1972.
Дверь в тренерскую хлопнула так, что Борис Палыч, погруженный в составление плана, вздрогнул и выронил карандаш. Тарасов, не глядя на обложенного бумагами коллегу, прошел к тумбочке с графином, и, налив полный стакан, чуть ли не залпом его осушил. То ли Кулагину показалось, то ли правда руки Анатолия тряслись. — Толь, не пугай так. Что случилось? — но тот словно не слышал вопроса и, плюхнувшись на ближайший стул, закрыл лицо руками, давая себе передышку в несколько секунд. Когда Тарасов убрал руки от лица и медленно выдохнул, Кулагин готов был пристукнуть его первой попавшейся толстой книгой. Анатолий улыбался, отчего на лице появлялись новые морщинки, делающие черты как-то мягче. — Меня вернули в качестве тренера сборной. Мы поедем в Канаду, — и только после этих слов Тарасов вернулся к своему прежнему образу. Лицо стало нечитаемым, а взгляд — сосредоточенным и строгим. — Работать придется много, не команда уже, а позавчерашняя молочная лапша. — Ты как всегда добр. Ну что, пойдешь парням говорить? — Потом. Сначала — чаю. С коньяком, — Тарасов поставил греться чайник и, поймав на себе скептический взгляд друга, ухмыльнулся. — Профилактическую дозу, пять капель. — А то с нашей работой и спиться недолго… — будто ни к кому не обращаясь, произнес Кулагин и окончательно отложил свою писанину. Он искренне радовался тому, что Тарасов снова поведет уверенной рукой сборную к победам и новым свершениям. — И что, так и утерпишь, не побежишь обормотов радовать? — Утерплю, — твердо заявил Тарасов, кутаясь в свою вечную теплую кофту. — Ну-ну.***
Весь полет Валера терзался от двух неприятных вещей и не знал, что его беспокоит сильнее — боль в несчастном колене или разговор Тарасова с начальством. И сидел он, как назло, далековато от тренера, рядом с Петровым. Тот, наплевав на все, уткнулся в какую-то потрепанную книжку, не забывая грызть мятные леденцы, щедро выданные стюардессой при взлете. Харламов то проваливался в болезненную дремоту, то выныривал из нее с гулко колотящимся сердцем — они летели в Канаду! — то старался незаметнее глянуть в сторону Тарасова. Тот был невозмутим и это с одной стороны как-то успокаивало. — Володь, смотри, че творит-то, — Валера толкнул в плечо Петрова, чтобы тот посмотрел на «представление». Балашов уже с четверть часа «терзал» Якушева, а Сашка лишь кивал, слушая, и «угукал». — Противная морда, — шепотом отозвался Петров, сделав из пальца закладку для книги. — И не говори… — Слушай, Валер. — А? — Он же, кхм, подкатывался насчет Тарасова, да? — Да. Просил бумагу ему написать. А ты… — Валерка аж задохнулся от подозрения. — Не писал ничего? Он же умеет умаслить… — Совсем дурак, — вздохнул Петров, даже не обидевшись, и несильно двинул книжкой по харламовской голове, испортив прическу. — Эй! — Валера естественно не смолчал и отвесил подзатыльник в ответ, началась дурашливая потасовка. — Ну-ка, успокоились! Харламов, Петров! — Тарасов рявкнул так, чуть поднявшись из кресла, что оба спортсмена инстинктивно вжали головы в плечи, а Владимир даже книжку убрал, от греха подальше. — Еще одна подобная выходка и вы… — Пойдете пешком до Канады, — хохотнул Третьяк, и остальные его поддержали. — «Гы-гы-гы», вот дураки, прости Господи… — Борис Палыч возвел глаза к потолку. — Ага, высадят. Слышь, Валер, веди себя хорошо и у Володьки книжку не отбирай, а то он звереть начнет, — от души посоветовал Михайлов. Они с Володей общались и вне льда, в отличие от замкнутого Валерки. — Успокоились, я сказал! — напоследок припечатал Тарасов и уселся обратно на свое место. — Толь, ты чего такой перекошенный? — тихо поинтересовался Кулагин, благо сидели они на соседних местах и можно было поговорить. Да и лететь было прилично — целых десять часов, через Варшаву. — Да эти… Поимели во все отверстия, — Анатолий Владимирович отмахнулся. Поговорить они смогли только сейчас, спустя полчаса после взлета. — Толя, — укоризненный взгляд Кулагина заставил Тарасова усмехнуться. — Борь, не строй из себя неженку, сам знаешь, как оно бывает и без вазелина. — Постарайся так не психовать, нам лететь еще… И четыре матча играть. — Всю душу вынули, да гаденько так намекнули, что я должен быть невероятно счастлив за возможность везти свою же команду, своих парней в Канаду! Ты подумай только, а? — Правильно ты назвал Федерацию куриной. — Какая же она еще, если не куриная. Давай партию? — Тарасов достал из небольшой сумки, служившей ручной кладью, шахматный набор. Они расставили фигуры и Анатолий Владимирович продолжил так же негромко, чтобы не мешать сидящим вокруг «полуфабрикатам» и спящему в соседнем ряду Боброву: — И это ладно, не впервой такое скотское обращение. Знаешь, что самое херовое, Борь? — М? — Они согласны на ничью. Кулагин одними губами произнес что-то подозрительно напоминающее «охуели совсем» и взялся за пешку. — Мне нравится твой настрой. Судя по нему, канадцам придется сложно, — улыбнулся Борис Палыч. Тарасов в ответ рванул идеально завязанный галстук вниз, понимая, что многочасовой перелет вместе с удавкой на шее он просто не перенесет. Вместо ответа, Анатолий взялся исполнять одну из самых любимых своих комбинаций, уже зная, с какой речью соберет команду по прилету.***
Несмотря на позднее время в угловом номере на четвертом этаже горел свет и было накурено. Причем Кулагин, поворчав для виду, присоединился к Анатолию — это был пожалуй, единственный легальный способ снять напряжение. Борис Палыч умудрился выспаться еще по пути в славный город Торонто, а вот Тарасов не мог заснуть от слова совсем. Голова после перелета гудела, усталость давила на плечи вдвойне — нельзя было показывать, насколько он сейчас не в форме. Анатолий Владимирович продолжил повисший на паузе разговор, смотря на пейзаж за окном и не видя его. — …Они должны на шкуре своей почувствовать, что такое сборная Советского Союза. Что это мощь, скала, профессионалы… А уж то, как настраивать ребят перед первой встречей — моя головная боль. Кулагин криво улыбнулся каламбуру. Олег Маркович — надежный товарищ и отменный специалист, бессменный медик, — после того, как проверил спортсменов после перелета, присоединился к ним с пачкой канадского чая и какими-то приторно сладкими вафлями с кленовым сиропом. Конечно, это был не коньяк под хорошую закуску, но тоже ничего. По крайней мере, Борис это знал — Тарасов остался доволен, как порядочный сладкоежка. То, что у коллеги и друга имелась такая слабость, знал только он, да Олег. С остальными Анатолий держался на более серьезной дистанции и каких-либо личных моментов не затрагивал. — Сильно болит? — Терпимо. А вот завтра, чувствую, голова будет болеть у Синдена и Фергюсона. Слушай, Борь, мы ввязались в такую задницу… Услышав это, Борис Палыч подавился дымом. Непохоже это было на уверенного в себе, «стального» Тарасова — признавать, что есть ситуации, в которых его спортсмены вполне могут иметь бледный вид. Тарасов, видимо, такого эффекта и добивался. По крайней мере с лица Кулагина слетело сонное выражение. — Я о том, Борь, — Анатолий Владимирович повернулся и, опершись поясницей о подоконник, хмыкнул, — что когда наша сборная разделает Канадцев под хохлому, этим бравым ребяткам будет сильно не до смеха. Что они говорят? Что не соперники мы. А это что? Самая большая их ошибка. — «Когда»? А не «если»? — «Когда», Борь, «когда». Вот увидишь, они не подведут. — Дай-то Бог, — зевнув, Кулагин затушил сигарету в пепельнице и, прямо не раздеваясь, плюхнулся на свою кровать, сминая песочно-бежевое шерстяное покрывало. — Разденься, а то завтра замучаешься одежду гладить, — посоветовал Тарасов, отправив свой окурок в долгий полет. — Гладить? Толь, я тебе таким уже не нравлюсь? — Дур-рак, — беззлобно резюмировал Анатолий Владимирович. Он терпеть не мог раскиданных и мятых вещей, в отличие от Бориса. — И как тебя Рита столько лет терпит? — Кстати, Толь, как приедем, приходи к нам на пельмени, Ритка велела передать. — Хорошо. Не идешь в душ? — Нет, я уже сплю, — сонно отозвался Кулагин. Его и впрямь сморило, то ли от духоты в номере, от которой не спасало даже открытое окно, то ли от пережитых днем эмоций. Когда Тарасов вернулся из ванной комнаты, Борис старательно делал вид, что спит, переодетый в пижаму. Одежда валялась кучками на стуле рядом, беся Тарасова одним своим видом. Анатолий прошел к своей кровати, стоявшей у окна и получил в спину чем-то тяжеловатым, но мягким. — Борька! Ты с ума, что ли, сошел?! Метательным снарядом оказалась «олимпийка» самого Тарасова, скомканная и пахнущая табаком. — Ты всегда был занудой, им и останешься, — пробубнил Кулагин в ответ и вполне заслуженно получил в ответ подушкой. Почему-то в этом отеле их выдавали сразу по две, и Тарасов вполне мог обойтись и одной. — Учти, я встану в четыре и буду греметь всем, чем только можно. — Напугал ежа голой жопой, — раздалось из-под одеяла, которым Борис накрылся с головой. Приглушенный свет почему-то противно резал глаза. — Не к добру развеселился, — мрачно попенял Тарасов и, улегшись, выключил ночник, висящий над кроватью. Темнота и прохлада номера сделали свое дело — в итоге через несколько минут оба мужчины спали.