чонгуку было достаточно. На некоторое время - да. Ему самому стыдно в этом признаваться, но Чон на самом деле умудрился привязаться к Чимину. Он упустил тот момент, как с поля боя ему вдруг появилось к кому возвращаться. С кем дальнейшая жизнь вдруг начала так по-глупому представляться. Теплые руки обхватывали поперек груди, нос жадно тянул запах пороха и пота с открытой шеи, а воротник орошали скупые слезы. Чонгук поначалу фыркал и просто терпел прикосновения, не приносящие с собой никаких эмоций, а потом вдруг раз за разом находил себя вжимающимся в чужое тело в ответ. С Чимином стало приятно не просто спать, с ним стало приятно быть. Потому сейчас, когда Чонгук заходит в одиночный карцер и видит плещущуюся во взгляде неприкрытую ненависть, ему становится не по себе. - Лучше для тебя будет начать говорить. Я не смогу долго прикрывать твой зад, будешь бесполезен - тебя расстреляют, - Чону казалось, что эти слова ему дадутся легче. Чимин собирает все оставшиеся силы, поднимается на ноги, ступает пару шагов и валится на пол. Сломанные ребра дают о себе знать, необработанные раны ноют, а голод раздирает внутренности на части. Паку хочется выть раненым зверем, но еще больше хочется вцепиться в глотку Чонгуку. Он рычит утробно, сквозь начинающее меркнуть марево видит черные сапоги и тянется к ним руками: поймать, подмять под себя, сцепить пальцы на горле, увидеть сожаление в темных глазах. Он предал Чимина, он предал тех, кто считал его спасителем и другом. Он предал их всех и Пак хочет, чтобы Чонгуку было больно так же, как больно сейчас ему. Уже сквозь темную пелену чувствует, как знакомые до мелочей руки приоткрывают веки, щупают на шее пульс. Чимин вяло бормочет о том, что больше всего на свете он ненавидит Чонгука, а потом ощущает как отрывается от земли – его поднимают на руки. Последние крупицы сил он тратит на то, чтобы открыть глаза и увидеть размытые и мутные очертания родного лица. Приглушенные ругательства эхом доходят до его сознания, а плывущий взгляд сосредотачивается на контуре губ, произносящих что-то, что Пак не может разобрать. Словно забыв на время о происходящем, он пытается различить, что отражается в чонгуковых глазах, есть ли там хоть что-то, что к нему, к Паку, имеет отношение, но через мгновение все пропало и стихло. *** Чонгук почему-то не ощущает того, что должен ощущать после триумфальной победы. У Чонгука на руках потерявший сознание Чимин, а на душе так же, как тогда, в том самом сгоревшем дотла доме.