(В) сердце

1972.

      Кто-то плачет, кто-то молчит,       А кто-то так рад, кто-то так рад…       Тренировка не задалась с самого начала. Давненько Тарасов не проходился по всем своим спортсменам разом, находя все новые и новые недочеты в работе. То недостаточная сила удара, то скорость маленькая, то у вратаря слишком суетливые движения — так недолго и все шайбы от противника собрать. Харламов так и вовсе боялся поднимать глаза на тренера. Слушал, рвано дышал через сцепленные зубы и молчал, пытаясь понять, что такого произошло, что уже несколько дней Анатолий Владимирович сам не свой — какой-то раздраженный, подавленный, более требовательный и уставший.       Кулагин, устав смотреть на тренировочные муки команды и их тренера, подошел к Тарасову со спины и встал поудобнее, облокотившись на бортик.       — Анатолий Владимирыч, ты чего завелся сегодня?       — Как будто сам не видишь, — резко отозвался Тарасов. — Михайлов, под ноги смотри, куда едешь! Еще раз давайте мне комбинацию… Соберитесь уже, из конца-то в конец! Как мухи сонные! — распорядившись, продолжил уже тише и спокойнее:       — Впустую тренируются, понимаешь? Надо хоть что-то новое выносить с катка для себя каждый раз, становиться хоть на шаг, на полшага лучше, а сегодня… Ну бегают, ну стараются, а толку? Выйдут за пределы катка и все забудут.       — А чего я не вижу? Стараются ребята, правда тройка с Харламовым слабовата сегодня… В облаках витают, что ли. Или кросс вчерашний тяжело пошел.       — Вот и я о том же, Борь. Какая им к лешему Канада? Показывают тут лебединое озеро, а не нормальный хоккей…       — День такой, несобранные что-то парни. Магнитные бури, наверное, — Кулагин говорил нарочно спокойным тоном — хотя и у него выдался непростой день, — чтобы погасить в зародыше возможную ссору.       — Бури, как же. БорисПалыч, ты в адвокаты не заделывайся. Сам знаешь, что на матчах против канадцев наших нужно выпускать в идеальной форме.       — Знаю. Толь, поспокойнее как-то может, а?       — Да спокоен я, — Тарасов отмахнулся и поправил очки на переносице. — Но что-то ерунда какая-то… Гложет изнутри что-то, вроде бы и радоваться надо — в Канаду едем, начальство до странного благосклонно мое прошение подписало, мол, тренером поедете, будете честь наших спортсменов блюсти, демонстрировать миру идеалы граждан Советского союза, спортивную подготовку и исключительно положительные человеческие качества… Налаживается ситуация, понемногу, но налаживается. А все равно как-то плохо. С самого утра сердце ноет.       — Сейчас лекарство принесу.       — Не надо, так пройдет.       — Как знаешь, — вместо нотации Борис Палыч только глаза закатил, зная, что переупрямить в данном вопросе Тарасова не получится. — А вообще, Толя, — Кулагин склонился к Анатолию Владимировичу и чуть улыбнулся, — в тебе говорит параноик со стажем. Не может все хорошо быть, обязательно что-то пойдет не так, кто-то подведет, случатся накладки… Верно?       — Похоже, что так, Борь. Посмотрим… Надеюсь, поездку нашу не отменят в самый последний момент. С них станется.       — Темнишь ты, Анатолий Владимирович, ох, темнишь. И рассказывать не собираешься.       — Темню, — чуть усмехнулся Тарасов и переключил свое внимание на спортсменов. — Михайлов, хватит пялиться по сторонам, за шайбой следи лучше! Что-то вы сегодня совсем как полуфабрикаты, к одному Рагулину претензий нет. Ему за это назначается лишних три подхода на снарядах в спортзале.       Саша в ответ на это лишь криво улыбнулся, притормаживая.       — Так, на сегодня достаточно, все свободны. Завтра тренировка в семь ноль-ноль, не опаздывать!       В ответ на слова тренера послышался усталый гул. Парни изрядно вымотались, несмотря на то, что сегодняшней работой Тарасов был не очень-то доволен. Валера отделился от команды и, придерживая клюшку, направился к бортику, за которым стояли тренера.       — АнатольВладимыч, разрешите обратиться?       Кулагин выразительно глянул на Тарасова, бросил короткое «Буду в тренерской» и поспешил оставить их наедине.       — Ну, что ты хотел, Валера? Объясниться за чудовищную рассеянность на льду?       Под взглядом Анатолия Владимировича Валера как-то стушевался и шмыгнул носом.       — Понимаете, я… Вы не подумайте, пожалуйста, ничего плохого, но… У вас все нормально?       — А что должно быть не нормально? Харламов, изъясняйся четче, будь любезен, — за грубым тоном Тарасов пытался скрыть волнение. Неужели Балашов вместе со своим сыном добрался и до семнадцатого номера? Или он, например, плохо сегодня выглядит, а Валера решил проявить странную, чуть обескураживающую заботу?       — Извините, я это, в общем… Ничего. Простите. Я пойду, пожалуй, — и Валерка постарался как можно быстрее скрыться из тренерского поля зрения. Ну и что с того, что ему кто-то прислал анонимное письмо, да еще такое дурацкое. И кто-то Таньку — любимую сестру, — напугал в темном подъезде, толкнул и едва ли не вырвал сумочку из рук. Всякое может случиться, разных неадекватных людей очень много. Заговорив с Тарасовым на эту тему, Валера почувствовал себя крайне глупо, тем более, когда начал мямлить вместо внятного вопроса.       «Вот научишься с Тарасовым нормально говорить, а не бурчать себе под нос, тогда и придешь. Настоящие мужчины так себя не ведут», — мысленно ругал себя Харламов, направляясь в раздевалку, еле волоча налитые свинцом ноги.       Встревоженного и пристального взгляда в спину он, уставший и замороченный происходящим, как-то не заметил. * * *       Неприятности, о которых говорил Тарасов своему коллеге и другу Борису Палычу, начали сбываться буквально на следующий день. Когда Харламов предстал пред тренерские очи с таким конкретным бланшем под левым глазом, разбитыми губами и сбитыми костяшками на руках, у Анатолия Владимировича в первые секунды даже речь отнялась.       Глядя на виноватую физиономию семнадцатого номера, Тарасову хотелось на него заорать, поинтересовавшись, какого черта происходит, дать для острастки подзатыльник, назначить в наказание плюс десять-двенадцать километров в каждый из кроссов, а потом все-таки спросить, что случилось и откуда такой нарядный вид.       Но вместо всего этого Тарасов лишь недобро глянул на ученика и холодно произнес:       — Ну?       — Так получилось, Анатолий Владимирович, случайно…       — Было бы странно, Харламов, если бы ты бился об дверные проемы и тумбочки специально, — сарказм в голосе Тарасова, казалось, можно потрогать руками, настолько явным было его раздражение. — Ты же об тумбочку, наверное, ударился, когда с кровати утром вставал. Ва-лер-ра, ты совсем сбрендил, что ли, в драки ввязываться, а? Ты же не фигурист какой-нибудь, а хоккеист, член сборной Советского союза. Или решил наглядно проиллюстрировать известную поговорку «сила есть — ума не надо»?       — Я не ввязывался, — огрызнулся Валера, не вытерпев. Испанский темперамент периодически давал о себе знать, хоть семнадцатый и старался вести себя более-менее достойно, особенно с тренером. — Закурить попросили, когда я домой возвращался.       — И кто же попросил? — напряженно поинтересовался Тарасов, в его голове все еще не укладывался тот факт, что руку к избиению Валерки приложил Балашов-младший со своей гоп-компанией.       — Они не представились.       — Харламов, хватит уже врать-то!       — Ну, а что вы хотите, чтобы я сказал? Что это Виктор? Вот, говорю. Он к вам тоже приходил, да? — на этих словах семнадцатый поморщился. С помощью Тани он вчера кое-как обработал ссадины, но вот разбитые губы саднили, казалось, еще сильнее. Говорить было больно, но еще больнее было представлять подобную беседу с участием Тарасова.       Анатолий Владимирович в ответ сосредоточенно глянул на физиономию Валерки, затем сверился с часами.       — У нас еще сорок минут, пошли в тренерскую, поговорим.