1968.
В ресторане было очень шумно и громко — смех, какая-то дурацкая музыка, девушки с излишне ярким макияжем… Все это казалось Харламову ненужной бутафорией и ерундой. А славный город Чебаркуль виделся ему мрачной серой бетонно-асфальтированной массой, в которой нужно было как-то существовать. Играть, заниматься любимым делом, дышать, наконец. Среди веселящихся, вкусно пьющих и закусывающих хоккеистов и девиц Валера чувствовал себя не в своей тарелке. «Приперся весь такой спортсмен, с клюшкой и в лохматой шапке, посчитают еще, что выпендриваюсь…» — думал Харламов, пробираясь к столику, выцепив среди прочих лиц родное лицо Гуся. Все в уральском городке складывалось не так. Не так, как он мечтал, не так, как он привык, это выбивало из строя, раздражало, лишало желания выкладываться по максимуму, да и просто вливаться в новый коллектив. Валерка давно не чувствовал себя так неловко, как этим вечером. — Валер, ты че с клюшкой приперся? Сдурел, что ли? — с набитым ртом поинтересовался Гусь, одной рукой доедая какую-то закуску, а второй обнимая спутницу на ближайшую ночь. — А ты чего на тренировку не пришел? — Валера, садясь на свободный стул, почувствовал себя настолько «деревянным», что в какую-то секунду решил уйти из ресторана и забыть о своем конфузе навсегда. — На какую тренировку? Все здесь, — Гусь, судя по всему, не видел никакой проблемы. А для Харламова проблема была, причем весьма существенная: разгульный образ жизни и бурные посиделки после побед на матчах никак не вязались в его голове со спортом, строгим режимом дня и хоккеем в целом. — Привет, — девица с широкой улыбкой схватилась за Валеркину клюшку, а тот едва не дернул рукой, вовремя сдержавшись. Ему этот жест показался неприятным. — Это твоя? — Угу. — Такая большая… — томным голосом продолжила блондинка, совершая недвусмысленные движения рукой вдоль древка. — А я в детстве умела на шпагат садиться… Доверительным тоном продолжила девушка, Харламов же изо всех сил сделал вид, что ничего не понимает и не видит кроме своего хоккея. Сквозь звуки безвкусной типичной музыки зашумел проходящий поезд, отчего люстры под потолком с двумя рожками закачались, посуда, стоявшая на столе, хрустально зазвенела. Валере в этот момент до ужаса захотелось обратно домой, в Москву, пусть даже не скамейку запасных — лишь бы не находиться в месте, настолько ему не подходящем. «А пошло все к черту! Что мне, больше всех надо?!» — с этой мыслью Харламов опрокинул в себя первую стопку водки и, проглотив, скривился. Тетка на сцене, с неописуемой прической и в платье, сшитом не иначе как из какой-нибудь диванной обивки, пыталась перекричать идущий поезд, а девушка, имени которой он так и не узнал, все настойчивее прижималась, касаясь его плеча. — «Завтра буду жалеть, обо всем буду жалеть. Но это будет завтра. Мир не рухнет, если я просто немного отдохну. В конце концов, это не по-товарищески, отрываться от команды…» Наутро Валерий проснулся с головной болью, дикой жаждой и каким-то нездоровым отвращением к храпящей рядом девушке. Кажется, Катей. Осмотрелся и понял, что сожалеть о сделанном будет еще очень долго — на соседней полуторной кровати спал Гусь, по-хозяйски устроивший свою ладонь на бедре любовницы. Валера сел на кровати, борясь сразу с двумя желаниями — освободить желудок и сбежать отсюда как можно дальше. Например на пробежку. Выпили они вчера не так много, тренированный и закаленный организм не бунтовал, однако на душе у Валеры было тяжело. Он не понимал, почему его воротит от обаятельной Катерины, или того, почему пресная, чересчур провинциальная жизнь Чебаркуля доставляет чуть ли не физические неудобства. А на пробежке, по утреннему свежему снегу, надеялся получить хоть какие-то ответы на вопросы. Везде и во всем хоккеист Валерий Харламов любил точность. Однако, задумываясь на темы личного характера, пока еще не догадывался, к чему эта самая точность и ясность приведут впоследствии.1970.
Человеку всегда кажется, что в его силах намного меньше, чем он может на самом деле.
Харламов кое-как дождался окончания тренировки и со льда, пожалуй, впервые в жизни, был рад свободе. Уже, наверное, две недели он никак не мог собраться с мыслями. Постоянная каша в голове, ссоры с Ирой, точнее, ее попытки выставить его виноватым, постоянные, какие-то маниакальные пугающие мысли о тренере, вечное «а что он сказал бы» и тому подобные вещи лишили Валеру сна. Это разумеется сказывалось на тренировках — он стал более медлительным, соображал не так быстро, как требовал Анатолий Владимирович, а со льда торопился домой. Но дома появлялся в лучшем случае часа через два — неожиданно увлекли пешие прогулки по городу, несмотря на поздний час и изматывающую усталость. Сумбур в голове как-то укладывался, хаос сменялся более-менее привычными мыслями, однако главный вопрос так и сидел в подсознании. Неужели ему, Валерию Харламову, совсем не нравятся девушки? А наоборот, он отдает предпочтение мужчинам? Это же сумасшествие, не норма, патология, уродство, отклонение… Валера, когда пытался заснуть ночами, долго об этом думал, подбирал самые неприятные синонимы, воображал себе ужасы, только вот ничего не помогало. Чувство, засевшее то ли занозой, то ли чем-то похожим, где-то в районе сердца, не покидало. «Сейчас начнет спрашивать, не хочу ли я обратно в Чебаркуль и чем я думаю. Вот хотел бы знать, чем…» — Валерий медленно развернулся, чувствуя, как ноет буквально каждая мышца в теле. Тарасов их не щадил, а сегодня так вообще дал новый комплекс упражнений, после которого даже признанные силачи команды просили пятиминутный перерыв. — Харламов! Хоккеист замер от этого окрика, с ужасом представляя, что все-таки не сдержится и ему придется объясняться с тренером на тему, которую он ни за что бы не хотел обсуждать. Особенно с ним. — Да, АнатольВладимыч. — Что с тобой творится, Валер? Витаешь где-то, на лед приходишь как на каторгу. Что, разонравился хоккей? — Тарасов смотрел на подопечного внимательно и строго, а Валера с трудом сдерживался от того, чтобы не отвести взгляд. Он устал от того магнетизма, которым его чуть ли не приковывал к себе тренер, от того, с какой жаждой и жадностью он сам ловил каждое его слово, жест, взгляд. А ночами понемногу сходил с ума, понимая, что это неправильно. Так нельзя. — Все нормально. — А то я не вижу, как у тебя нормально! — Тарасов все-таки взорвался. Благо, на льду уже никого не было и они могли поговорить приватно. — У тебя проблемы какие-то? Так реши их, реши и приходи на лед готовый к борьбе. Ты не размазня, Валера, но в последнее время так и выглядишь. По твоей игре не скажешь, что ты подающий надежды игрок, гордость страны. — У меня все нормально. Проблему свою я решить не в состоянии. Простите, — Харламов, не зная, как спрятаться от неудобной темы, как сдержаться от крутящихся на языке слов, начал дерзить. — Это мое личное дело, справлюсь как-нибудь сам. — Свободен, товарищ Харламов. Завтра в семь, не опаздывай. — Так точно, — Валера, весь разговор тяжело опиравшийся на клюшку, с легкостью ее подхватил и поспешил своей дорогой. Одной частью разума он ликовал — Анатолий Владимирович его похвалил! А другой понимал, что дальше все будет только хуже, клубок запутается еще сильнее. Выход, безрадостный и равноценный практически смерти был, в его сторону Валерий даже думать не мог — бросить хоккей, пойти учиться на какого-нибудь учителя физкультуры, забыть Тарасова как страшный сон и попытаться жить.