1981.
Холодный воздух пробрался под одеяло, прошелся по спине волной мурашек и Харламов, вздрогнув, проснулся. В комнате было тихо, место рядом пустовало и он встревоженно приподнялся на локтях. В голове зашумело, но Валерка старательно игнорировал легкое головокружение — после аварии так начиналась любая перемена положения тела и он даже успел привыкнуть. Как нельзя кстати вспомнилось то самое «Тебе не больно, Харламов!» — и правда, было почти не больно. — Толь? — сипло ото сна позвал Валера и ответа не получил. Полежал какое-то время в тишине, чувствуя, как окружающие предметы перестают качаться и плыть. Пришлось спустить босые ноги на холодный пол и отправиться на поиски, не забыв завернуться в плед. Не найдя пропажу и на кухне, Валера решил, что Тарасов скорее всего на веранде и, щурясь, направился туда. Но обнаружился Анатолий Владимирович на крылечке, с накинутой на плечи вязаной кофтой и с сигаретой в зубах. — Ты чего не спишь? — Холодно стало, проснулся, а тебя… тебя нет, — смутился Харламов. Во-первых, потому что снова пришлось обращаться на «ты», а во-вторых, почувствовал себя неловко. Ну что он как курица-наседка, в самом деле? С другой стороны, тревожиться о важном и любимом человеке (это слово он тоже стеснялся произносить вслух, но вполне уверенно так думал, и этот небольшой прогресс радовал) стало для него обыкновенным делом. — А чего тут? Еще спать и спать. — Не спится, вышел подышать и покурить, — Анатолий глянул на Валерку и возмущенно указал зажатой в пальцах сигаретой на харламовские ступни. Валера лишь вздохнул, понимая все, что было сказано между короткими «не спится», «подышать» и «покурить». — Понятно. — Ты совсем с ума сошел? Босиком на улицу выходишь? Шагом марш спать, балбес! — Я с тобой хочу, — упрямо отозвался Валера и присел рядом, поправляя съехавший плед. Темноту двора освещал уличный фонарь, на который слетались разные насекомые. Где-то вдалеке шумела электричка и лаяла собака. Но в целом Валерке тут очень нравилось, особенно свежий воздух и относительная тишина. — Учти, лечить тебя не буду, когда свалишься с простудой, — пригрозил Тарасов. — Я залеченный. И закаленный. Правда все нормально? — Отмороженный. Да нормально, — Анатолий закатил глаза, хотя подобная забота была ему приятна, — взялся еще один на мою голову. — Ну я же переживаю, — неразборчиво пробормотал Валера, подтягивая к себе ноги и накрывая их пледом. — Что ты там бормочешь? — Планы какие на завтра? Ой, на сегодня, в смысле. — На тебя планов никаких. Отсыпайся, свежим воздухом дыши. Если хочешь, вечером в кино сходи или еще куда. — Не хочу, мне здесь нравится, — Валерка даже обиделся чуть-чуть. Ему правда нравилась тарасовская дача и его общество, выходить в люди пока не хотелось, настроение было стабильно плохим, но при Анатолии он старался держаться. От его кислой физиономии никому легче не станет. — Тебе развеяться не помешало бы, — заметил Тарасов и усмехнулся. Ну да, хорош советчик. После аварии со смертельным исходом и травмами кино какое-нибудь — самое же оно. Сразу поможет про все забыть. — Я хотел про нас поговорить, про то, что о нас знает Татьяна, — неуверенно начал Валера, устав держать крутящиеся весь день мысли при себе. — Нашел время, — проворчал Анатолий, но прерывать не стал. — Если надо, то мы можем как-то все это закончить. — Вот как? И где вас, молодой человек, учили пасовать перед трудностями? Сдаваться, едва начав? — Нигде. Просто… Подумал, что Таня… Она же твоя дочь, и нельзя так… — Ва-лер-ра, — Анатолий обнял его за плечи, чуть улыбаясь. Его тронули эти слова, несмотря на сложность и болезненность темы. — Дети часто осуждают своих родителей, не принимают и не хотят принимать их ошибки, ненавидят за неправильное по их мнению поведение. Так же как и ученики. Валерка на этих словах вспыхнул, но промолчал. — Это нормально. Она так приняла наши с тобой отношения, ей нужно время, чтобы привыкнуть и… — Ты не заслуживаешь того, что она говорила. — Да? С каких это пор мнение о моей скромной персоне изменилось? Вроде бы обоссаным пнем именно ты меня изволил величать. — Я уже извинился. Извинюсь еще раз — прости, я не имел права так говорить, — Харламов поежился. — Вот же… И давай эту тему закроем. Моя дочь, уж прости — именно моя, и наши с ней отношения касаются нас двоих. Спасибо за заботу, но мы сами решим, общаться нам в дальнейшем или нет, — Тарасов затушил окурок в пепельнице и поднялся со ступеньки. — Ладно, спать пойдем. — Пойдем, — Валера понял, что глаза у него буквально слипаются и поплелся следом. Уже на диване Валерка решил как-то смягчить неприятный разговор поцелуем — о большем речи у них не шло, — и, подкатившись под бок, обнял Анатолия. И чтобы наверняка, отыскал его ледяные ступни и позволил прижаться к собственным горячим ногам. — Ну чего тебе? Спи давай. — Сплю, но сначала надо поцеловать, — уже заплетающимся языком произнес Валера и только когда его губ коснулись губы Тарасова, теплые, сухие, устроился поудобнее и почти провалился в сон. — Вот же чудо… — беззвучно произнес Анатолий Владимирович, прислушиваясь к мирному сопению лежащего рядом. Отключился Харламов быстро, сказывался нервный день, да и сил после аварии было не очень много. А вот Тарасов прекрасно знал, что пролежит вот так до звонка будильника — он как полагается был ровно в пять, — грея ледяные ноги о Валеркины лодыжки и размышляя обо всем и ни о чем сразу.***
1972.
Валера переминался с ноги на ногу, вполуха слушая товарищей по команде. Гусь восторгался новым зубом, медсестричкой в стоматологии, которая скрашивала часы в стоматологическим кресле, Зимин же, без пяти минут женатый человек, расписывал в красках знакомство с родителями Насти. Харламову же было не до того — он нервничал, дожидаясь приезда Тарасова. Конечно он знал, что сверх-пунктуальный тренер не опоздает, но кто знает, что там им, в комитете, могло взбрести? Взбрело же провести «личный инструктаж тренерского состава сборной Советского Союза с целью профилактики и предупреждения международных конфликтов и поддержания положительного образа советских граждан». Причем досталось Кулагину и Тарасову, Боброва делегировали в аэропорт вместе со спортсменами, дабы он поддерживал дисциплину среди хоккеистов и вообще, давал, что называется, последние наставления перед отлетом. Окончательно измаявшись в непривычном костюме с рубашкой и галстуком, семнадцатый отыскал взглядом Кулагина — они с Бобровым что-то обсуждали в сторонке, не привлекая внимания остальных. Отыскал взглядом, вздохнул, хотел было взлохматить идеально расчесанные волосы, одними глазами спрашивая: «с ним же все нормально? Он вернется?». Борис Палыч в ответ едва заметно кивнул, успокаивая. Валерка лишь помялся, снова переступая с ноги на ногу — в идеально начищенных туфлях было неудобно, но приходилось терпеть. Он снова поправил галстук, и, при звуках подъезжающей машины, поднял глаза. Из черной, до тошноты сверкающей «Волги» выбрался Балашов, как всегда самодовольный, посматривающий на всех с отталкивающей приязнью. Отведя взгляд от «дорогого Эдуарда Михайловича», Харламов снова встревожился — даже Балашов уже подъехал, а Тарасов? Анатолий Владимирович был вместе с ним на совещании, почему они не приехали вместе? Валерка готов был кинуться к чиновнику с вопросом, но его опередил Кулагин, переспрашивая, будто специально погромче. — Сейчас подъедет? Ну и хорошо, Эдуард Михайлович. Мы успеваем. После этих слов от отвращения и злости семнадцатого даже затрясло — любил Балашов показывать, кто тут хозяин, демонстрировать, насколько неудобен Тарасов в качестве тренера, но, к сожалению, с ним у сборной были фантастические успехи. — Валер, — Гусь потряс друга за плечо, — ты чего такой? — А? Че? — Опять колено? — Сашка сочувственно глянул на травмированную ногу товарища. — Да, немного. Ноет, к дождю, наверное, — попытался пошутить Валерка и даже растянул губы в кривой улыбке. «Куриная Федерация» раздражала до зубовного скрежета, а Балашов то и дело косился своими водянистыми глазками в его сторону. — Только не говори никому, ладно? Нам главное матч отыграть. — Да че, я, дурак что ли, — Гусь даже обиделся. — Ничего, Валер, прорвемся. Порвем канадцев на их канадский флаг. — Угу. Сашка хотел добавить что-то еще, но подъехавший автобус заглушил противным лязгом тормозов, а мгновение спустя Валерка заметил приближающегося к ним тренера. В своем черном костюме, аккуратно причесанный, он всем своим видом выражал уверенность и собранность, но даже издалека по лицу Анатолия Владимировича он понял, что разговор с начальством был не из простых. Гусь вернулся к оставленной сумке, чтобы все еще раз проверить, а Харламов пробрался поближе к тренерам. Его сумка и клюшка как раз были оставлены рядом с ними. Когда Тарасов поравнялся с Всеволодом Михайловичем, Валера разобрал лишь короткое «Потом расскажу» и Кулагин громко скомандовал: — Ну что, ребят, по коням! Парни похватали вещи и Тарасов, пересчитав спортсменов, дал отмашку, мол, можно идти. «Надо узнать, как там все было… На Тарасове вон лица нет… Чертов Балашов! Уволил бы его, что ли. Дышать бы легче стало», — рассерженно думал Валерка. Колено у него и впрямь разболелось, настроение, и впрямь не чемпионское, держало на плаву лишь предвкушение. Они летят в Канаду, играть с сильнейшими противниками. Играть и побеждать.1975.
Как-то Станиславского попросили описать глаголом, что значит любить. К нему предлагались различные варианты: дарить подарки и цветы, жить интересами любимого, пожирать глазами, петь от счастья и пребывать в эйфории. Станиславский ответил: «Хотеть касаться». Дождь перестал совсем недавно и Ира, в открытых босоножках как-то смешно и трогательно обходила лужи. Валерка послушно тащил ее сумку, набитую тетрадями с конспектами — они встретились у библиотеки, — и слушал совершенно неинтересные ему истории. Шел рядом, в нужных местах кивал и вставлял ни к чему не обязывающие реплики, механически улыбался. И думал, много думал о том, как же они дошли до такой жизни. В принципе, он Ирине ничего и не обещал, только она вовсю планировала их будущую жизнь — свадьбу, детишек, совместную жизнь в общей квартире, а он почему-то никак не мог собраться с духом и сказать ей, что ему ничего этого не нужно. Ему нужен хоккей и возможность играть. Он так и не понял, в какой момент между их встречами, его тренировками и ее учебой, ему стало отчаянно скучно рядом с миловидной Ирочкой? В какой момент ему стали неприятны ее сладковатые духи, ее потная ладошка в его руке, как вот сейчас, например. Когда ему стало скучно обсуждать с ней все на свете, ходить в кино, иногда в какие-нибудь кафе, и уж тем более ложиться в постель. У Валеры никогда не было проблем с потенцией, но секс с вроде бы любимой девушкой он с недавних пор и к своему стыду стал воспринимать как очередное и увы обязательное упражнение на снаряде. Думал об этом, смущенно и неловко, подозревая, что окончательно свихнулся. Ну какому молодому парню может не хотеться любви? Голос Иры вывел его из раздумий как раз вовремя — судя по всему, им пора было прощаться. Через сорок минут у Валеры должна была начаться вторая тренировка. — Валер, ну так ты поедешь? — Прости пожалуйста, куда и какого числа? — Пятнадцатого, это суббота, — терпеливо повторила Ира. Было заметно, что невнимательность молодого человека ей очень неприятна, но она великодушно терпела. — На дачу, день рождения моей подруги Риты. Она приглашает всех парами. — У меня тренировка, Ириш, — без доли сожаления признался Валера. — А отменить? Валерка, ну нас же двоих пригласили, — капризно надула губы Ирочка, вызывая в Валере глухое раздражение. — Не могу, понимаешь, у нас строго… — Ну и ладно, тебе твой хоккей дороже меня, — Ира выдернула свою руку из его ладони и протянула руку за сумкой. — Я найду, с кем пойти. Не беспокойся. И провожать меня не надо, сама доберусь. — Ир… — Счастливо! — рассерженно бросила девушка, быстрым шагом направляясь в сторону библиотеки. А Валера поймал себя на мысли, что ссора его совершенно не тронула и ему с Ирой, видимо, окончательно не по пути.