(В) сердце

1971.

      Валера почувствовал, что в лицо бьет свет и повернулся на бок, не забыв потянуть за собой одеяло. Но под пальцами его почему-то не нашлось, и Харламов стал шарить возле себя. В итоге, нащупав что-то колючее, он открыл глаза.       Комната на первый взгляд была чужой, обстановка тоже. Спросонья не разобравшись, что и как, Валера резко сел на диване, потер лицо руками, отмечая то, что фоном играет радиоточка, где-то сверху бегают дети, где-то снизу лает мелкая собачонка, а за окном едет поливальная машина. Мозг начал хоть немного соображать, и хоккеист вспомнил, почему сегодня он проснулся не в своей постели.       Вчера вечером напросился в провожатые к Анатолию Владимировичу, потом вроде бы легко и естественно остался на чай, после которого его разморило, а Тарасов, подключив весь свой авторитет, строго заявил, что никуда его среди ночи не отпустит. После чего выдал плед, подушку и отправил спать в комнату, на диван.       Глядя на то, как солнечные блики причудливо отражались в стекле чехословацкой горки, Валера чувствовал себя почему-то очень счастливым. Может быть потому, что открыл для себя Тарасова с чуть другой стороны, а может быть потому, что неформальное общение с тренером его достаточно сильно увлекло — ведь с Анатолием Владимировичем было ужасно интересно говорить обо всем на свете. Не только о хоккее, хотя о нем они говорили львиную долю всего времени.       Подобрав упавший на пол серо-синий клетчатый плед, Харламов со вкусом зевнул, провел по чуть взлохмаченным волосам пятерней и поднялся на ноги. Часы показывали четверть седьмого, но судя по тишине в квартире, Тарасов либо еще спал, либо был чем-то занят. Валера почему-то склонился к первому варианту и стал переодеваться. Тренер на ночь выделил ему майку и спортивные штаны, к счастью подошедшие по размеру, почему-то сейчас Валерке было даже жаль снимать с себя кем-то выстиранные и выглаженные вещи — как будто через них он смог лучше узнать самого Анатолия Владимировича, и ощутить на себе его заботу.       В том, что это не просто вежливость, Валера был уверен. Не мог найти внятных слов, просто чувствовал — между ними происходило нечто большее, чем отношения строгого требовательного тренера и ученика, только-только набравшего более-менее достойную форму.       «А то все полуфабрикат да Чебаркуль…», — подумал про себя Харламов и улыбнулся отражению в горке. Одевшись и застелив диван, он решил, что неплохо было бы тихонько пройтись до кухни и попить — в горле отчего-то пересохло.       Картина, открывшаяся Валеркиным глазам мгновение спустя заставила его замереть на месте и удивленно раскрыть рот. Тарасов сидел на собственной кухне, залитой солнечным светом, под бормотание радиоприемника что-то сосредоточенно писал в толстой тетради, при этом не забывая сверяться с методичкой. Вообще бумаг на кухонном столе хватало и в какой-то степени Валеру это не удивило. Тарасов, что-то записывающий, читающий или сосредоточенно думающий, погруженный в себя воспринимался им так же естественно, как смена дня и ночи, или ежедневные изматывающие тренировки.       — Д-доброе утро, АнатольВладимыч, — выдал Харламов, чуть запнувшись. — Доброе, Валерий Борисович. Как спалось?       Щеки Валерки тут же залил румянец.       — Хорошо…       — А чего стоишь тогда? Шагом марш на пробежку, десять кругов вокруг дома, потом возвращайся, завтракать будем, — Анатолий Владимирович поднял глаза на стоявшего в дверном проеме Валеру и у того перехватило дыхание. Вроде бы ничего особенно в Тарасове не было — те же очки, пронзительный взгляд почти черных глаз, спущенный завиток темных волос на белый лоб, легкая полуулыбка, клетчатая свободная рубашка с закатанными рукавами, удивительно изящные тонкие пальцы… Но все в целом давало потрясающий эффект — оторвать взгляд от тренера Валерий не мог.       — Ну так я это… уже иду. Бегу, точнее, — с глуповатой улыбкой отозвался Валера, отчаянно жалея, что Тарасов сейчас не может составить ему компанию.       — И смотри, Чебаркуль, не потеряйся. Двор у нас большой, зеленый, девушек много красивых по утрам гуляет, — насмешливо протянул Анатолий Владимирович и снова уткнулся в свои бумажки. — Куртку не забудь надеть. Там не месяц май.       — Угу, — усилием воли Валерка заставил себя отлепиться от дверного проема и выйти в коридор. Почему-то он стал особенно прислушиваться к тому, что говорил тренер, и между строк говорилось фантастически много. Так много, что казалось, эти новые знания его переполняют.       «Только АнатольВладимыч может похвалить, съязвить, обнадежить и сказать, что ты ему небезразличен, а потом опустить с небес на землю. И почему все так? Может быть он это… Таня говорила как-то, что Тарасов сына хотел. Может я ему под руку подвернулся? Весь такой нападающий из Чебаркуля… А может ему просто одиноко?» — от этой мысли в носу у Валеры защипало и он, отперев дверь, вышел на лестничную площадку. Думать о Тарасове в таком ключе было и странно, и слегка боязно, и трогательно, и необходимо. Валерий и сам не замечал, сколько думает о тренере — даже чаще, чем о хоккее. И пока что его это не смущало.       Оказавшись на улице и вдохнув полной грудью морозный воздух, Харламов ощутил себя как никогда живым. Чувство, что он может если не все на свете, то очень многое, переполняло изнутри. Не давая странным мыслям разгуляться, семнадцатый номер прикинул свой маршрут и побежал.