God Is An astronaut – First Day of Sun
Сегодня должен был пойти дождь. Или снег. Или хотя бы град. Ни одной толковой мысли, кроме этого бреда, в голове не было. Ну а как иначе можно реагировать на то, что к нему без стука входит в палату человек, которого он не перепутает ни с кем, в 9 утра с увесистой сумкой в одной руке и большой папкой для бумаги в другой. Акааши не мог поверить в происходящее. Но сначала стоит все разложить по полочкам. Во-первых. В палаты не положено входить никому, кроме медперсонала и самого пациента. Для свиданий существует несколько отдельных комнат выдержанных в теплых тонах, с прикрученными к полу креслами и столом и отсутствием любых острых углов. Внутри стояло несколько камер, а за дверью обязательно караулила медсестра или санитар, а то и все вместе, в зависимости от степени буйности больного. Место редко использовалось больными, которые тут практически живут. Только когда какие-нибудь дальние родственники вспоминали о «больных одиноких» и приезжали подписать бумаги. Если же не получалось напрямую, то просто оставляли толстый конвертик на столе главврача, а после на руках оказывалась справка о невменяемости. Давно продуманная и отлаженная схема. Кейджи ненавидел то место даже больше комнаты, где обычно они заполняли карточку вместе с врачом. В ней будто красной краской на стенах написано, что ты ущербный, поэтому к тебе будут относиться чуть лучше, чем как к опасному зверю. Кнут, пряник – проверенные методы, которые превращают агрессивных больных в подобие овоща. Так было удобно для всех. Мнение больного, конечно, никого не волнует. Сам там был ровно один раз, после второй полосы, когда Кенма завозил ему вещи. Разговор не завязался, их обоих мучила гнетущая атмосфера и ощущение слежки. Там же было решено, что Козуме больше не просит свиданий, а просто передает сумку и после они спокойно переписываются. Если Кенме совсем не нравилась ситуация, то доходило до телефонных разговоров, но это была крайняя мера. Во-вторых, для Акааши друг был чуть ли не единственным вежливым и учтивым человеком, который идеально чувствовал дистанцию между ними. Они прекрасно понимали друг друга, доверяли тяжелые разговоры и даже некоторые тайны. И именно поэтому Кенма никогда не входил без стука. Только он знал, как важно для Акааши иметь хотя бы пару секунд, чтобы подготовиться увидеть кого-то: одеться и закрыть свои руки, иначе будет чувствовать себя неуютно; закрыть скетчбук и убрать его подальше или же развернуть мольберт к стене, чтобы случайно кто-то не увидел недоделанную работу; выйти из своего мира, куда он иногда погружался так глубоко, что мог сидеть на кресле и неподвижно смотреть на щели в половицах. За такие моменты Кейджи обожал наблюдательность парня и даже несколько раз тихо благодарил. Ну и в-третьих, Кенма никогда бы не проснулся в такую рань. Его друг был той еще совой, так что вся активность приходилась на ночное время. Ну и работал он до раннего утра, а иногда и до обеда. Если Акааши просыпался с утра ( обычно это было до полудня ) и видел Козуме в сети, то тут же следовал звонок и короткий разговор, что тот засиделся и стоило иногда открывать шторы, чтобы хоть как-то не теряться во времени. Они странно заботились друг о друге, но им обоим так было комфортнее и спокойнее всего. Могли не видеться месяцами, иногда не писать друг другу по нескольку дней, а потом позвонить и отчитать за то, что один из них снова почти не спит и скоро умрет от кофеина в организме. Итого, если сложить все факты, то получаем немного неожиданную картину. Кенма, как оказывается, очень хороший и надежный друг, на которого можно положиться в любой ситуации. Хотя Акааши в этом уже давно не сомневался. Бокуто Котаро, пообещавший в первую встречу «достать все, что ему необходимо», свое слово держит. И даже впихивает ни в чем неповинного, явно не спавшего уже не первую ночь, блондина в палату и плотно закрывает за ним дверь. Забавная ситуация. Первым из глубокого ступора, который они делили на двоих, вышел блондин и прервал затянувшееся молчание. - Я раньше договаривался о передачке с другим врачом. Тот обычно только сумку проверял и кивал. В этот раз говорю к кому, а меня потащили сюда. Даже спички прятать не пришлось. Акааши все еще изумленно смотрит на Кенму. Он все же рад, что обстоятельства сложились именно таким образом и теперь есть возможность поговорить. Каждый раз Кейджи старательно избегал личных разговоров, ему почти сразу становилось плохо от обилия красок и то, в какое нечто превращался друг на его глазах. Однако сейчас брюнет решил действовать, а не привычно закрываться. Сначала он выхватил из тонких маленьких рук сумку, раскрыл ее и тут же нашел большую толстовку. Молния скрипнула до середины, а парень уже чувствовал себя спокойно и более расслабленно. Кейджи забрался с ногами на кровать, сел по-турецки – такое себе позволить мог только при Кенме, остальные же видели только идеальные манеры. Сидеть, так на краешке стула с идеально прямой спиной, кушать, так по всем правилами и необходимыми приборами, говорить, так грамотно и вежливо. Но при разговоре по скайпу с Кенмой, у Акааши и маты пробегают, и сидит он скрюченный, с ногами на кресле, а взять пару ломтиков рыбы можно и руками из тарелки. У Козуме было на эту тему пара скетчей, нарисованных на планшете в саи. Кенма не рисовал что-то особенное, да и своими навыками не хвастался и не гордился, а только использовал, когда ему было нужно. Хотя Кейджи говорил, что у него неплохо с анатомией и передачей эмоций. Думается, что от человека, который зарабатывает приличные деньги красками и кистями, это хороший такой комплимент. Кенма хотел было перевернуть стул, чтобы оседлать его и сесть напротив Акааши, но успел лишь тихо выругаться, убеждаясь, как хорошо они стоят. Вздохнув, он направляется к кровати и устраивается в противоположном углу, чтобы не так сильно беспокоить близостью. - Я, конечно, понимаю, что ты тут уже почти прописался, но курить в палате… - блондин строго посмотрел на друга. Хотя нет, не так. Кенма его пристально осматривал, стараясь найти зацепку к только ему известным догадкам. Излишняя худоба, бледнота, синяки или ссадины - это все могло рассказать об Акааши куда больше, чем попытки что-то выцепить разговором. Но, как ни странно, Кейджи выглядел прилично, даже слишком, для человека, которого доставили в больницу всего полутора суток назад. Тогда Кенма молча берет его руку в свою. Осторожно задирает мягкий рукав вверх, оголяя запястья. Кейджи не сопротивляется, лишь внимательно смотрит за его пальцами и боится пересечься взглядом. Еще одни глаза, которых он не может выносить. Но, если в Бокуто боялся цвета, то тут именно остроты взгляда, какой-то невероятной проницательности и глубины. Маленькие пальцы легко расправляются с узлом на бинте и снимают повязку. Акааши не возражает, хотя ему хочется сбежать. Сначала блондин подносит чужую руку совсем близко к лицу, рассматривая глубину пореза. Отмечает кровоподтеки, которых быть не должно и недовольно фырчит. Указательный палец медленно проводит по контуру сначала первой полосы, потом немного углубляется внутрь шрама второй, по третьей скользит почти невесомо, на четвертую, еще не до конца похожую на своих «сестричек» из-за свежести, почти не нажимает. К пятой не прикасается, чтобы не занести инфекцию. Другая рука чуть крепче сжимает запястье, призывая поднять голову и посмотреть на себя. Акааши послушно поднимает голову и вновь встречается с проницательным взглядом золотистых глаз.- Золотистых?
И правда. Золотистых. Этот цвет не похож на тот, что резал своей яркостью. Наоборот, был куда более приятным и теплым. На такой цвет хотелось смотреть и находиться рядом. Голос подсказывает, что похож на медовый. Кейджи знает, что такое мед. Знает его приятный, иногда слишком терпкий вкус, когда решишь скушать ложечку без ничего. Знает, как согревает в холодные осенние дни даже пара глотков чая с лимоном и медом. Знает, какое облегчение может дать, если выпить во время простуды чашку молока с медом. Оказывается, у меда такой подходящий цвет. Оказывается, мед чем-то похож на Кенму. Уголки губ едва заметно приподнимаются от таких сравнений. Но Кейджи действительно приятно общаться с Кенмой, несмотря на его порой слишком сложные шутки или острые подколы, когда у них находилось время разговориться. Акааши с огромной благодарностью принимал немного специфично выраженную заботу, которой ему так не хватало в жизни до него. И сейчас, когда друг сидел совсем рядом в палате психиатрического отделения, парень чувствует себя ценным и значимым. Кем-то любимым. Кенма уже было набрал воздуха, чтобы сказать ему все, что о нем думает…но вдруг резко выдохнул. Желание отчитывать пропало. Внезапно пришло осознание, что все подобранные слова потеряли смысл. Козуме все смотрел, стараясь понять, что хочет сказать это странное внутреннее чувство. Лицо Акааши стало другим. Это не заметит никто, но блондин видел абсолютно четко. Брови не были чуть приподняты, скулы не напряжены, адамово яблоко неподвижно стояло на месте. В целом лицо выглядело расслабленно, а не просто надета маска непроницаемости. Однако куда сильнее его поразил другой факт – взгляд Кейджи перестал быть рыбьим. Глаза цепляли детали, что-то высматривали, от чего-то отворачивались, но уж точно перестали безотрывно смотреть в пол и игнорировать чье-либо присутствие. Как же глупо звучало в голове Кенмы, но после пятой попытки самоубийства он впервые увидел своего друга таким живым. - Смотрю, тебе все еще не стыдно. - Обожаю твою телепатию, - Кейджи едва заметно поднимает уголки губ и, считая фразу концом его экзекуции, отводит глаза в сторону. - А ты зацвел. Акааши вздрогнул. Наверное, это и есть то выражение «читать как открытую книгу». Сказать честно, когда такую фразу примеряешь на себя в другой роли, то резко перестаешь любить фразеологизмы и подобные ситуации в целом. Ладно, пока это Кенма, но если его настроение и внутренние изменения так легко начнут замечать другие, то точно будет не до шуток. Парень напрягся и решил снова нацепить привычную маску, но потом плюнул на это дело, понимая, что поступает абсолютно нелогично. Ведь что прятаться от того, кто уже увидел все, что хотел. - Тебе кажется. Теперь время едва заметно улыбнуться Кенме. Он встает на колени, стараясь не касаться ботинками простыни, осторожно обнимает худые плечи, уткнув носом куда-то в район груди, и терпеливо ждет несколько минут, когда Акааши расслабиться. Пальцы осторожно вплетаются в немного жесткие короткие кудряшки и мягко поглаживают по голове. От Кейджи пахнет сигаретами и хвоей. В один момент Акааши захотелось рисовать растения для одного из рассказов, но иглы ели показались ему куда интереснее изгибов стеблей и раскрытия бутонов. Вскоре у него появилась «Нана», которую он старательно подстригал в виде шара, постоянно украшал чем-то новым. В какой-то степени ель стала для него вторым детищем после мольберта. С запахом табака все гораздо проще. После второй полосы выходить на балкон стало подобно самоубийству уже другим способом, поэтому решение курить в квартире пришло как-то само собой. Козуме четко различает эти запахи даже через резкий больничный: для блондина они почти также привычны, как запах дома. Для полной картины не хватает одного до боли привычного элемента: ощущения, что вот-вот замерзнешь, если будешь долго обнимать. Как говорил Акааши, его тело всегда было холодным, хотя чувствовал он себя прекрасно. Такая врожденная особенность. Однако, после того как он похудел до костей, то на самом деле стал мерзнуть и кутаться. Из-за малокровия ступни и пальцы на руках были ледяными, их едва возможно было хоть как-то отогреть. Кейджи теплел лишь однажды, когда Куроо согревал его ладони в своих, а по вечерам незаметно накидывал кофту на плечи. После разрыва ощущение холода было невыносимым, Козуме даже немного побаивался касаться его долго. Было в этом всем что-то, что веяло смертью, с которой Акааши так легко игрался в последнее время. Блондин вздрогнул и старался не шевелиться, ощутив робкие объятья тонких рук. Это впервые, когда Кейджи ответил на такое выражение поддержки. Обычно все заканчивалось убитым взглядом, грустной улыбкой и словами… словами, которые резали Козуме по живому. Тихо, будто он говорил одними губами, Кенма разбирал слова, в которых друг просил прощения, но лишь повторял, что не может остановиться и уже поздно что-то менять. Что его душа и так сгнила, раз он видит только грязь, а слышит только вой, что тело и так почти мертво, осталось доделать последний штрих. Однако такой способ был единственным средством, когда Кенма мог дать выговориться и выплеснуть все сильные переживания и чувства, из-за которых Акааши в очередной раз пошел на столь жуткий шаг. - Ты будто хочешь сбежать от момента, когда сможешь все рассказать. - Нет, - Кейджи едва заметно вдыхает в легкие привычный запах Кенмы, отмечая какие-то знакомые чужие нотки. Наверное, голова слишком переполнена мыслями, раз еще и запахи стали смешиваться. – Просто сейчас те слова не имеют смысла. Козуме осторожно поднимает руками лицо Акааши и смотрит прямо в глаза. Это не ложь. То, что он сейчас услышал – последний пункт в списке отмеченных деталей за сегодня. От осознания по телу пробегают мурашки, руки успевают отпустить друга до того, как кончики пальцев стали предательски подрагивать. Внутри будто все перевернулось. - Пожалуйста, не сбегай отсюда как раньше, - Кенма сказал почти шепотом, осторожно выбираясь из столь хрупких объятий. Не оставляет ощущение, что чувствовать отдачу на помощь приятно до глупой улыбки. В сонном сознании вертится все больше мыслей, которые могли бы стать еще одним толчком к спасению друга. И пусть с вероятностью 90% причиной изменений был не он сам. Ощущение маленькой победы в судьбе значимого для тебя человека просто невероятно. Козуме ощущал подобное впервые. - Меня выпишут тогда, когда решит лечащий врач, - Кейджи спешно застегивает толстовку до самого горла, будто боится выпустить крохи тепла, собранные им за несколько минут. – Наверное, снова напишут какую-нибудь депрессию и пропишут лекарства, которые можно брать только по рецепту. Кенма бросает взгляд на стену, где висели часы и тут же меняется в лице. Новый приступ Акааши застал в период самого грандиозного дедлайна, наполненного дополнительными проблемами начальства и приправленный сильным беспокойством за друга. Сейчас, когда все самое плохое осталось позади, пришло осознание, что это миссия еще далека до выполнения, а главное сражение еще предстоит пройти. - Прости, что так быстро. Меня ждет машина внизу, я думал, что только сумку отдам, - Козуме виновато посмотрел на брюнета, что вызвало недоумение у второго. Просто за все время, что они тесно общаются, Кенма не имел привычки просить прощения, да и вообще хоть как-то чувствовать свою вину. Наверное, потому что он слишком хорошо продумывал свои действия и слова, а значит и не попадал в ситуации, когда требовалось извиняться. Кенма проверяет содержимое карманов, разглаживает складки на узковатых джинсах и направляется к двери. – И все-таки. Не сбегай. После того, как дверь тихо, но плотно закрылась с обратной стороны, парень взглянул в окно. Он успел заметить, лишь как уезжала черная машина со двора больницы.- Черная машина.
Черная машина. О, Акааши все еще помнит этот цвет. Забавно, раньше в его палитре был только один цвет, единственный, который он смог найти за долгие годы. А сейчас, за пару дней, пополнились еще двумя цветами. Ярких, в одном ведущем цвете, но такие разные оттенки. И белый-белый халат, что все еще висит на спинке кровати. На секунду он задумался, как у него получалось различать такое огромное количество оттенков грязи, но не замечать ярких красок. Почему голос не хотел их видеть также, как они вместе могут видеть сейчас. Конечно, тот снова предпочтет отмолчаться, хотя обычно не заткнешь. Простояв около окна еще пару минут, Кейджи понял, что снова слишком глубоко погрузился в свои мысли и залип в одну точку. Парень отворачивается от окна и направляется к сумке. Руки свободно проникли внутрь, ведь закрыть замок после того, как он вытащил кофту, ума не хватило. Он нащупал уже знакомую коробку с акварелью, но с удивлением обнаружил, что ошибся. Да, в руках была коробка, но таким явно не порисуешь. В прозрачном контейнере были онигири. Организм дает понять, что тот слишком давно курил, чтобы притупилось чувство голода. А ел он в последний раз даже не в день, когда снова взял лезвие. Черт, Кенма слишком хорошо его знает. Пальцы долго не могут разобраться с упаковкой, но все же вскоре смог откусить долгожданную для организма пищу. И как он мог не ощущать, что так сильно голоден? Восстановление проходит слишком быстро, ведь какой-никакой аппетит приходил ему только под конец лечения, а иногда и только дома. Но, что еще страннее. Кейджи действительно чувствует себя лучше.