April Rain – I See You When I Look At The Stars
Доктор так и не пришел в этот день. Наверное, Акааши был даже рад такому исходу. Сна не было ни в одном глазу, голова чувствовала себя свежей, хоть и внезапно оказалась переполненной за полчаса, проведенных со слишком ярким доктором. Тело тяжелое, но двигалось куда более охотно, чем в обед. Да и в общем он чувствовал себя полным сил. Будто его подзарядили энергией. Энергией янтарного цвета. Большой, но уже потерявший то волшебное тепло, халат висел на спинке кровати. Акааши справедливо решил, что сейчас ему не от кого прятаться и мять халат доктору совершенно ни к чему. Все-таки быть причиной неопрятного вида не хотелось.- И с каких пор ты стал заботиться о таком?
Действительно, с каких? Может, с тех пор, как стали заботиться о нем? Когда стали залезать под тонкую кожу горячими руками к ледяному сердцу и, осторожно обхватывая со всех сторон, равномерно согревать. Если раньше на подобные попытки Акааши бы грустно улыбнулся и сказал что-то о бесполезности занятия и что греть там уже нечего, то сейчас как-то не получалось. - С тех самых, когда ты начал терпеть конкуренцию. Акааши смотрел в окно, пальцы правой ноги облизывал холод пола, левая же была забрана на подоконник. Хотя бы на пять сантиметров шире и парень смог бы подобрать на подоконник обе ноги, но не судьба. Особого дискомфорта не чувствовалось, кровь частично восстановилась и озноб, преследовавший его даже под теплым одеялом, становился все меньше. Кейджи еще раз поразился резервам организма, которые возвращают его к нормальной жизни. Обычно в таком состоянии он был на третий день при помощи лекарств.- Ты серьезно?
О да, серьезнее некуда. В блюдце, которое он держал в руках, только что оказался пятый бычок. Хотелось взять еще одну, но нельзя. Обычно он курил по 3-4 сигареты за день, в особо нервные дни доходил до пяти, а в спокойные дни мог забыть, где оставил пачку еще с прошлого вечера. Взгляд скользнул на соседнюю стену, после чего послышался обреченный вздох: сегодня была уже четвертая за последние 10 часов 17 минут. С появлением доктора время в палате замедлялось. Все их встречи едва ли наскребут на час чистого времени, но для Кейджи прошла еще одна маленькая, короткая, но яркая и необычная жизнь. Было больно признавать, вот только бежать уже некуда. - Но ты ведь тоже чувствуешь, что это правильно. Цвета вокруг на миг перестали перетекать из одного оттенка в другой. На мгновение ушло тошнотворное и липкое чувство жизни не в своем мире. Сравнимо с моментами, когда видео не до конца прогруженно и на пару секунд останавливается на одном кадре, а потом снова начинает воспроизводиться. Вот и сейчас на мгновение время остановилось, застывая в блеклых, но все же не тех привычных грязных тонах. Ему будто дали шанс на спасение. Шанс сбежать из ненавистного ему мира. Забрать ярко-белый халат и смотреть только на него, пока будет нестись по коридорам и искать табличку на двери «Бокуто Котаро», а потом тарабанить в дверь, наплевав, что он нормальный и что после этого его уже никто таким воспринимать не будет.- Хочешь сказать, что он лучше меня?
Шанс, которым он не воспользуется. Окружение снова приобретает старые тона. Светлые стены медленно пересекаются с цветастой простыней, порастая грязным налетом. Пара минут и все вернулось на свои места. Все, кроме белоснежного халата на спинке кровати, которая уже приобрела синие разводы. Кейджи плюет на старые запреты и берет еще одну сигарету. Тяжело. Еще никогда ему не было так тяжело найти общий язык с голосом. Обычно тот понимал без слов, лишь подсказывал и запоминал детали, ну или «помогал», когда это было совершенно не нужно. Но все же взаимопонимание у них было неплохое, поэтому договориться в чем-то схожем было реально. Сейчас же было другое. Голос все видел, но то ли не понимал, то ли не хотел понимать. Ему придется объяснять очевидное, разбирать моменты и углубляться в детали. А к такому, как оказалось, Акааши был не готов.- Лучше, да? А какой шанс того, что ты не захочешь вскрыться и с ним?
Небольшой огонек освещает его лицо на пару секунд и тут же гаснет. Парень делает глубокую затяжку и выдыхает горький дым из легких медленно, стараясь оттянуть и без того неимоверно долго тянущиеся минуты. Слова не хотят собираться в кучу, язык будто стал большим и неуправляемым. Словно все его тело отторгает разговор.- А вдруг он будет таким же, как тот Куроо?
Кейджи выдыхает еще одно небольшое облачко дыма и смотрит в окно. - А ты знаешь, где поковырять. Это было его вторым порезом. Самым глубоким, болезненным и жгучим. Тогда он был как никогда близок. Тогда он впервые взял лезвие не из-за голоса, а потому что разочаровался в мире. Тогда голос его отговаривал, внушал что это глупости. Первый порез был из-за отчаяния. С каждым днем он все громче слышал голос, видел изменения в мире, искажения в красках. Люди потеряли привычные черты лица, что делали их привлекательными, природа показывала свою красоту только зимой, когда не было такого огромного обилия цвета. Кейджи слишком много видел, но, что хуже, постоянно слышал чьи-то комментарии на любое событие у себя в голове. Его будто убивали морально, медленно раскатывали тонким слоем. Парень чувствовал, что теряет себя и не может больше себя контролировать. Тогда и взял лезвие. В первый раз его вытащили соседи: Акааши забыл выключить воду в ванной и затопил их. Те среагировали непозволительно быстро, вызвали кого надо. По возвращению домой ему выдали чек, сумма не была непомерно большой, но немного куснуло. Хотя, пропавший аппетит и апатия едва ли совпадала с нехваткой денег. Скорее ему просто было не до этого. Да и не мог чек быть таким большим, ведь в доме, где он жил, едва ли половина квартир была хоть с каким-то ремонтом. А потом был Кенма – первый ( и все еще единственный) друг с появления голоса. Акааши сознательно отгородился от остальных, справедливо считая, что тот, каким его все знали раньше, больше не существует. С Козуме он чувствовал себя легко и спокойно, будто тот не замечал его странностей, принимал таким, какой есть. Кейджи же сначала не понимал его бесконечной любви к гаджетам, но медленно втянулся и нашел в этом частичную отдушину. После он с большим удовольствием выражал себя в картинах, чуть позже помог новый друг, и отдушина стала приносить прибыль. Все случилось так легко, будто было хорошо отрепетированной сценой. Пока в его жизни не появился черный цвет. Акааши точно помнит дождливый осенний день. Его работы так сильно понравились автору рассказа, что решили обсудить детали при личной встрече. Кейджи хотел было отмахнуться и доверить все писателю, вот только рассказ сильно зацепил и дал так много вдохновения, что он не ограничился рисунками к любимым моментам, но и согласился нарисовать обложку, а ведь раньше никогда не делал подобного. Вот и пришлось ехать на другой конец города, замерзая даже в теплом такси. Уютное кафе не подразумевало под собой дресскод, но Акааши почему-то выделился. В темно-сером свитере крупной вязки с большим отворотом и обычных темных джинсах. А все потому-то двое ожидавших его были одеты куда официальнее: автор был в брюках и светлой рубашке какого-то голубого оттенка, Кейджи не смог запомнить ее первоначальный цвет, т.к тот почти сразу стал искажаться серыми пятнами. А вот издатель его удивил. Это был мужчина немного старше его и выглядел ровно на свой возраст. Бордовая водолазка с узкой горловиной, а поверх накинут насыщенно-черный пиджак с отделкой карманов и пуговицами кирпичного цвета. Брюки модного фасона, но выглядят строго. На голове было целое гнездо таких же черных волос. Кейджи пару минут смотрел прямо на него, наплевав на все правила приличия. Однако цвет не уходил. Издатель выглядел точно таким же, как и в самом начале, лишь лицо стало более ехидным. В деле Куроо Тетсуро, как позже смог узнать Акааши, оказался очень цепким. Но внимание парня было приковано не к профессионализму, а к бархатному голосу, который заглушал голос внутренний. Казалось, что все вокруг их столика было в другой вселенной, где Кейджи почувствовал себя… легче? Да, это будет лучше всего сказано. Брюнет смог отдохнуть, насладиться большой чашкой капучино без сахара и найти для себя новые оттенки. Акааши был рад, что за всю встречу он объяснил всего пару моментов и был понят с первого раза. Остальное время парень будто подглядывал за работой яркого черного пятна рядом, слушал приятный низкий голос и запоминал мягкие, по-кошачьи грациозные движения. Вернувшись домой, он впервые осознал, что картинка не может уйти из головы. Парень хорошо помнил все оттенки черного. Однако с ужасной силой била мысль, что выразить свои чувства на холсте не сможет. Да, Акааши умеет рисовать, но его стиль не предназначен для того, чтобы выразить его. Куроо стал для Кейджи кем-то особенным и недосягаемым за пару часов. Через несколько дней ему на почту приходят сообщения с неизвестного аккаунта. После просмотра странички писавший человек ему оказывается далеко не неизвестным, а прочно занявшим все мысли в голове Кейджи. Куроо легко вывел общение на неформальное. Некоммуникабельный Акааши и сам не заметил, как легко впустил к себе этот насыщенный черный цвет. Он наслаждался ночными переписками с Куроо, нечастыми встречами и прогулками, редким, но таким страстным и горячим сексом. Это не было похоже на отношения, да и они оба понимали, что не способны на что-то серьезное. Не друг с другом как минимум. Куроо научил его правильно курить. Сначала заставил бросить слишком крепкие для Акааши Мальборо. Если раньше Кейджи не придавал значения марке и использовал их только для успокоения, то Тетсуро открыл для него новый мир. Теперь, совершая особый ритуал закрутки сигарет, он мог не только расслабляться, но и сполна насладиться вкусом. С того дня их разговоры на балконе стали еще дольше. Акааши научил его правильно одеваться. Куроо улавливал краем глаза скетчи (зачастую там даже не было лица, а порой и головы вообще, но он явно видел себя). Тетсуро посчитал это тонким намеком, хотя все рисовалось без задней мысли. Его рука только набрасывала образы из головы, после чего листы забывались или даже выкидывались. Однако в рубашках и брюках Куроо чувствовал себя до неприличия комфортно, а чуть позже осознал, что внешне стал еще более привлекателен. За полгода наблюдения за кошачьими движениями, рука смогла уловить тонкость и изгиб линии. Им нравилось выражать свои чувства в мелочах. Акааши сам варил дорогущий кофе к его приходу и точно знал в каких пропорциях нужно смешать с молоком и сахаром. Куроо же нравилось обнимать тонкокостного парня сзади, чтобы тот не замерз, когда они вместе выходили курить на балкон, находили очередную интересную тему и не возвращались домой по несколько часов. После страстных ночей, когда Куроо оставался у него, Кейджи вставал раньше и приводил одежду в идеальный вид. Тетсуро доставал кювет Winsor & Newton, которую видел во вкладках онлайн-магазина на ноутбуке, и незаметно оставлял его у мольберта. 17 ноября была подарена первая, написанная в новом стиле, картина полностью в черном цвете. Первая и единственная законченная работа, где изображен реальный человек. Через половину месяца в худые большие ладони кладут увесистый артбук, перевязанный ленточкой. Там собраны все работы, что были хоть когда-то выставлены в сеть, некоторые скетчи, мимоходом показанные во время разговора и даже наброски, которые, как казалось автору, никто и никогда не видел. А после наступила точка отсчета их отдаления. На Акааши навалились заказы с очень приличной оплатой. Тогда еще он не умел расставлять приоритеты и считал, что деньги – самая необходимая вещь на свете. К тому же ему хотелось их тратить, и он точно знал на кого это сделает. Куроо же и до этого был часто занят на работе, а теперь стал чуть ли не ночевать в офисе. Новый год они провели отдельно - один за мольбертом, находясь в глубоком творческом кризисе, а другой в командировке, которая и даром была бы не нужна. Страдая без привычного тепла в слишком большой кровати для одного. Но, кажется, с наступлением нового года, у обоих отщелкнуло. Они стали отходить шаг за шагом, медленно, но настойчиво рвали привязанность, понимали, что больше не нуждаются друг в друге. То, что они исчерпали себя, перестали видеть то, что раньше привлекало, было осознано только через месяцы. А в тот момент они действовали больше на инстинктах. И ведь голос был против. Он тянулся к этому насыщенному черному цвету. Акааши очнулся первым. Внезапно пришло понимание, что в голове только чушь, на холсте остается какая-то мазня, а цвета вокруг снова стали теряться. Не получались ни рваные линии, которыми он рисовал раньше, ни тонкие линии, освоенные совсем недавно. Кейджи пару дней лежал на кровати и смотрел в потолок, пытаясь хоть что-то выжать из себя, перечитывал работы, которые сильно цепляли его в свое время, а после снова пытался настроиться, но все тщетно. Без Куроо он был пуст. Парень хотел выть от безысходности. Этот кошак пришел и принес ему целый мир, а потом также легко его забрал обратно. Забрал все, что они взрастили вместе, так еще и прихватил, что у него было раньше. Месяца хватило на понимание, что без рисования Кейджи уже не может ничего. На следующий день в руке оказалось уже такое знакомое лезвие. В этот момент парень почувствовал, как становился свободен. Не совсем приятные, но яркие и острые ощущения пробирали Акааши до кончиков пальцев. Тогда он был счастлив. Его серый, ставший еще более гадким за год, мир, в который ему пришлось вернуться, был разрушен незабываемыми нотками боли и страха перед неизвестностью. В тот момент Кейджи перестал считать людей, рисующих кровью, излишне пафосными и показушными. Он и сам не прочь сейчас изобразить что-то неповторимое на холсте, собирая краску с собственных запястьев. Хотя, все-таки, закончить эту никчемную жизнь было бы куда лучше. - Он не Куроо, он еще ярче. Акааши тихонько шипит, чувствуя, что сигарета уже дотлела до фильтра, где он держал пальцами. Докурив остатки, парень старательно втирает окурок в блюдце, оставляя шестой бычок.- Значит, будет еще больнее.
Уголки губ едва заметно поднимаются, а глаза смотрят на ничуть не изменившийся за ночь пейзаж. Его лицо в рассветных лучах выглядит безумно, но лишь голос знает, что Акааши абсолютно серьезен и как никогда вменяем. Сейчас Кейджи сделал первый серьезный выбор, обдуманный и осуществленным по своему желанию, а не от воздействия окружающих. - Значит, от этой боли я точно смогу умереть в конце, если что-то пойдет не так. Рука поднимается на уровень глаз, холодные пальцы обхватывают запястье и с какой-то особой нежностью большой палец проводит по белоснежной повязке на месте второй полосы. После палец перемещается выше, будто намечая, где будет следующий порез, но не проводит, а наоборот, останавливается. Акааши смотрит на немного запачканные бинты. Уголки губ едва заметно поднимаются вверх, а дышать становится легче. - А может и не пойдет. Он не хочет видеть этот порез на руке.