(В) сердце

1981.

Здесь можно играть про себя на трубе, Но как не играй все играешь отбой, И если есть те кто приходит к тебе, Найдутся и те кто придет за тобой. Также скованные одной цепью…       Валере казалось, что он спит, не иначе. Ну разве мог он, в той, другой жизни представить, что поедет на дачу к Анатолию Владимировичу? Причем не просто в гости, а нормально, полноценно пожить. Не было еще и семи, когда они выехали с вокзала, слегка сонные, однако довольные погодой — сентябрь в этом году выдался сухим и очень теплым.       Валера трясся в электричке рядом с Тарасовым, касался его плеча в клетчатой рубашке, бережно придерживал гитару и то и дело норовил улыбнуться. Ему было счастливо и как-то спокойно. Из сумки вкусно пахло яблоками — их всучила «на дорожку» Бегония, вдогонку к неизменным пирожкам и чуррос.       Харламов то и дело краснел, вспоминая, как Анатолий Владимирович авторитетно, настойчиво, даже жестко убеждал его родителей, что свежий воздух сейчас полезнее всего, и на даче, вдали от городского шума и пыли, восстановление после аварии пойдет как по маслу. Валера не был уверен, но предполагал, что чувствовали родители, когда к ним домой совершенно буднично пришел Тарасов и пригласил «Валерия Борисовича» пожить у него на даче.       Борис Сергеевич смущенно соглашался, поддерживал Тарасова, мол и рыбалка там хорошая, и воздух свежий, и сил набраться можно. А Бегония сомневалась. Ей, как любой нормальной матери, едва не потерявшей сына в ужасной аварии, не хотелось выпускать его из поля зрения так надолго. Но с другой… Как она могла ему указывать, что делать? Все-таки тридцать три года, успешный, всесоюзно и всемирно известный спортсмен… Дальше «известного спортсмена» Валеркины мысли не шли, ему было неловко расхвалить себя за внешность, например, или что-то другое. Он понимал, что для матери он самый лучший, однако сам к себе относился более критично — помимо любимого спорта ничего не имело значения.       — Валер? Чего ты? — негромко поинтересовался Тарасов, повернувшись к Валерке так, что у него дыхание перехватило. Солнце заливало вагон, отражаясь крошечными искрами в темных волосах Анатолия Владимировича, и рисовало своеобразный ореол вокруг его изящной и какой-то хрупкой фигуры, заставляя щуриться и радоваться приятному, не обжигающему теплу.       Тарасов сам не смог удержаться от улыбки в ответ на харламовскую — хорошую, открытую, с ямочками на бледных еще щеках, — но искреннюю.       — Солнце, АнатольВладимыч, вокруг вас… ну и… красиво так.       — Красиво. Ты родителям-то позвони, как приедем. Я ж тебя, обормота, под свою ответственность забрал.       К ворчанию Анатолия Владимировича Валера отнесся с пониманием, считая, что за поучениями скрывается и смущение, и много чего другого.       — Конечно, телефон у почты, кажется, да, вы говорили?       — У почты тоже есть, но позвонить можешь и из дома.       В ответ Харламов лишь слегка смутился. Снова вернулась мысль о том, что его фактически забрал из родительского дома в свой дом любимый человек. Конечно, между ними не было никаких объяснений, кроме того, короткого в больнице и «а я буду тебя ждать», да и он, безработный тридцатитрехлетний обормот не мог сравниться с прекрасной девушкой, которую увел в совместную счастливую жизнь положительный и порядочный мужчина.       От этих мыслей становилось как-то совсем не по себе, но от дурацкого, будто бы распирающего изнутри счастья Валера отделаться не мог. Чувство собственной важности, нужности и того, что он любим, давало столько сил и столько веры в лучшее, что остальные проблемы бесславно меркли. Тарасов кажется все понимал, и, периодически поглядывая на пунцовые щеки своего бывшего подопечного, лишь улыбался краешками губ и демонстративно хмурил брови. * * *       Когда они сошли на платформу, Валера на каких-то нетвердых ногах прошел пару метров и запрокинул голову вверх. Чистое синее небо словно требовало, чтобы он запомнил это утро и этот день таким, солнечным, теплым и умиротворенным. Придерживая за лямку чехол с гитарой, Харламов то и дело озирался, осматривая окрестности.       — АнатольВладимыч, а куда мы теперь?       — Нам в центральную часть. Железная дорога делит поселок на две части — центральную, и ту, что за линией.       — Я вот еще подумал, может… ну, насчет тренировок. Где здесь побегать можно там, позаниматься?       — Ва-лер-ра! Какое тебе побегать, а? На ногах-то едва стоишь, — Тарасов отмахнулся. — Пробежек возле дома за глаза хватит. А вообще… У Баранки была дорожка протоптана… Там и бегали, и на лыжах ходили, помнится… В Березках, кажется, бегают, но там дорожка беговая одна. Так, где еще… У завода можно на спортплощадке побегать-попрыгать, мяч покидать, но ты смотри, там молодежь местная днюет и ночует, а ты у нас как-никак известен на весь мир.       — Да ладно вам, — вновь смутился Валера и послушно поплелся за увлеченным рассказами тренером. Причем в Харламовской голове приставка «бывший» ставилась как-то через раз, не воспринимал он Анатолия Владимировича как нечто случившееся в прошлом, забытое и ненужное. * * *       — Валера?       Татьяна удивленно смотрела на Харламова, спускавшегося с крыльца, наспех накидывающего рубашку, растрепанного и сонного. Она приехала когда не было еще и шести, с полными пакетами продуктов и лекарств. Через Кулагина узнала, что отец уехал на дачу, решила навестить и передать гостинцы — в Загорянке магазин был, но выбора практически не было, да и не пошел бы туда Анатолий Владимирович, предпочитая на даче лишний раз не показываться в людных местах.       И ее встретил сюрприз в виде сонного, с фиолетовыми отметинами на шее, Валеры Харламова, лихорадочно застегивающего верхние пуговицы.       — Ну да, меня Анатолий Владимирович пригласил, попросил точнее… В общем, — Валерка чуть не зажмурился, приготовившись врать, — я же пока на больничном, у АнатольВладимыча тоже перерыв, а он плохо себя чувствовал, вот для компании и это… Чтобы не один, короче.       Выпалил, смахнул отросшую челку с глаз и выдохнул. Врать Тане было как-то неправильно и глупо, но не мог же он сказать как есть? Разумеется не мог. Вот и пришлось врать, прикрываться якобы нездоровьем Тарасова. Хотя на самом деле все обстояло наоборот и Валера радовался этому сильнее, чем собственным успехам в восстановлении.       — Он не говорил, что и ты здесь будешь, — Татьяна вздохнула. — Ладно, держи, вот продукты, вот лекарства.       — Пойдем, сейчас чайник поставлю, есть пирог вкусный, яблочный.       — Пойдем, но я буквально на пять минут, у меня тренировка в девять, нужно много чего успеть.       Валера, схватив сумки с продуктами, мысленно просил у вселенной, чтобы Таня не заметила синяков на его шее, а если и заметила, то поняла это так, как нужно. Иначе беды было бы не миновать.       Когда они вошли в дом, на газовой плите уже шипел чайник, а Анатолий Владимирович, полностью одетый и в очках, читал свежую газету.       — О, доброе утро, Татьяна Анатольевна. Завтракать будешь? Или убежишь через пять минут?       — Буду чай. Вот, решила проведать, как вы тут…       — Валер, собака заливается, глянь, будь другом, кого там принесло, — Валера, этим утром исполнявший роль лакея, нервничающий, направился обратно, едва сгрузив сумки. Соседский Джек — стороживший полупустой одичавший участок и правда заливался громким лаем, по словам Тарасова с ним такого давненько не случалось.       В итоге, решивший было сбегать туда-обратно, Валера задержался минут на семь, не меньше: девчонка лет девяти на вид, рыжая и в дырявых перешитых «трениках» плакала навзрыд — на цепь велосипеда намотала кусок левой штанины и вытащить самой ткань не получалось.       — Дяденька, помогите, пожалуйста! — пролепетала девчонка, всхлипывая.       — Давно ты тут мучаешься? — Харламов присел на корточки рядом с пострадавшей и принялся за дело.       — Не знаю.       — Вот и все, ничего страшного не случилось. Ну, кроме дырки на штанах. Но ее можно легко зашить, — Валера поправил цепь и чуть улыбнулся. Он-то, увидев ревущую мелкоту испугался, что она поранилась, а все оказалось гораздо проще.       — Спасибо!       — Пожалуйста. А тебя как звать-то?       — Лиза! — улыбнулась рыжая и, помахав на прощание рукой, поехала куда-то вниз по улочке.       Довольный собой и тем, что состоялось милое знакомство, Валера пошел к дому. Едва войдя в калитку, понял, что ушел он как-то не очень вовремя или точнее его выпроводили. Тарасовы сидели на крытой веранде, за столом, причем Татьяна, сидевшая спиной к Валере, громогласно возмущалась и махала руками.       — Да как ты можешь?! Папа, это ненормально! А что скажут люди, ты подумал? Нет, именно что не по думал — тебе всегда было на всех плевать, кроме своего чертового хоккея!       — Что я пропустил?       — Ты, как раз, ничего не пропустил, Валера! — язвительно бросила Татьяна. — Слушай, ты в следующий раз прикрывайся как-то, я не знаю. Батник надевай, что ли. Или это принципиально, чтобы о вашей любви узнали все?       — Татьяна, умерь голос, — Тарасов старался держать себя в руках, но по напряженной спине и скрещенным на груди рукам становилось понятно, что терпение на исходе. Они оба обладали взрывными характерами, к сожалению, сейчас на даче, просто появился повод выяснить отношения.       Валерке ничего не оставалось, как присесть не глядя на ближайший стул поближе к Тарасову и слушать.       — Вас же посадят, обоих, сошлют куда-нибудь в Сибирь, лес валить! — в Татьяне отчетливо говорила обида, накопленная годами. И за маму, и за любимую сестру Галку, и за себя — за тренировки в любую погоду, за то, что был строг и порой даже суров, и они получали вместо любви упреки.       В эмоциональную речь Татьяны вмешался Анатолий Владимирович, слушавший дочь с непроницаемым лицом. Но Валера, успевший узнать его значительно ближе, прекрасно знал, что ему далеко не все равно на то, что происходит.       — Не посадят, если ты никому не скажешь.       — Тань, давай поговорим спокойно, — Валера беспомощно глянул на хозяина дачи и снова сделал попытку утихомирить Татьяну. Но у него, разумеется, ничего не вышло, слишком уж она была поражена такой неприглядной правдой об отце. — Это не то, о чем ты подумала.       — Слушай, Валер, ты бы вот вообще молчал сейчас! Что ты за него держишься? Он же ничего уже не решает, только…       — Никто ни за кого не держится, — сердито буркнул разозленный Валера, но Тарасов его остановил, коснувшись руки, и показывая взглядом, мол, пусть выскажется.       — Ладно, товарищ Харламов у нас наивный и податливый, но ты-то, папа??? Как ты мог? Тебе лет сколько? На пенсии уже, а решил крутить романы с мужчиной… А что, удобно — он тебе и сиделка, и ученик, и домработница, и жена, — на последнем слове Татьяна скривилась от отвращения, — и слушать готов круглосуточно. Тебе же это как воздух необходимо — почитание, уважение, чтобы все делали исключительно по-твоему.       — В таком тоне мы разговаривать не будем. Или ты…       — Что?       — Или успокаиваешься и мы разговариваем как три взрослых человека, или ты уходишь.       — Уйти? Хорошо! — Татьяна поднялась из-за выскобленного начисто стола. — Я тебя больше не желаю видеть. Никогда. Твое сумасбродство перешло всякие границы, папа. Не желаю рисковать своей карьерой, своими спортсменами из-за твоей прихоти, Роднина с Зайцевым чего только стоят!       — Что, Татьяна, родной отец стал врагом? Так не стесняйся, напиши донос, красиво оформи и наслаждайся тем, как меня распинают прилюдно…       — Вот только не надо ерничать. Это мне впору плакать, а тебе-то…       — Вы так громко обсуждаете… ну… нас не подслушают? — робко вклинился в разговор Харламов.        — Три участка пустуют в округе, дачники уже уехали, — отмахнулся Анатолий Владимирович. Валера же продолжил рассматривать чуть пыльные доски на полу и слушать, слушать, слушать. Хотелось совсем не героически сбежать и забрать Тарасова с собой — он совершенно не заслуживал всего того, что говорила ему дочь.       — Папа, разве ты не понимаешь, что своим вот этим вот, — Тарасова уселась обратно и скривилась, неопределенно мотнув головой, — ты подставляешь не только себя, но и нас всех? Тебе мало того, что к нам приходили из твоего чертового спорткомитета? Мало?       — Подставляю? И чем же? Валерий — мой бывший ученик. Приехал на дачу в гости для восстановления после аварии, где криминал?       Валерка смотрел на Тарасова чуть открыв рот от удивления. Он-то ожидал, что Тарасов наорет на дочь и все, семейные отношения, и без того не самые лучшие, окончательно разрушатся. Но Анатолий Владимирович умудрялся держать себя более-менее в руках, хотя Харламов чувствовал — еще чуть-чуть и бури не миновать. Татьяна достала сигареты и закурила, причем ее отец даже не удивился, а Валерка уж тем более знал о ее многолетней привычке.       — И откровенно говоря, Татьян, Роднина и Зайцев — не твои чемпионы. Их сделал Жук.       — Их сделал Жук, я не отрицаю. Но я их не подвела и в прошлом году ты сам мог убедиться, что они — лучшая в мире пара.       — Давайте я чаю принесу еще, — Валера засуетился, чувствуя себя неловко. Он чувствовал себя чудовищно, понимая, что Татьяна во всем права — слишком страшные последствия их ожидали в случае обвинения в гомосексуализме, а он, восторженный, как подросток, расслабился и пустил все на самотек, вместо того чтобы заботиться об их безопасности, например.       — Да, Валер, — Тарасов кивнул, а когда Харламов скрылся в доме, сам потянулся за сигаретами. — Пойми, дочь, это моя личная жизнь. Моя. Как бы я к тебе ни относился, есть сферы, касающиеся лично меня.       — Это твое личное извращение, — фыркнула все еще злая Татьяна.       — Ты меня режешь без ножа. И что прикажешь делать? Выгнать Валеру и забыть обо всем?       — Это было бы хорошим вариантом, — Тарасова кивнула. — Потому что рано или поздно ваши очень дружеские отношения вскроются. Как будешь оправдываться перед партийными чиновниками? Не думаю, что ты захочешь закончить свою жизнь где-нибудь в сыром бараке в Удмуртии. А это случится, не спасут никакие заслуги и награды. Стоит оно того?       Валера, вскипятивший новый чайник воды, стоял у дверей на веранду и боялся пошевелиться. Без него разговор Тарасовых пошел как-то откровеннее.       — Я подумаю.       — Ну вот и хорошо, надеюсь, ты поймешь, что я была права, — явно повеселевшая Татьяна судя по звукам, засобиралась.       Харламов, мягко говоря, ошарашенный, вернулся к столу и чайник с громким звуком приземлился на деревянный стол.       — Провожать не надо, — Татьяна быстрым шагом направилась к калитке по гравийной узкой дорожке. Валерка уселся на табуретку и растерянно глянул на Анатолия Владимировича. Неужели он так быстро сдался? И все, что между ними было — ерунда? Плод воспаленной фантазии больной, сотрясенной не раз головы?       Тарасов же молча курил, не глядя на Валеру, казалось, он любовался начавшим желтеть садом, но судя по глазам мыслями он был далеко.       — АнатольВладимыч…       — А?       — Мне уехать?       — Господи, Ва-лер-ра… И ты туда же. Куда уехать и главное зачем? Тайфун Татьяна успокоен, отправлен домой и все. Остальное уже не важно, — Тарасов потер лицо ладонями и как-то устало посмотрел на Валеру.       — Извините, что из-за меня так… Я это, не подумал…       — Да ерунда, Валер. Что, засосы тебе девушка поставить не могла? Таньке повод нужен был… Просто повод.       — И как же мы теперь будем?       — А как мы будем? — Тарасов раскрошил в пепельнице остатки сигареты и потрогал бок темно-зеленого чайника. — Чай пить. Пирог есть. А потом поведу тебя на оздоровительную прогулку. Что-то такие разговоры здоровья не прибавляют.       Валера как-то косо улыбнулся, не понимая, почему Анатолий Владимирович на него не сердится. Вина его все-таки была, хоть и косвенная.       — Ой, а как вы себя чувствуете? Может лучше…       — Нормально, Валер. Двигайся ближе, тут пирог яблочный уже засох наверное, — за полу-шутливым тоном Тарасов намеренно пытался уйти от серьезного разговора и это Валере не понравилось. Но он знал, что когда первые эмоции улягутся, он вернется к этому утру и многое для себя выяснит.