1975.
«Я ведь не хотел, чтобы тебе было больно. Ты сам пожелал, чтобы я тебя приручил». — Тащ Харламов, а ты… — Тарасов, быстрым шагом вошедший в раздевалку, остановился, мгновенно оценивая ситуацию. Валерка пытался перевязать разболевшееся колено, сменить эластичный бинт на другой, более чистый и новый, но получалось не очень — мешала то падающая на глаза челка, то капающая с волос вода, то подрагивающие пальцы. — Что, опять колено? — Да, как сказать, АнатольВладимыч. Что-то вот… — «Что-то вот», — передразнил подопечного Тарасов и присел на скамейку рядом. — Давай-ка помогу, горе ты луковое. Анатолий Владимирович отложил толстую общую тетрадь с пометками, окончательно забыв, что же он хотел от семнадцатого номера. Валера боялся даже дышать, внимательно следя за действиями тренера. Тот присел перед ним на колено так, чтобы легко было подступиться к травмированной ноге, деловито оглядел распотрошенную аптечку и принялся за дело, периодически кидая мимолетные взгляды. От которых сердце Харламова то обрывалось, «падая» вниз, то билось с утроенной силой. Выражение лица Тарасова было вполне нейтральным, но вот достаточно мягкий взгляд почти черных глаз, брошенный из-под очков, говорил выразительнее всяких слов — он беспокоился. Вблизи отметил какой-то болезненный вид Харламова — синеву под глазами, бледность, не скрываемую румянцем, опущенные уголки губ и потухший взгляд. — В санчасти был? — Как же, был. Вот, дали мазь, сказали аппликации накладывать и бинтовать… Второй день, — Валерка сглотнул, чувствуя, как самого болезненного места — под коленной ямкой, касаются холодные пальцы Анатолия Владимировича. — Не такой обалдуй, как кажется, — усмехнулся Тарасов, загибая уголок эластичного бинта. — Должно стать полегче, Валер. Завтра на тренировку не приходи, так и быть. — Нет! — Харламов даже дернулся от такого пугающего предложения. — Пожалуйста, АнатольВладимыч, можно я чуть-чуть, легонько, а? Чтобы форму не терять? И нагружать ногу не буду, чесслово. — Ва-лер-ра, язви тебя в душу, как ты не понимаешь — если сейчас переусердствовать, то придется колоть инъекции в надкостницу. Оно тебе надо? — Нет, не надо, — Валера мотнул головой и коснулся забинтованного колена. — Спасибо, вы так ловко замотали все. Я как-то не привык, не всегда получается. — Ерунда. Пусть лучше заживает поскорее, нам тренироваться и тренироваться, — Тарасов отмахнулся. — А ты чего смурной такой? Случилось что-то? — Нет, — слишком поспешно отозвался Валерка. — Нога только. Все нормально, не болело бы еще. — Давай, хватит тут рассиживаться, — Тарасов поднялся со скамьи. — Главное, Валера, здоровый полноценный сон. Мне не нужна команда развалин, понял меня? Тем более, что завтра кросс — двадцать пять километров с полной выкладкой. — Так точно, АнатольВладимыч. — До завтра, — бросил Анатолий Владимирович уже через плечо, направляясь к выходу. А Валерка смотрел ему в спину совершенно счастливый, не убирая руки с больного колена и не сдерживая дурацкой улыбки. Ему и вправду стало чуточку лучше. Теперь можно было ехать домой, не вспоминая о разрыве с Ирой и том, что утром родители устроили полноценный скандал, из-за которого он и поесть толком не успел. Подхватился и помчался на стадион ЦСКА.1976.
Тарасов отшвырнул чайную ложку в сторону и как-то растерянно посмотрел на сидящего напротив друга. Он не ожидал позднего воскресного визита, а потому стремился скрыть растерянность за раздражением и сарказмом. — Боря, ты помолчать пришел, что ли? — Чаю попить. Вкусный он у тебя, с мятой, — нарочно поддразнивая, Кулагин медленно придвинул к себе чашку. — Епрст, Борь! — Анатолий Владимирович закатил глаза. — Два сахара? — С половиной. — На, — Тарасов придвинул к нему сахарницу, стараясь не рассмеяться. — Либо ты говоришь, че пришел, либо я тебя спускаю с лестницы. — Не спустишь, — Кулагин стал методично размешивать сахар в горячем чае. Два движения по часовой, два против, два по часовой, два против. Странный, когда-то заведенный, ритуал. — Потому что поговорить тебе надо в первую очередь. — О чем? — И не смотри на меня так, Толь. Насчет тебя и Харламова поговорить. — А что тут разговаривать? Я ему больше не тренер, так что… — Толя! Ты мне дурака-то тут не валяй, — прикрикнул Борис Палыч, умеющий, когда надо, повлиять на Тарасова в нужном ему ключе. — Не валяю. Ты разве не о хоккее приперся поболтать? — Нет. О том, что вы оба — клинические идиоты с отбитыми мозгами. Дураки вы. Оба. Брови Тарасова удивленно поднялись вверх. Он не нашелся что ответить на такое заявление, давая понять, что пока не готов отвечать, но вполне способен слушать. — К тому, что ты — упрямец, каких поискать, я уже привык, — обстоятельно начал Борис Палыч, — но вот то, что Валерка — пень пнем, и не понял еще, что тебя можно тепленьким брать… — Боря! — Что, Боря? Я много лет Боря. Скажи, разве не прав? Толь? Думаешь, слепой я? Не вижу ничего? — И что скажешь? Что в дурку пора, или донос в спорткомитет напишешь, на всякий случай, а? Что растлеваю члена сборной по хоккею, домогаюсь, жизни не даю? — Вот, я же говорю — дурак. Толя! Мы сколько лет знакомы? То-то же. Я, по-твоему, балашовского разлива? Когда я анонимки строчил? Конечно, не понимаю я этого, все-таки у человека должна быть семья… Нина твоя, опять же… Но прости, я ее не одобрял. — Ты снова за свое? — Ну вот, к чему я. Ты можешь жить как угодно и с кем угодно. Раз у вас такое. — Какое «такое»? Неужели заметно? — Кому-то со стороны — вряд ли. Но я-то вас знаю, как облупленных, — Кулагин отмахнулся. — Толя, вот ты парня оставил в больничке киснуть, находить силы отказаться от тебя… А если он не может? Зачем ты так с ним? — С каких это пор ты в адвокаты записался? — Ты в зеркало себя давно видел? А спал когда нормально, скажи? Вот. То-то же. Считай, Анатолий Владимирович, что я отличный спортивный психолог и смог вас разгадать. Позволь себе хоть раз действовать не по правилам. И увидишь, это не страшно и почти не больно. — Именно что «почти», — проворчал Тарасов, допивая остывший и чуть горчащий чай. Разговор сбил его с толку, откровенно запутав — он-то решил, что никаких возможных шансов Валере давать не будет. А тут заявился лучший друг и заявил такое. — Борь, я нас обоих под монастырь подведу… Нельзя же. Балашов конечно залег на дно, но тут такие обстоятельства, что я не могу рисковать. Не хочется, знаешь ли, сдохнуть где-нибудь на Колыме, в холодном бараке. — Дурак. А кто вас рассекретит, скажи на милость? Хочешь сказать, гос.безопасность в доме у тебя прослушку установит? — Кулагин фыркнул. — Что естественнее — пожилому тренеру помогает восторженный ученик. Иногда ходит в гастроном и аптеку, а вечерами остается на чашку чая? — Щас как дам пожилого, — Анатолий Владимирович шутливо замахнулся сложенной в рулончик газетой. — Я так и знал, что моя идея тебе понравится. — Думаешь, я сидел тут и ждал, пока ты нас, тьфу, благословишь?! — А то нет, — теперь Кулагин смеялся в голос. — Тарасов, ты просто не видишь себя со стороны — ожил просто. А то было больно смотреть. — И не смотрел бы. Время-то позднее, Борь. Тебе не пора? — Чувство такта, Анатолий Владимирович, ваше слабое место. Ладно, я правда пойду. Доеду пока… — Борис Палыч засобирался, тем более что заходил он и правда на минутку. И уже в прихожей, обуваясь, Кулагин выдал такое, что Анатолий, не раздумывая, отвесил ему легкий подзатыльник: — Толь, то есть тебя на льду завтра не ждать? Помчишься в госпиталь. Ладно, скажу, что ты сам с давлением свалился, начальство поймет, все-таки возраст. — Боря, ну сколько можно-то, а? И вообще, ты на год меня старше. — Но моложе душой! — рассмеялся Кулагин уже в подъезде. Он-то знал, что за дружескими перепалками и не всегда безобидными шуточками стоит гораздо больше. Не раз и не два они проверяли друг друга на прочность различными ситуациями, по прошествии которых точно могли сказать — на дружеское плечо можно положиться. Он не подведет.