(В) сердце

1981.

Пляшем на виражах, повороты веками И никому нет конца, даже тем, кто не с нами. Наша песня с тобой в облаках… И пока ничего, ничего не случилось, Я вчера еще помнил, что жизнь не приснилась — Этой осенью стала она…       Услышав странный то ли вздох, то ли стон рядом с собой, Валерка дернулся и приподнялся на локте, просыпаясь. Звук повторился, и он окончательно понял, что Тарасову что-то снится, причем явно не слишком хорошее.       — АнатольВладимыч… — позвал Валера и слегка потряс мужчину за плечо. Тот не реагировал, продолжая судорожно комкать одеяло, вертясь на месте и выгибаться дугой. Остатки сна моментально слетели с Валеры и он, поднявшись на ноги, включил ночник со своей стороны. — Толь!       Новые попытки разбудить Тарасова не увенчались успехом, и Валерка подумал уже было о том, чтобы отвесить ему хорошую пощечину. И замахнулся было, но не смог. Не хватило мужества ударить человека, за которым он несмотря ни на что был готов и в огонь, и воду.       Пришлось прибегать к другим мерам. Из кухни притащил стакан с водой, разлив правда по дороге в комнату — его самого слегка штормило после такого резкого подъема, затем включил и со стороны Анатолия ночник, после чего без зазрения совести влез в тумбочку и нашел несколько упаковок с таблетками. Причем лежали они так, чтобы в случае чего рука сразу же могла нащупать один из блистеров. Это почему-то неприятно царапнуло — слабости Тарасова казались Валере чем-то невероятным. Тем более что за все это время он ни разу не видел Анатолия Владимировича с какой-нибудь таблеткой в руках.       На самом деле, все происходило быстро, в считанные секунды, просто время в Валеркиной голове почему-то странным образом растянулось. И когда он, плюхнувшись с краю, ему показалось, что этот кошмар будет длиться вечно — лицо Тарасова, слишком бледное, кривилось от ужаса. Причем это выражение Валера не мог себе представить и в страшном сне. Казалось, что такой человек как Тарасов не будет бояться чего-либо настолько сильно. Тарасова трясло, как от озноба, но лоб оставался холодным — пришлось проверять губами, не доверяя собственным ледяным пальцам. Валера про себя решил, что если минут через пять ситуация не улучшится, то позвонит Таньке, любимой младшей сестре — она точно помогла бы, несмотря на позднее время.       — Толя, проснись, пожалуйста. Это кошмар, это просто кошмар, все хорошо… Все хорошо, — беспомощно бормотал Валера, придерживая тренера за плечи, когда он снова начал метаться. Вдруг в какой-то момент Харламов просто взял его за руку, сильно, до боли, сжал в своей руке. И кошмар закончился. Анатолий замер, задышал ровнее, но глаз не открыл. — Все в порядке, АнатольВладимыч, это был плохой сон, дурной сон, ерунда какая-то… Вы… Ты дома, все хорошо.       — Валер? Это ты? — нечетко произнес Тарасов, щурясь от света.       — Я, я, — Валера окончательно запаниковал, слишком уж непохоже это было на сдержанного Тарасова. Он и на здоровье никогда не жаловался, а тут выяснилось, что «великого и ужасного» вполне обычно мучают ночные кошмары. — Живой, теплый, лохматый. Можешь потрогать.       Тарасов неверяще глянул на Валерку, но на всякий случай потрогал, убеждаясь, что Харламов вполне теплый и материальный, и это не вторая часть его сна.       — Давай… вот, воды. Что-то плохое приснилось? Ты метался так, стонал даже…       — Плохое — не то слово, — нехотя признался Анатолий. Смысл было отпираться, если Валера и так все слышал и видел? Приподнявшись на локтях, с благодарностью глянул на поднесенный стакан с водой. В глотке пересохло и царапало, как будто он по-настоящему кричал и сорвал голос. Пальцы не хотели слушаться и брать стакан нормально, а зубы как-то унизительно пару раз стукнули о его край. Тарасов смущенно прикрыл глаза. Его продолжало потряхивать, сердце стучало как безумное, и рубашка со штанами — служившие пижамой, — промокли казалось насквозь.       Валера не рискнул расспрашивать дальше, надеясь, что Тарасов скажет сам. Вместо этого он забрал у него стакан, продолжая свободной рукой сжимать его руку так, как будто это было самым важным — просто касаться, держать за руку и ни за что не отпускать.       — Я бы запросто мог сдать норматив по скоростному бегу из комнаты на кухню в темноте, — криво улыбнулся Валерка, испуганный и не очень понимающий, чем можно помочь еще.       Анатолий попытался приподняться и сесть, но Валера заставил его лечь обратно и мысленно ужаснулся такой покорности — значит было хуже, чем Тарасов хотел показать. Нашарив в тумбочке нужные лекарства, Валерка достал сначала одну таблетку и запихнул ее в рот не сопротивляющемуся Тарасову, а немного погодя — вторую, побольше.       На возмущенный взгляд Анатолия Владимировича, смешанный с удивлением, Харламов улыбнулся. Действительно, он же спортсмен, помешанный на хоккее человек, откуда может знать об оказании помощи не при травмах или чем-то подобном.       — Я же при тебе не пил ни разу… Откуда можешь знать, что нужно делать?       — А это просто. У меня же сестра младшая — врач… Я бы и не сообразил, наверное, но вспомнил, что отцу так же плохо было, он курит по три пачки в день, сердце стало часто беспокоить… Танька мне и объяснила, что надо сначала таблетку нитроглицерина, а потом валидол. Что-то там расширяется, потом сужается, но в итоге может быть головная боль, если по отдельности… А так не будет, — Валерка стушевался. — В общем, знаю, что надо делать. Первую помощь оказать смогу, наверное. Но больше так пугать не надо, хорошо?       Тарасов готов был слушать что угодно, хоть сказки крайних народов севера, лишь бы не вспоминать жуткий, пробирающий до основания сон, в котором он действительно потерял Валеру. Навсегда. Он как будто бы был на месте аварии, видел искореженную груду металла и изрезанные стеклами тела, причем Валерке в его сне досталось больше всего.       — Извини, что разбудил. Просто это я никак контролировать не могу.       — Вот уж ерунда, — Валерка мотнул головой. — Получше стало? Нам постель бы перестелить, и найти свежую пижаму. Где это все взять?       — Позволь, я сам, — Тарасов, окончательно придя в себя, решил взять наведение порядка в собственные руки.       — Хорошо. Пойду стакан уберу, — произнес Валерка ради того, чтобы не молчать и, чувствуя, как в носу защипало, поспешил уйти из комнаты, прихватив пустую посуду. Не хватало только разрыдаться от переполняющих чувств прямо при Тарасове. В итоге он так погрузился в собственные невеселые размышления, что не услышал, когда его позвал Анатолий.       В итоге хозяин дома застал плачущего Валерку в полу-темной кухне, рассматривающего что-то за окном. Хотя в кромешной темноте вряд ли что-то можно было увидеть, кроме разводов на стекле да веток яблони, шевелящихся от дуновения ветра.       — Валер? Ты спать идешь?       — Я… — Валера отвернулся, отчасти завидуя тому, как быстро Анатолий взял себя в руки. Сказывалась, видать, многолетняя привычка держать лицо. Валере казалось глупым собственное поведение. Ну мало ли, что и кому снится, бывает и плохое, но это же не повод рыдать на груди у изумленного Тарасова.       — Ва-лер-ра, ну что ты в самом деле…       — Все нормально, — сдавленным голосом отозвался Валера, по-прежнему не оборачиваясь. — Сейчас приду.       У каждого из них было немало того, что никогда не видел другой. И самым интимным для Валерки были именно слезы. Плакал он редко, причем если слезы и случались, то от злости и раздражения, и никогда от боли или жалости. Сейчас же ему было страшно, невероятно страшно — прочувствовал все, что чувствовал Тарасов во время его первой аварии и сейчас, после недавней, едва не стоившей ему жизни. Ему было страшно и тревожно, потому что конечность жизни, и его, и Анатолия — чувствовалась как никогда сильно. Умирать не хотелось чуть меньше, сильнее не хотелось, чтобы страдали и плакали по нему. Но вместе с тем в душе поднималось какое-то новое чувство — щемящая нежность, смешанная с ясным осознанием, что Тарасов для него — все. Самое важное, то, для чего он вообще, наверное, появился на свет. А еще его переполняло благодарностью, оттого, что Анатолий его не оттолкнул и позволил узнать чуть лучше.       — Мальчишка… Ну что такое опять? Вот он ты, вот он я, живые и здоровые, к чему слезы? — голос Тарасова прозвучал совсем рядом, но Валера продолжал стоять, опустив голову и не реагируя на прикосновения к своей спине. Анатолий совершенно по-особенному гладил его по спине, почти что между лопаток, давая понять, что ему не все равно, что он рядом. И не считает такое поведение глупым или смешным.       — Рано или поздно все это закончится, а ты… Я не думал, что будешь так переживать из-за какого-то Чебаркуля.       «Не какого-то, а моего», — с долей гордости подумал Тарасов, но вслух этого не сказал.       — Давай не будем забегать вперед и думать, что будет потом. Когда-то, через много лет мы умрем, я, естественно, быстрее… Валер, не стоит об этом беспокоиться. Не надо умирать раньше смерти.       Валерка шмыгнул носом и посмотрел на стоящего рядом Тарасова.       — Мой брат так говорил.       — Ваш… твой брат?... — удивленно вскинув брови, Валера даже забыл хлюпнуть носом еще раз.       — Да. Младший, Юрка. Футболистом был… Любил так говорить, а погиб рано — в двадцать шесть. Авиакатастрофа. Пойдем спать. Что-то мы разгулялись.       Валера согласно кивнул и, вместо ответа, сгреб Тарасова в охапку, обнимая так же, как тогда, в Канаде, зажав в кулак кусок клетчатой рубашки.       — Учти, что подъем ровно в пять. Зарядка, обливание холодной водой и занятия по моей особенной методике, Валер, — Тарасов, ворча, пытался справиться с эмоциями. Не любил он сентиментальностей, но сейчас-то, наедине с этим невозможным «мальчишкой», буквально выворачивающим душу наизнанку, он мог позволить себе чуть-чуть того, что обычно запиралось на семь замков.       Как ни странно, сам Анатолий, когда они перебрались обратно в постель, уснул сразу же, едва голова коснулась подушки. А Валерка никак не мог заснуть, мешала гудевшая голова, мыслей было столько, что казалось она просто лопнет. Уснул Валера уже под утро, а Анатолий Владимирович не стал его будить как и обещал, в пять, дав возможность поспать и оттянув побудку до семи ноль-ноль.