горе проигравшим.

Сырая бетонная коробка – карцер, рассчитанный для одного особенно буйного заключенного, хотя в эти времена сюда сажают и по пять человек кряду. Из мебели ничего нет, лишь небольшая тусклая лампа у самого потолка и окошко двери, и все это - единственные источники света. Однако для Пака все по высшему разряду - одиночка во всем своем величии. Чимин уже высказался об этом сторожу в каком-то беспомощном желании просто потрепать языком, но, не встретив никаких эмоций, заткнулся и просто плюнул на это дело. Чимин сидит на холодном полу и слушает, как в соседней камере кому-то отчаянно начищают морду. Картинка плывет перед глазами, а желудок сводит и, кажется, начинает переваривать сам себя. Пак думает, что ему бы просто сдохнуть побыстрее, чем вот так вот ждать, когда в камеру зайдут и объявят время казни. Чимину кажется, что это совсем жалко, но он и правда лучше бы вскрыл себе глотку, чем дался бы в руки государственным министрам пропаганды, чтобы даже перед лицом смерти скакать цирковой мартышкой в назидание всем "неверным и сбившимся с пути". Но его камера предусмотрительно пуста, чему Пак смеется по сей день. Он кричит в дверное окно: "ребята, ну подайте ножик, я же не смертник, чтобы вас за собой тащить" и хрипло дерет глотку, хватаясь за живот. Максимум, что есть у Чимина - глупый браслет, тонкая плетеная веревка с небольшой деревянной пластиной, на которой вырезана какая-то руна, трактовки которой не знал даже сам торговец. Чонгук тогда кивнул на прилавок и спросил: "давай возьмем в надежде, что это не заговор на смерть, а?". Они купили два браслета, завязывая их по очереди друг другу на запястьях, и со временем настолько свыклись с ощущением чего-то на руке, что вовсе перестали снимать их. Когда Пака бросили в камеру, и он заметил, что глупую безделушку с него не сняли, он ощутил чертову злость, пол дня силясь содрать тонкую веревку с запястья, чтобы ничего не напоминало побочно о том, с кем вещь неразрывно связана. Сдавшись через время, Пак осознал, что постоянно трогает древко, перекручивая то вокруг своей оси, и возвращается мыслями к тому моменту у ларька старого рынка. Глаза Чонгука светились так ярко и по-детски шаловливо, что Чимин ощутил в этом маленьком обряде обмена что-то выше, чем то, как они обычно называют свои отношения. Со временем Пак понял, что сжимает безделушку в моменты, когда сознание грозит ускользнуть от него, когда внутри совсем хреново и слезы неприятно щиплят глаза, грозясь сорваться неконтролируемой истерикой. Чимину обидно, если честно, от того, что даже предав, Чонгук остается каким-то якорем для чиминова подсознания, и именно этот якорь позволяет Паку снова и снова брать себя в руки. А еще почему-то ему кажется, что Чонгука он больше не увидит. Чимин на самом деле знает, что важен Чону, по-своему так, в его извращенном восприятии мира, и это придает легкое ощущение отмщения. Чимин понимает, что Чонгук привязался к нему, ведь это читалось в его глазах черным по белому. А еще Чимин думает, что Чонгук не придет на его казнь. Пак уверен, что Чон не сможет смотреть на это, благо, было достаточно времени обдумать. Пак вообще думал много в последние дни, ведь более ему ничего не оставалось. Первые дни его тошнило от одной только мысли о Чоне, который на протяжении пяти лет втирался в доверие, заставлял пропитываться к себе симпатией каждого, кто смел бросить в его сторону взор. Даже его, Чимина, невзлюбившего того с первого взгляда, сумел к себе расположить через пару месяцев. Он так по-милому доставал черт пойми откуда леденцы, которые Пак любил, и перед носом махал цветной пачкой. "Ну улыбнись, Чимин, не будь занудой" - лучил улыбкой Чонгук, и Чимину не оставалось ничего иного, кроме как сдаться. Когда он впервые улыбнулся Чону, Паку казалось, что наверное тогда эта стена почти неосязаемого недоверия должна была бы рухнуть, ведь никаких причин к тому у него не было. Чимин сейчас это понимает, конечно, шпыняет за то, что своему внутреннему голосу не верил и закрывал глаза на мелочи, которые только он был в силах заметить, ведь был к Чонгуку ближе всех. Когда Чимин закрывает глаза, то видит призраками расстрелянные тела товарищей с фотоснимков, которые ему принес один из легионеров, пытающихся Пака расколоть. Перед его глазами стоят те образы, что остались отпечатком на пленке, некогда живые и полные неосуществимых надежд, они грезили о том, как пройдут вместе войну и освободят народ из-под диктатуры государства. Пак думает о том, что их тела скорее всего просто спалили и даже не захоронили, словно чумных крыс, что поразили Новый Лондон и которых рейды отстреливали и сжигали в бедных кварталах. Конфедерация любит показательные театральные представления с особо жестокими сюжетами. Когда Пак закрывает глаза, он видит Тэхёна (что был запечатлен на одной из фотографий крупным планом) с обожженным лицом. Его лицо в этих ужасающих видениях кривится, белесые зрачки смотрят в никуда, и две темные полосы, некогда бывшие губами, складываются в фразу, которую Паку твердит себе ежедневно: "Это твоя вина. Только ты мог остановить его". И он не смог. Не захотел видеть то, что находилось прямо перед носом. Паку, видите ли, любви хотелось, чтобы так, как у матери с отцом, чтобы любовь до гроба и уйти друг за другом, потому что иначе им нельзя. Что ж, теперь все, кто был ему дорог, с кем он сражался плечом к плечу - мертвы. Все те, кто боролись за себя и свои семьи, за то, во что верили - все они лишь дымящиеся горстки пепла, которые местные жители обходят стороной, сглатывая комки, что встают поперек горла при виде этих серых песочных горок. И виной тому один человек, который играл слишком хорошо, и второй, который видел лишь то, что хотел. Пак считает, что это несправедливая цена за сотни жизней, окончившихся в тот день. Почему двое решают судьбы сотен? Пак царапает отросшими ногтями ребра и воет: "Это моя вина, это моя вина, это моя вина!", пока один из охранников не бьет дубинкой по прутьям в маленьком дверном окошке с звучным "завались, мразь". Чимин затыкается, но только потому что свои последние силы он, кажется, потратил на этот крик. Глаза слипаются и в сон клонит особенно сильно. Пак опускает веки и перед тем, как позволить темноте полностью забрать его сознание, обещает, что если не достанет Чонгука сейчас, то он встретит его в аду. *** Когда дверной замок щелкает и несмазанные ржавые петли издают протяжный душераздирающий стон, металлическая дверь распахивается, впуская в помещение неестественно яркий свет энергосберегающих ламп. Чимин с трудом разлепляет глаза и смотрит на надзирателя в темно-синей форме. Он трясет наручниками перед носом заключенного и всем видом показывает, что с удовольствием применит насилие, если Пак так и продолжит лежать на полу. У Пака под ложечкой начинает сосать, потому что обычные допросы проходят в камерах, таких как он не выводят на прогулки. И сейчас его либо ведут к тому, кто будет пытать по-настоящему (Чон Чонгук не в счет, мысленно злорадствует Пак), либо напрямую к электрическому стулу. Ни то, ни другое не внушает какого-либо доверия, потому Пак контролирует каждое свое движение, ведь желание попятиться и затормозить невероятно сильно. Вдруг браслет на руке патруля вспыхивает неоново зеленым номером и Пака начинают вести в противоположную сторону. А потом Чимина заводят в полупустой кабинет, что находится уже не в основном тюремном крыле. Пак вертит головой в поиске камер видеонаблюдения, и когда не видит ни одной и дергается к окну, дверь вновь распахивается. На пороге вместо патруля, который конвоировал Чимина до этого, стоит молодой парнишка в форме конфедерации, что явно не подходит тому по размеру. Он вдруг улыбается Чимину совершенно неуместно и манит пальцами к себе. Когда Пак уже готовится эти пальцы ему сломать, тот вдруг бросает легкое: "доверишься Мин Юнги снова?" и у Чимина дыхание спирает. Он кивает головой отрывисто и шагает к продолжающему скалиться парнишке. "Я, кстати, Хосок, приятно познакомиться, сэр" - он отдает честь по-армейски и разворачивается на сто восемьдесят градусов, проверяя коридор. Выдыхая удовлетворенное "чисто", бросает камуфляжный портфель, в котором форма такая же, как у патруля тюремной охраны, и пара защитных масок, который те носят, чтобы не задохнуться от вони горелой человеческой плоти. Чимин натягивает одежду под нетерпеливое постукивание Хосока ногой, и они выходят оба быстрым уверенным шагом. Пак ощущает, что внутри резервные силы включаются в работу, и пытается держать спину максимально ровно, подражая отрепетированной походке армейских солдат. Хосок косится по сторонам все время и ускоряет шаг, ловко петляя в запутанных вереницах коридоров. На немой вопрос Чимина отвечает беглым: "фотографическая память, потому не сбивай, пожалуйста". Когда на потолке сиреной оживают динамики, Хосок не дергается и продолжает идти спокойно, вцепляясь в Пака и шипя тому: "только не вздумай дергаться". Мимо них пробегают пара армейских отрядов, когда те, завернув за очередной угол кажущихся бесконечными коридоров, ныряют в небольшую кладовую, а из нее - прямым выходом на улицу через доски, что сдвигаются в сторону. Хосок кидает взгляд через плечо на Чимина, у которого морщинки расходятся лучами над маской - улыбается. Паку сейчас хочется стянуть маску и вдохнуть холодный вечерний воздух полной грудью, и смеяться хочется в голос, а еще стащить штаны и показать задницу всем мудакам, что сейчас панически рыщут по территории тюрьмы в поисках потерянного главы оппозиции. Чимин представляет, как тому, что колотил вечно своей чертовой дубинкой по прутьям его камеры, ту засовывают в глотку, и ощущает непередаваемое удовлетворение. Но радоваться рано, они лишь покинули границы здания, а впереди задание посложнее: сбежать с территории чертовой конфедерации, что огорожена и защищена лучше любого оставшегося целого места на Земле. Хосок пригибается и бежит, сигналя Паку следовать по пятам. Так они движутся перебежками до бронированного грузовика, который стоял неподалеку в тени одного из ангаров. Полностью экипированный человек за рулем поднимает руку и машет в открытое окно, показывая большим пальцем на кузов, к которому оба и срываются спешно, запрыгивая уже на ходу. Хосок и Чимин стаскивают с лиц маски и смеются вслух. Чимин давно не ощущал себя живым настолько, насколько ощущает себя таковым сейчас. Он кашляет каркающе сквозь приступы смеха и все еще не может поверить, что он правда сбегает из этого чертового места. Когда машина замедляет ход и подъезжает к пропускному пункту, Хосок прикладывает указательный палец к губам и подбегает к небольшому окошку, что открывает вид на кабину блок-поста. И, когда кидает взгляд наружу, не сдерживает облегченного вздоха. - Поздравляю, сэр, теперь точно поздравляю, - Хосок шуточно салютует двумя пальцами и разваливается на одной из скамеек, что находились по обе стороны кабины. Чимин ощущает, как остаточный страх разжимает горло, и счастливо кидается к грязному окну, посмотреть, что же там происходит. Он был готов увидеть все, начиная от перестрелянных армейских и заканчивая кем-то из продажных офицеров, которых конфедерация давно пригрела на груди, и которые за нужную сумму готовы были послать к черту свою мнимую принципиальность. Но Чимин определенно не был готов увидеть Чонгука с натянутой на глаза фуражкой, который машет утвердительно головой и жмет на пульт в руках, открывающий тяжелые стальные ворота. А потом он вдруг вскидывает голову и смотрит прямо в окно броневика, совершенно нечитаемо и так по-чоновски, что Чимин даже не успевает в голове прокрутить поступившую информацию, как вдруг машина резко стартует с места. Пак почти падает, но успевает схватиться за одну из настенных ручек. - Хосок, верно? - дождавшись, пока парень разлепит глаза и лениво кивнет, Чимин продолжает, - кто заказал меня? Хосок удивленно вскидывает брови и произносит быстрее, чем успевает подумать, что чуть позже и отражается на его лице виноватой гримасой: - Ну а кто нас пропустил, по твоему мнению? - парень прикусывает язык и добавляет, - так, я тебе этого не говорил. Чимин ощущает, как его нижнее веко дергается, а сердце вдруг заходится в сумасшедшем ритме. Он набирает побольше воздуха в легкие и выдает настолько эмоционально, что Хосок испуганно дергается: - ВОТ ЖЕ СУКИН СЫН! - Не материтесь при мне, пожа- - ЕБАНЫЙ КУСОК ДЕРЬМА! - Знаете, я все же настаив- - ЧЕРТОВ УБЛЮДОК! - Ладно, я просто закрою уши, - косится на беснующегося клиента Хосок и вбивает в коммуникатор короткое "все сделано, босс! ;)", получая в ответ "засунь эти смайлики себе в зад, придурок". Чон хмыкает и уже готовится закинуть устройство в рюкзак, как экран вдруг вновь загорается. Хосок читает: "я в тебе не сомневался", улыбается широко и закрывает уши массивными наушниками. Им предстоит долгая дорога.