1981
— Представляете, с пятого этажа спустил в одних тапочках… А сосед наш, ну такой, положительный во всех смыслах, тракторист, разрядник, — чересчур оживленно рассказывал Валерий, не забывая периодически прихлебывать чай. — Валер, что с тобой происходит? — посреди фразы вмешался Тарасов. Он ни на йоту на верил в якобы хорошее настроение Харламова, нутром чуял — случилась беда. — Все в порядке, — Валера мотнул головой и глянул на Анатолия Владимировича из-под челки. — Правда. Но неосознанно, в противовес своим словам, сильнее сжал большую кружку с красным цветком на боку обеими ладонями. Какой уж тут порядок, когда его можно сказать пинком под зад отправили на заслуженный отдых? И это в тридцать с небольшим, когда все еще могло случиться. — Где тебя так врать научили? — Да не вру я! — А то я не вижу. Харламов, давай четко, быстро и по делу. Ну! — Меня не берут в Канаду. Этот вызвал сегодня, ну и… — Как? Тебя исключили из сборной? — Тарасов удивленно вскинул брови. — Что ты там натворил такого, а, друг мой ситный? — Да было там… Но это не важно. Я унижаться и проситься обратно не пойду. Раз так, пусть так и будет. Жалко, что это последний мой сезон, что вот так вот все… — Валера поднял глаза на тренера. — Я ж не все успел, АнатольВладимыч. — Ох, Ва-лер-ра… — Пусть я не прав был — признаю, но зачем вот так-то? — взгляд Харламова стал по-детски обиженным, а у Тарасова предательски заныло сердце. — Не знаю, Валер, чем они там все думают… Уму непостижимо. — Вот и я о том же, — Валера по инерции глотнул из чашки, чай почему-то горчил. — Пообещай, что все будет нормально, Валер. — Вы в самом деле думаете, что я?.. — Харламов сделал попытку рассмеяться, но толком ничего не вышло. — Извините, АнатольВладимыч, но этого пообещать я не могу. — Харламов! — Анатолий прикрикнул на бывшего ученика. — Ты дурью-то не майся, говори, да не заговаривайся! Да, это тяжело, да, больно. Но на этом жизнь не заканчивается, слышишь? — Да? А что мне еще делать? В тридцать лет на пенсию? С пачкой заслуг и кучей наград? — Жить, Ва-лер-ра! Жить, понимаешь? Сейчас ты не поймешь меня, осознаешь чуть позже — без хоккея есть жизнь. Есть! — Я вам не верю, — процедил Валера и, выскользнув из-за стола, кинулся в прихожую. Почему-то в тарасовской кухне ему стало нестерпимо тесно и душно. Хотелось на свежий воздух и еще напиться, да так, чтобы ничего не помнить. Совсем. — Валера! Но в ответ Тарасову раздался лишь хлопок дверью. А догонять Валерку Анатолий Владимирович не стал — он просто растерялся, и теперь стоял у окна, вглядываясь в темноту двора и ничего не видя. Зеленовато-желтый уличный фонарь расплывался перед глазами пятном, свет в окнах соседних домов казался каким-то нездешним и космическим. Несколько мгновений спустя во дворе появился Харламов — он чуть ли не бегом кинулся вглубь двора, его фигуру Тарасов кое-как рассмотрел и рассерженно выдохнул. Он понимал чувства Валеры, но вместе с этим боялся за него, зная, что иногда горячий испанский характер берет верх над здравым смыслом. — Валера-Валера… Лишь бы дров не наломал. Есть жизнь и после спорта. Есть. Я же живу…1976.
Целых пять дней после аварии Харламов всячески избегал общества Анатолия Владимировича. Тот заглядывал к нему каждый день, но буквально на пару минут — передать то книгу, то авоську с апельсинами, то просто узнать о самочувствии. При этом Валера чувствовал себя совсем разбитым, не только физически — о том, что он вероятнее всего не сможет играть, отец сказал ему сразу, — но и морально. Будущее виделось в черных тонах, без хоккея, льда, Валерий себя не представлял, не мыслил, а больше ничего в его жизни и не было. Каждое пробуждение утром казалось напрасным. Зачем ему эта, чудом уцелевшая жизнь, в которой не будет больше льда, тренировок, ребят по команде, кроссов с полной выкладкой, нечастых выездов на природу всей командой, Тарасова, в конце концов? Валера нехотя позволял делать врачам свою работу, но смысла в этом не видел — сломанная нога сильно болела, особенно к вечеру, тяжелый гипс, казалось, тянул его ко дну. Встал преградой между мечтой, жизнью, оставив самый ничтожный вариант — прожить остаток жизни каким-нибудь учителем физкультуры и спиться годам к пятидесяти, не заимев обычных обывательских спутников успешной жизни: семьи, дачки в шесть соток, да определенной суммы на сберкнижке. В итоге на утро шестого дня, Бегония, постоянно дежурившая у постели сына, уставшая от его плохого аппетита, полной апатии и потухшего взгляда, куда-то ушла. Поначалу Валера подумал, что она решила переговорить с лечащим врачом, но к немалому его удивлению чуть ли не за руку привела Тарасова в палату и с гневным «Уж вас-то он послушает!», оставила их наедине. — АнатолийВладимыч, здравствуйте, — от неожиданности брякнул Харламов и спустил обе ноги с кровати. Лежать в присутствии тренера ему было отчего-то неловко. — Ну что, Чебаркуль, надоело играть в прятки? — Тарасов поставил стул поближе к кровати и, обернувшись на закрытую дверь, отчего-то подрагивающими пальцами поправил халат, накинутый на плечи. — Да я… — Валерка не нашелся, что ответить. — Лежу тут, как колода. Зачем вы со мной нянькаетесь? — Нянькаюсь, как ты выразился, потому что ты — Валера, — не только первоклассный хоккеист, — от этих слов Валера даже задохнулся от эмоций и открыл было рот, чтобы возразить, но Тарасов его прервал, взяв за руку. — Но и хороший, в каком-то смысле нездешний человек. Вот черт тебя дернул в такую погоду поехать домой… — Угу. Был. «Какие у него пальцы ледяные, мама дорогая… А день вроде летний, жаркий. Окна вон, нараспашку. Наверное, Тарасов врать не станет. Зачем ему? Может быть правда, я для него не просто семнадцатый номер в сборной…» — от этой мысли Харламову стало жарко, а к бледным щекам прилила кровь. — Дурак, — беззлобно отозвался Анатолий Владимирович, но руку с Валеркиного запястья не убрал. — Думаешь, что все, зеленый коридор закрыт, никакого спорта, скатишься постепенно на дно, доживешь свое и все… привет? Вместо ответа Валера кивнул, что-то ответить мешал ком в горле — как у Тарасова получалось видеть его насквозь? Может быть он и остальное чувствует, раз понял все, что сейчас творилось в его душе. — Да, так и будет. Если ты этого захочешь. А если посчитаешь, что ты достоин славы, яркой жизни, спортивных достижений, побед, уважения… То все сложится именно так. — Но нога — врачи говорят, что играть я не смогу, — глухо произнес Харламов, обращаясь почему-то к стойке для капельницы, а не к тренеру, сидевшему совсем близко. — Можешь или не можешь — только тебе решать, Ва-лер-ра, — Тарасов убрал руку с харламовского запястья и одернул воротник светло-бежевой рубашки. — Только тебе решать, понимаешь? Жить и делать выбор каждый день. Ты — номер семнадцать, тебя знает весь мир. — Даже если я встану на ноги, буду тренироваться, Канада все равно не светит, — Валера отмахнулся. — АнатолийВладимыч, а вопрос можно? — Спрашивай. — После матча, ну, с Брежневым… Что-то было? — Твоя авария, — ернически произнес Анатолий Владимирович, но заметив в глазах Валерки все то же виноватое выражение, добавил чуть мягче и спокойнее. — Ничего не было, Валер. Команда тебя ждет, ждет твоего выздоровления. Посиди, стоп себе подумай, и возвращайся. «И незачем ему знать, что меня отправили в отставку, пусть окрепнет парень. И не его это собственно дело — мои личные проблемы», — неожиданно зло подумал Тарасов, но злость была направлена никак не не Валеру и его травму, а на властей, привыкших играть по своим правилам. — Иначе не видать нашему хоккею золотых медалей как своих ушей, — Тарасов поднялся со стула и с едва заметной улыбкой во взгляде. — И кстати, Валер. Я с твоим врачом поговорил, он считает, что ты вполне можешь выбираться на прогулки в парк. Свежий воздух, солнце… Нечего киснуть в четырех стенах. — Да, но… Как я на костылях-то? — Ногами, Харламов. Левой — правой, левой — правой. Все, давай отдыхай. Приду и проверю, как ты тут восстанавливаешься, — пообещал Анатолий Владимирович уже у порога. — И апельсины ешь, в них — кладезь витаминов. — Так точно, — шутливо отдав честь, Валера махнул на прощание рукой. Нет, он не мог сказать, что после беседы с Тарасовым резко воспылал жаждой к жизни, но что-то в его настроении изменилось. Потерянная было уверенность в своих силах чуть подняла голову. Теперь он не казался себе переломанной игрушкой, брошенной в госпитале на веление судьбы, однако до полного восстановления нужно было пройти немалый тяжелый путь.