Кровь и Вино

Слэш
NC-17
Завершён
9419
автор
missrowen бета
Размер:
406 страниц, 31 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Запрещено в любом виде
Награды от читателей:
9419 Нравится 874 Отзывы 2976 В сборник Скачать

Часть 4

Настройки текста
— Ты не хочешь ехать? — Ацуши сидел в кресле, скрестив ноги, глядя на ходящего туда-сюда Рюноскэ. За окном уже опустились сумерки, и прохладная мгла ползла по траве, пробираясь из-под ставней окна, протягиваясь неприятным холодом по полу от двери; тигр не любил мороза, потому часто поджимал ноги, и его излюбленными местами стали лежанка, которую Акутагава в шутку — или нет? — назвал собачьей подстилкой, только тигриной, и кресло самого охотника. — Это очень странно, — Акутагава будто и не слышал вопроса, в третий раз перечитывая письмо и иногда будто не слушая Ацуши, разговаривая с самим собой. — Судя по описанию, это действительно высший вампир, один из Древних или Первородных, всё одно. — И? — парень склонил голову к плечу, покачав ногами. — Древние — они какие-то особенные? — Не путай с оборотнями, — Рюноскэ сощурился, глянув на Ацуши, не переставая ходить от стены до стены. — Я могу провести параллель между встречей котолака, как ты, обычным человеком и Древним, пришедшим к людям. — Но ты ведь встретил меня. — Все оборотни как оборотни, — Акутагава вздыхает и присаживается на подлокотник кресла, и Ацуши чуть двигается. — Никто из нечисти не будет просить убить себя, запомни. Ты исключение. Накаджима раздражённо фыркает, морща нос и нахмурившись, презрительно глядя на охотника. За те месяцы, что оборотень поселился в доме того, кто убивает его сородичей, он уже привык к сакраментальным комментариям о том, что Ацуши как котолак рос где-то на грядке, а не в стае себеподобных. — А что насчёт Древних? Они тоже такие редкие? — Они, по сути своей, как мы — такие же люди, благословлённые веками. Про них ещё говорят, что не они — дети тьмы, а как раз-таки сама ночь их создание, — Рюноскэ наконец складывает письмо пополам своими тонкими пальцами и смотрит на закрытое окно. — Я не встречал их. — Если они — такие же люди, как мы, — Ацуши запинается и поправляет сам себя: — То есть, как ты, что тебя тогда тревожит? — Имея в виду схожесть с людьми, я подразумевал внешность и интеллект, и только. В отличие от слабых до них людей, эти Первородные обладают своей чёрной магией. Я могу до вечера следующего дня перечислять, что они могут, и, заметь, не каждый вампир умеет всё из этого. — То есть? — Опять же, не сравнивай с оборотнями. Если все волколаки поголовно обладают нечеловеческой силой, не умеют управлять гневом и имеют две формы обращения, то у Первородных под контролем колдовство. В книге сказано, что более молодые не обладают всей магией. — Я стесняюсь спросить, с какого тысячелетия у них там считаются старыми? Или взрослыми, — Ацуши разглядывает свои руки, иногда поднимая взгляд на Рюноскэ. — Они ведь все на одно лицо. — Твои знания настолько поверхностны, что выше них птицы не летают, — Акутагава встаёт, последний раз прочитав письмо и бросив его в камин, держа при этом другой рукой вскрытый конверт с печатью — бумага медленно тлеет и быстро вспыхивает, покрываясь чёрной сажей в одно мгновение, словно порчей. Ацуши в ответ на это хмыкает и откидывается на спинку кресла, скрестив теперь и руки на груди. — Уж прости, я тут всего лишь злобное и глупое чудовище с клыками, что размером с твою ладонь. — Не иронизируй. — Не буду. К сожалению, не я тут мудрейший охотник, стреляющий оборотней, как уток на болоте. Рюноскэ ничего не отвечает и смотрит на Ацуши — тот глядит на пламя камина, и лицо у него хмурое. Что для Акутагавы было привычным стилем общения, то для Ацуши было оскорблением. — Если тебе что-то не нравится, ты всегда можешь уйти, я не держу тебя на привязи. — Ответом послужила тишина. Накаджима закрыл глаза и абстрагировался от происходящего. Акутагава же и не стал ждать чего-то в ответ, он привык к странному характеру Ацуши. За счёт своей звериной сущности парень становился более колким на язык ближе к ночи, а утром и днём он был абсолютно покладистым, робким и добрым, как ни разу не битый палкой щенок. Совладав с обращениями, Накаджима и вовсе перестал снимать серебряный ошейник, пряча его под своей рубашкой от посторонних глаз. Днями он действительно пропадал в городе, просыпаясь рано, едва не до рассвета, и неслышно уходя — сыч Акутагава отказывался выходить из дома без надобности, поэтому спал, сколько вздумается, и парень перестал пытаться добудиться его раньше времени. «В этом ошейнике ты можешь обращаться в разумного полузверя-получеловека, когда захочешь, — говорил Рюноскэ. — Мне абсолютно всё равно, чем ты будешь заниматься, но прикрывать твою человеческую личность я не собираюсь». Иными словами, охотник, дав парню кров и заверив, что днём с ним точно ничего не случится по части обращений, просто выпустил Ацуши на волю, как запертого в клетке зверя — пусть он сам разбирается, что ему делать. «Будешь помогать людям по собственной инициативе — валяй. Захочешь развлекать народ — валяй. Захочешь грабить и разрушать — пожалуйста, только не беги за помощью ко мне. Я помог тебе всем, чем мог». Ацуши, в принципе, был согласен на такой расклад. У парня никогда не было тяги причинять людям боль или какой-либо ущерб, поэтому каждый день он просто бесцельно шатался по улицам, чувствуя наконец некую свободу от зверя внутри. Он ведь и не знал, что источник всех его бед — он сам. В нём играли смешанные чувства. «Получается, я — тот, за шкуру которого Акутагава получит столько, сколько хватит на безбедную жизнь без какой-либо работы, не говоря уже обо мне живом, — Накаджима нервно сглотнул, думая об этом. — Но, кажется, он даже не задумывался над этим, просто обозначив мою редкость и… намекнув, чтобы я был осторожен?» Однажды парень припозднился, резво шагая домой. В городе была какая-то ярмарка, и Ацуши просто не мог не обратить внимания на разнообразные яркие и цветные безделушки, лежащие на прилавках шатров, манящие людей, как сорок блестящее. К вечеру зажигались красивые огни, и Накаджима просто будто забыл в этом разноцветном калейдоскопе происходящего, что он может всё здесь разнести в щепки, если не успеет до полуночи вернуться. Вернее, он соберёт кучу народа вокруг себя, когда тигр будет пытаться вырваться наружу — парень упадёт на колени, и его конечности всё равно будут деформироваться до тигриных, — а этого допустить нельзя. Парень шагал через спящую деревню, через тьму, и его глаза причудливо светились, как у кошки — он натянул капюшон на голову, смотря на свои ноги, чтобы не привлечь внимания неестественным сверканием глаз, и не повезло Ацуши столкнуться со стаей диких собак. Они медленно, маленькими тенями вылезали из-под заборов и плетней дворов, неслышно выбегали из-за домов, собираясь в свою свору. Ощерившись, щетинясь и лая, голодная стая явно хотела наброситься, но, стоило Накаджиме поднять голову, обведя нерадивых псин взглядом, все как одна, скуля и поджав хвосты, тотчас разбежались. Впервые парень поблагодарил свою звериную сущность — животные чувствуют, кто сильнее, и отступают. «Я уже ожидал заказа на свирепого белого оборотня, терроризирующего окраины города», — хмыкнул тогда Рюноскэ, что-то готовя возле чугунной печи, стоявшей в углу дома, когда Накаджима пришёл, впуская внутрь тьму и холод. «Прости, задержался», — Ацуши виновато опустил глаза в пол, шаркнув ногой, на что Акутагава заметил как бы между делом, что он ему не хозяин, и извиняться перед ним — пустое дело. «За тебя беспокоиться — как за сбежавшего пса с порванной привязи. Побегаешь и вернёшься». Парень хотел было обидеться на такое колкое сравнение, но, подумав, понял, что оно уместно. — Тебе явно нужно носить широкие штаны, — сказал как-то раз охотник, прикрывая глаза рукой, когда Ацуши, снова терзаясь разбуженным луной зверем вне дома, порвал прежнюю одежду до клочков — мощные лапы тигра были явно больше человеческих рук и ног, и Накаджиме, как только тот пришёл в себя, мгновенно стало неловко. — Прикройся, — Рюноскэ бросил ему свой плащ, совершенно не брезгуя. Видя замешательство бедного парня-оборотня, Акутагаве пришлось рассказать часть своей подноготной: — Не волнуйся, все оборотни рано или поздно предстают в таком виде, если одежда над ними не смиловалась и разорвалась. Однажды я чуть было не застрелил превращавшегося в человека волколака накануне рассвета, так тот остался совсем голым, — Акутагава кашлянул. — Мне пришлось несколько минут недвижно стоять за деревом и не дышать, чтобы оборотень ушёл, не думая, что его кто-то видит. Акутагава никак не был расположен к чувству юмора. Если он и будет шутить, на его лице это никак не отразится, да и вообще собеседник примет шутку на свой счёт и лишь нервно посмеётся, судорожно сглотнув в ожидании кончины. — Так ты принимаешь приглашение графа? — после долгой паузы в целых полчаса внезапно спросил Ацуши, приоткрыв глаза. Рядом горящее пламя его разморило, было тепло и хорошо, потому бросить колкость язык не поворачивался. — Принял, — сухо ответил Рюноскэ, сидя на своей кровати у стены в позе лотоса, опершись спиной на подушку и держа в руках очередную книгу. Ацуши уже давно заметил, что деньги тот спускал на всякое чтиво, хоть как-то отличающееся в содержании своём, повествующее о мистических тварях, но Накаджима, сколько книг не брал читать, натыкался на то же самое, только другими словами — он или чего-то не понимал, или Рюноскэ был коллекционером странных книг. — И когда планируешь идти к нему? — Ацуши смотрит на Акутагаву, подперев кулаком щёку. — Путь, конечно, недолог, но вряд ли ты задержишься там всего на день. — Только я? — голос Акутагавы тих и спокоен, он даже взгляда от книги не отрывает, перелистывая страницу. — Если хочешь, ты можешь пойти со мной. Я даже думаю, что ты действительно пойдёшь со мной. Не имею понятия, справлюсь ли с высшим вампиром один. — А почему, как ты думаешь, этот самый вампир навязался к графу? Рюноскэ молчит. Он, кажется, продолжает читать, но его взгляд остановился. Охотник явно задумался, а потом и вовсе потёр глаза большим и указательным пальцами. — Я не знаю. Это всё равно что гадать, почему к незнакомому тебе человеку пришёл другой незнакомый человек. К тому же довольно странно, что граф, написав это, не требует помощи прямо сейчас. Высшие вампиры представляют большую угрозу, но почерк графа не быстрый и не торопливый. Могу ли я судить, что вампир не старается убить его? — Тогда я не понимаю, почему граф просит твоей помощи. — Ацуши, — Акутагава вздыхает, наконец подняв голову, — не всё в этом мире бескорыстно и радужно. Мы не можем судить о том, что там у графа происходит, не разобравшись во всём. Никто из нас даже графа в глаза не видел, не говоря уже о том, чтобы знать его мысли, побуждения и характер. Про вампира я вообще предпочту молчать. — Пока тебя не разговоришь, из тебя и слова не вытащить, — буркнул парень, разлёгшись на кресле, закинув ноги на подлокотник с одной стороны, положив голову на другой. — Со мной-то ты разговариваешь, — он сверкает глазами в темноте, — а другие, если и услышат от тебя хоть пару предложений, уже удивятся, что ты в принципе умеешь говорить. — Я могу замолкнуть и при тебе, — тихо говорит Акутагава, снова читая, и Ацуши, ненадолго притихнув, тяжко вздыхает, потирая руками виски. — Ладно, прости. Вечерами мне сложно себя контролировать. Парень даже слышит негромкую усмешку. — Я знаю. Накаджима спустя какое-то время поднимается с кресла, хрустнув шейными позвонками и потянувшись руками вверх; рубашка задирается до пупка, и виден его впалый живот. На нём и на боку — шрам, тёмно-красная отметина в виде небольшой полосы, и Рюноскэ даже интересовался когда-то, откуда это. В ответ Ацуши полностью снял рубашку в тот раз, демонстрируя подобные шрамы и на спине. «Покажи ты мне эти шрамы до того, как я вышел вместе с тобой ловить твоего белого и опасного оборотня, — изрёк Акутагава, когда парень надел рубашку обратно, застёгивая пуговицы, — я бы подумал, что это действительно следы от вурдалачьих когтей». «Однажды, когда я стал обращаться — я ещё не знал, что я обращаюсь, — меня, видимо, огрели раскалённой кочергой, — горько усмехнулся мальчишка-тигр. — На следующее утро мне было больно двигаться, и я долго не мог вспомнить, откуда эти отметины у меня». Ацуши медленно подходит к кровати Рюноскэ и залезает на неё, присаживаясь рядом. Акутагава никогда раньше и не задумывался, что с появлением парня-тигра в его доме у него поселится самый настоящий кот: Накаджима в дождливые дни любил распахивать вечно запертые ставни и подолгу глядеть в окно — сначала Рюноскэ ворчал и просил не пускать свет в дом (выражался по-иному: не проливать свет на обстановку его жилища для посторонних глаз); в холодные вечера парень занимал кресло охотника, подобрав ноги, обхватив их руками и глядя на огонь, иногда засыпая сидя, а иногда едва ли не сворачиваясь клубком, хотя на узком кресле это было проблематично, и Акутагава уже даже не претендовал на своё место, всё чаще располагаясь с книгой на кровати; Рюноскэ вряд ли расскажет об этом Ацуши в ближайшее время, но, стоит тому уснуть на тёплом месте, он чуть слышно мурлыкает, как кошка. Парень, сидя рядом, глядел в книгу Рюноскэ, пока тот читал, даже не смотря на Ацуши. Страницы как раз были открыты на разделе элурантропов, но Накаджима, как бы ни хотел, не мог запомнить все виды — волко- и котолаки, подразделяющиеся на северных, южных, западных и восточных, а так же, если брать во внимание последних, ещё и на вербарсов, пардусов, кханов, сваров и им подобных; да это ведь невозможно запомнить! Ацуши знал только, что он котолак-кхан (и это, естественно, ему поведал Акутагава) — человек-тигр. «И ты в них всех разбираешься?» — «В волкоподобных — да, — Рюноскэ кивал, — на тебе подобных внимание не заострял». И Накаджима даже без наводящего вопроса догадывался, почему — ни одна кошка не любит холода, которые в этом краю царят довольно часто. «Когда-то, ещё до тебя, здесь обитала, судя по слухам, квалми, — Рюноскэ переворачивает страницу, — человек-рысь, но своими глазами я её не видел. Возможно, её убили до того, как я стал охотником на подобную нечисть. Возможно, она просто ушла. Возможно, её и не было здесь никогда, а слухи есть слухи». Ушла. Ацуши тоже мог уйти из этих краёв, если бы случайно не услышал, как говорят о некоем Охотнике с холма, от имени которого вся нечисть в округе дрожит и заползает в свои норы, только Накаджима не знал, что из-за этого Охотника оборотень заползёт в свою «нору» где-то в глубине человеческой сущности, оставив парня в покое. Он кладёт голову на острое плечо Рюноскэ, прикрыв глаза — Акутагава даже не дёргается, а наоборот, склоняет свою голову на белую макушку, упёршись в неё щекой. — Акутагава… — Ты можешь звать меня по имени. Ацуши молчит, повернув голову к его лицу, но Рюноскэ не поднимает взгляда. Он удивительно приноровился читать в темноте, не портя зрение, или же просто молчал, что видит хуже. Парень тихо выдыхает, сложив теперь под подбородком ладони, и его сердце еле слышно, но явно чаще бьётся. Он касается тёплым кончиком носа чужой прохладной щеки, закрыв глаза. Он благодарен Рюноскэ за всё: за то, что освободил его от тигра; за то, что не выгнал на холод после оказанной услуги, поняв, что тому нечем заплатить; за то, что не стоял над душой, как хозяин над приручённым зверем; за то, что терпел — или просто игнорировал? — его заскоки, появляющиеся к вечеру. Парень знал, что Акутагава за словом в карман не полезет, если ему начать перечить и пытаться сбить цену заказа; максимум, за чем он полезет — за ружьём, чтобы снять то с плеча. Часто выходя на охоту с ним, с его Охотником, Ацуши наблюдал, как тот ругается с людьми, явно его взбесившими. «Ты, человекоподобное отродье, — шипел он, нахмурившись, когда очередной заказчик пытался набить себе скидку, — я не для того бегал по всему лесу за твоим проклятым оборотнем, что убивает твой скот, чтобы потом радоваться той паре монет, что ты мне предлагаешь, — Рюноскэ сжимал до хруста в руке ещё не убранный за спину арбалет, нависая над тем самым «человеческим отребьем». — Или ты закрываешь свою поганую пасть, или её тебе закроет очередной вурдалак, ворвавшийся в твой дом по моему приказу». Словом, Накаджима понял, что Акутагаву лучше не выводить из себя. Он слегка потирается носом о его щёку, чувствуя, как его плеча касается чужая рука; утыкается лицом в бледную шею, тепло, щекотливо выдыхая, сжимая пальцами ворот белого свитера, ощущая прикосновение сухих губ к волосам. — Акутагава, я… — Я знаю. Они сидят так ещё немного, пока не угасает потрескивающее пламя в камине. Когда Рюноскэ понимает, что читать уж совсем невозможно, он оглаживает своего тигра по голове, отложив книгу на край кровати, заправляя пряди за его ухо, ничего не говоря; Ацуши прикрыл глаза, и они не блестят в темноте, как два топаза. Парень не сопротивляется, когда Рюноскэ в полной темноте начинает покрывать его щёку поцелуями — медленными, мягкими, чувственными, оглаживая другую щёку ладонью; Накаджима только подставляет лицо, крепко зажмурившись. Он не пытается двинуться, потревожив чужой настрой, когда Акутагава опирается рукой на кровать, наклоняясь сам, склоняя Ацуши ниже, и тот ложится на локти — на локоть, одной рукой как-то неуверенно обхватив Рюноскэ за шею. Акутагава не раскрывает глаз, прикасаясь тёплыми, сухими губами к уголку чужих губ, неслышно и невесомо целуя — черноволосый сам одной рукой ненавязчиво закидывает руки Накаджимы на свои плечи, чтобы он держался. Ацуши жмурится ещё сильнее, жмурится до светлых пятен под веками, невольно выгибается вперёд, когда Рюноскэ прикасается губами к его губам — спокойно, медленно, ненавязчиво. Сначала целует, пробуя на вкус, и губы у Ацуши тёплые и мягкие, немного искусанные, а потом касается кончиком языка, аккуратно проникая в рот; на самом деле, Акутагава почему-то думал, что у парня язык по-кошачьи шершавый, но нет. Накаджима вздрагивает, не открывая глаз. Он всё равно опускает одну руку, сжимая пальцами простынь — на свету она тёмно-бежевого цвета, — зарываясь пальцами другой в чёрные волосы охотника на затылке. В поцелуе нет животной страсти, нет дикого желания — это тихий и медлительный поцелуй на ночь. Почему-то Ацуши кажется, что он почувствовал на вкус сладковатую горечь (как горький шоколад) — вкус губ Рюноскэ, не иначе. Последний медленно поднимает голову, напоследок снова прикоснувшись губами к уголку губ Накаджимы, и приподнимается, чуть отодвигаясь и ложась набок; Ацуши, повернувшись к нему спиной, только тогда открывает глаза, пялясь в темноту, замечая лёгкие искорки, тлеющие угольки в камине, прикасаясь дрожащими пальцами к своим губам. Он… У него были смешанные чувства к Рюноскэ, но парень упорно продолжал называть это странное чувство благодарностью. — Я планирую идти к графу завтрашним днём, — Акутагава зевает, отворачиваясь лицом к стене. — Если на полу холодно, можешь поспать рядом. Ацуши молчит, чуть надавив на свои губы, всё ещё ощущая этот горьковатый, но приятный вкус. Они лежат в тишине, и Акутагава, должно быть, закрыл глаза, засыпая. Накаджима в первые дни своего обитания в Доме Охотника спал на полу возле камина — там было тепло, и ветер по полу не донимал. Рюноскэ достал пару одеял, постелив их неким гнездом на медвежьей шкуре у камина (это был особый и тот самый атрибут Дома Охотника, по которому деятельность его хозяина узнаётся сразу), и Ацуши, в принципе, неплохо устроился спать на этой подстилке. В нём всё-таки текла кровь зверя, которая его согревала и не позволяла мёрзнуть при температурах, при которых мёрзнет человек. Но сейчас ему было необходимо остаться в этой кровати. — Спокойной ночи, — Накаджима буркнул это неуверенно и тихо, скорее, на автомате, и не ожидал услышать ответа, но ожидания не оправдались. Рюноскэ как-то по-доброму усмехнулся. — Спи спокойно, тигр. И тигр, дёрнув уголком губ в лёгкой улыбке, которую скрыла тьма, действительно спокойно спал, поджав ноги к животу — он всегда так спал, почти свернувшись клубком, и Рюноскэ даже больше придвинулся к стене, вернее, едва не распластался по ней, ведь тигра будить не хотелось.

— Эй, Ацуши, ты готов? — Акутагава смотрит на серое небо, пытаясь понять, застанет их в пути дождь или нет. За спиной послышалась возня, и Ацуши вскоре появился рядом, на ходу натягивая свой чёрный сапог.

Парень шёл за Рюноскэ, запустив руки в карманы своих штанов, не спуская глаз с прохожих. Охотник, шедший спереди, смотрел вниз, под ноги, и его руки скрывала накидка — он не хотел намокнуть, если ливень начнётся, когда оба уже окажутся в поместье графа. Накаджима замечал, что по мере приближения Акутагавы к той или иной толпе людей все замолкали, разглядывая охотника, как нечто угрожающе-удивительное, да и вообще у Ацуши появилось ощущение, будто Рюноскэ здесь боятся чуть похлеще, чем нападений «шерстяных волчар позорных» (парень выловил это забавное выражение из разговора деревенщин, ещё не замолкнувших перед охотником) и кровососущих тварей. Акутагава молчал всю дорогу, и казалось даже, что он идёт с закрытыми глазами — из-под опущенных век он смотрел под ноги и никуда больше. «На него все так смотрят, — Ацуши нервно сглотнул, тоже попытавшись спрятать взгляд, опустив его на носки своих сапог. — И на меня тоже». Он чувствовал себя каким-то цирковым зверьком, и Рюноскэ был не кем иным, как его дрессировщиком — все взгляды устремлены на гвоздь представления. Когда они к середине дня прошли деревню, и маленькие деревянные домушки стали вырастать до каменных построек, парень нервно оглядывался через плечо — он чувствовал взгляды, упирающиеся ему в спину ненужным вниманием посторонних. Город был несколько шумен, и этот шум в разы отличался от шума деревушки — более цивилизованная речь, какая-никакая музыка, доносящаяся из открытых окон домов, одежда прохожих была чище и приятнее глазу; если бы у Ацуши спросили, откуда родом Рюноскэ, он бы замешкался в ответе, не зная, говорить за город или за дома аристократов, и, конечно же, не попал бы ни одним ответом в яблочко. Он бы ни за что не догадался, что тот угрюмый и одинокий, несколько устрашающий дом на далёком холме — его, кстати, как услышал Накаджима снова из разговоров вокруг, оказывается, называли ещё и Домом Зверолова, — стоящий на границе обители тьмы и мирного поселения, принадлежит Акутагаве. Дети на улицах, перешёптываясь между собой, почему-то показывали на Ацуши пальцами, и тот, отвернувшись, накинул на голову капюшон. Раньше, когда парень ходил в город один, никто не обращал на него должного внимания, а теперь будто в первый раз видят. Или Накаджима не замечал? — Почему они так смотрят на нас? — он нагнал Рюноскэ, неслышно спросив его об этом. Чувствовать взгляды в спину было довольно напряжённо. — Я всегда хожу один, — тихо отвечает Акутагава, даже не глянув на спутника, и тот, буркнув: «Ясно», глянул на небо. Облачно. Пасмурно. Поместье графа находилось чуть западнее, чем центральная улица города — нужно было свернуть с этой улицы и идти в сторону так называемых дворянских гнёзд. Дома заканчивались, и начиналась длинная, уходящая в высокую траву тропа, что вела к возвышающемуся над крышами каменных построек поместью, словно огороженному деревьями — назвать лесом их было сложно, но и совсем тремя соснами — тоже. Из окон графского гнезда видны дома города; один из них, если вытянуть руку, точно поместится на ладони, и из этого можно сделать вывод, что граф явно не любил городского шума, отдавая себя уединению. Чёрные колья ограды были не выше роста Ацуши, и каменная тропа вела от ворот к главным дверям поместья прямо через сад. «Граф, должно быть, приверженец эстетической красоты», — хорошее зрение Ацуши уловило не столь яркие цветы, аккуратно посаженные графским садовником: тёмно-красные или бледно-жёлтые, почти матовые — вот единственные «яркие» цвета сада, отдающего тёмной зеленью небольших кустов. Стража, очевидно, заметившая приближение к охраняемой территории, зашевелилась. — Граф никого не ждёт, — говорит один из них как-то безэмоционально-строго и официально. Накаджима стоит чуть поодаль Рюноскэ, и тот, даже не потрудившись ответить, молча достаёт из-за пазухи вскрытый конверт с печатью графа, зажав его между пальцев. Охранник меняется в лице.

***

— Он действительно выглядит так, как Вы его описали? — Рюноскэ сидит в кресле с одного конца стола большой залы, глядя на графа, сидящего с другой. Стол, к слову сказать, не длинный: пара шагов — и Акутагава будет стоять подле вельможи. Подана чашка чая, но охотник к ней не притронулся. Граф кивает. — Я не стал бы брать описание из лежащей под рукой книги, чтобы придать рассказу романтичности, — граф скрестил пальцы рук, опёршись локтями на стол. — Я не так хорош в выдумке, знаете ли. — Понимаю. — За спинкой кресла Рюноскэ стоит Ацуши, разглядывая интерьер. Стража провожала парня неодобрительными взглядами, когда тот шёл за охотником — видимо, они не совсем хотели пускать в покои господина ещё одного постороннего, о получении письма которым не шло и речи. — В какой период времени вурдалак появляется на территории? — В полночь, — Чуя хотел уточнить, что упырь может прийти и раньше, но, на минуту потупив взгляд в пол, почему-то смолчал. — Ровно в полночь. — Неудивительно, — Акутагава так же, как и граф, ставит локти на стол и скрещивает пальцы рук. — Как он ведёт себя? — Он… — Чуя ненадолго замолкает вновь, глядя на огонь камина — в главном зале поместья он стоит чуть поодаль от стола; все двери закрыты, и ни один из слуг не находится здесь — только граф, охотник и его помощник. Накахара не любит врать… Но понимает, что без этого не обойтись. — Ночь через ночь он приходит и стоит за моим окном, прося впустить. Именно прося, не требуя, и выглядит он, как человек. — Это высший вампир, — Рюноскэ закрыл глаза. — Их поведение равно поведению человека — можно предугадать следующий шаг, а можно и нет. Должен сказать, — он откидывается на спинку кресла, закинув ногу на ногу, — что это довольно редкий случай. Редкий случай появления высшего вампира на глазах у людей. — На моих глазах, — граф делает акцент на втором слове. — Больше его никто не видел. — Рюноскэ приподнимает бровь, глянув на Чую. — Нет, он не плод моего воображения. Я имел в виду, что он является только ко мне, и его не замечает даже стража. Думаю, в этом и причина, почему мне понадобилась помощь охотника. Акутагава, выслушав, медленно кивает, ненадолго замолкнув, и только потом говорит, устремив взгляд на пламя камина: — Поговорим об оплате. Ацуши после этого совсем отключился от разговора, отойдя от кресла на шаг, рассматривая всё повнимательнее. Графская зала была выполнена в каком-то… непонятном Накаджиме стиле — парень был не знаток искусства, и вряд ли бы он навскидку угадал венецианский. Да, не дворец, да и до дворца графу далеко, но здесь присутствовали большие, в полный рост резные зеркала, узорчатые стены; у кресел были интересные, как показалось Ацуши, но немного грубоватые золотые львиные лапы вместо ножек, и парень даже поглядел на свою руку; потолки — высокие, не такие, как в Доме Охотника или в деревенских постройках, и посреди потолка подвешена шикарная, многоярусная люстра, похожая на поликандило, хорос, сверкающая позолотой в отблесках каминного пламени, не горящая сейчас; двери сделаны из тёмного дерева, и в зале их две — одна, ведущая в ещё один, прихожий, так сказать, зал, из которого ведут три двери (направо, налево и вперёд, в эту залу — последняя находилась между ведущих наверх лестниц), и вторая, направленная из залы во внутренние коридоры и комнаты. Поместье с виду небольшое, но прихожанину, незнакомому с внутренним интерьером — Ацуши, например, или даже Рюноскэ — будет очень легко заблудиться в анфиладах однообразных, в венецианском стиле комнат с большими окнами, занавешенными длинными, с кистями на полах портьерами цвета спелой сливы, с высокими канделябрами в углах помещений. Накаджима очнулся тогда, когда Акутагава встал с кресла и последовал за графом, держа в руках треуголку, плащ и снятые со спинки кресла арбалет с ружьём, что впоследствии сгрузил на плечи Ацуши. Рюноскэ и граф Чуя о чём-то беседовали, но парень не вникал в суть их разговора, желая расспросить охотника об итогах беседы с графом лишь тогда, когда они пришли в одну из пустующих комнат — граф взял связку ключей у слуги, отпирая замок, затем отдал один-единственный Акутагаве и, когда оба пожали друг другу руки, ушёл в свои покои. — Граф спрашивал, стоит ли давать нам отдельные комнаты, — начал Рюноскэ первым, вешая плащ на вешалку у двери, и Ацуши как-то странно улыбнулся, даже не дождавшись продолжения фразы. — Я подумал, что помощнику охотника лучше пребывать с последним в одном месте, нежели в разных. — И то верно, — Ацуши отложил арбалет и ружьё с коробочками серебряных патронов на комод с небольшим зеркалом, рассматривая их покои. — Надолго мы тут? — Пока не разберёмся с упырём, — Рюноскэ берёт ружьё, перезаряжая его. — Идём, нам нужно осмотреть территорию. Если этого вампира никто не видел, могу судить, что его маскировка и бесшумность на высшем уровне. Накаджима уже хотел было присесть на кровать, но фраза охотника не дала ему этого сделать, и он вздохнул. — Сегодняшняя ночь обещает быть дождливой, и граф сказал, что в ливень вампир не заявляется. — «О Боже, почему я стал таким лжецом?» — думал Накахара, когда говорил Рюноскэ об этом. — Неженка не любит мокнуть, — Акутагава усмехается. — Лучше проверим всё сейчас, пока не стемнело, и завтрашней ночью выйдем караулить непрошеного гостя. «Выходит, я тоже неженка», — думает Накаджима, шагая за охотником.

«Чёрт, это так глупо! Почему я не сказал им правду? — Чуя скалится, приложившись лбом к стеклу зеркала, стукнув по нему кулаком. — Это так опрометчиво! Я ведь хочу избавиться от него, из-ба-вить-ся, так что мне мешает?! Накахара, почему ты стал таким невыносимым?»

Чуя ходил по своим покоям из угла в угол, приложив ко рту руку. Его взгляд метался из стороны в сторону, цепляясь за углы мебели, за узоры, словом, останавливаясь на всём том, что могло хоть как-то отвлечь от мыслей. Накахара вообще не понимал, зачем, устроив облаву на этого упыря, будто бы подсознательно пытался его от этого же и уберечь. «Что за игра разума, Чуя? — он приложил к лицу руку, хмурясь. — Чего ты вообще хочешь добиться? Граф, граф… Не граф, а подлый, подлый, подлый лжец, не понимающий, чего он хочет. Этот проклятый вурдалак, чтоб его!.. Чтоб его Сатана сожрал уже наконец!» Чуя остановился, прикусив палец. «Я… Что я… Что я вообще делаю? Я словно говорю наперекор своим мыслям. Это ужасно. Я ведь не хочу видеть этого вурдалака! — граф посмотрел на окно, моргнул и снова отвернулся. — Но почему я не сказал, что он приходит каждую ночь? Что мне помешало?» У Накахары уже заболели от ходьбы ноги, когда он, остановившись, услышал шаги в коридоре, проходящие мимо его двери. Он тут же глянул на окно — в душевных терзаниях он провёл много времени, ведь уже порядком стемнело, да и охотник с его спутником, видимо, вернулись с осмотра территории. Был слышен голос беловолосого парня, что-то взволнованно толкующего Стрелку из Дома на холме. Чуя вздыхает, и вздыхает болезненно, хрипло, пытаясь не задохнуться из-за роя собственных мыслей. Голова раскалывается. Когда он слышит, как тихо захлопывается дверь покоев охотника, то медленно подходит к кровати, сев на неё, зарывшись пальцами в свои волосы. «Я могу предложить должность выше начальника стражи, — говорил граф, смотря в серые глаза Рюноскэ, в коих плясали языки пламени камина. — Мешок монет. Два. Три. Сколько унесёшь, — он сам сверкает голубыми глазами, чуть прищурившись, — сколько унесёте ты и твой спутник, мне не жалко. Твоя задача, Охотник с Холма, — Чуя, слегка склонив голову к плечу, хочет сказать: «Истребить нечисть, испепелить, вырезать», но: — Сделать так, чтобы вампир не превращал мою жизнь в кошмар». И Рюноскэ кивнул. «Если твой случай заинтересует меня, — тихо, хрипловатым голосом отвечал Акутагава, прикрыв рот и чуть закашлявшись, — я не возьму ни монеты. Он может подтвердить, — кивает на Ацуши позади него, и парень вздрагивает, растерянно глянув на графа и охотника, — что мне неважны деньги так, как их привыкли ценить». Он подходит к окну, долго смотря в находящую на сад тьму. Она наползает, словно большая сова пролетела над городом, над поместьем, и тень её крыла упала на открывающийся графу вид. Где-то там, на горизонте ещё чуть-чуть светло — светло и розовато, как лепестки розовых роз, как светло-розовые сахарные ягоды, покрытые лёгким снегом первого мороза, но над этой нежной дымкой, в тёмно-синей темноте ночи, уже загораются блёстки одиноких звёзд. Там, вон там, и ещё где-то над крышей поместья горит ещё одна — Чуя свешивается из окна, наклонившись корпусом, повернув голову наверх, чтобы разглядеть последнюю белую блёстку. Помедлив, выпрямившись, Накахара задумывается на минуту, отвернувшись в сторону, и затем, прикрыв глаза и покачав головой, оставляет окно открытым. — Я… — Чуя вздыхает, сев на кровать и откинувшись на спину, оставшись лежать, спустив ноги на пол и положив руки ладонями кверху, а потом переворачивается спиной к окну, крепко зажмурившись до дрожащих ресниц. — Что я… Что я вообще пытаюсь сделать?

«Он выглядит таким беззащитным, когда спит. Граф, где же твоя проницательность?»

Он, вампир, жуткий монстр, безжалостный вурдалак и бездушный кровопийца, неслышно ступая, как кошка, проходит к кровати графа, забывшегося сном, и бесшумно садится рядом. Волосы у графа мягкие, и гость, чуть улыбнувшись, невесомо оглаживает его по голове, прикоснувшись к прядям, слегка накрутив одну на палец и отпустив. Чуя тихо дышит во сне, и грудь его мерно вздымается. — Ах, граф, ты снова не снял своих сапог, ложась на постель, — шёпотом говорит вампир, продолжая глядеть на спящую фигуру. Тот поджал одну ногу во сне, оставив вторую вытянутой. — Мне не понравились твои гости, граф. Я чувствую запах мерзкого оборотня, неужели ты не чувствуешь? Граф не отвечает. Его ресницы дрогнули, брови нахмурились, и вампир замолк. Он сидит совершенно неслышно, и его присутствие несколько призрачно — его можно видеть, но не слышать, во всяком случае теперь, и лунный свет, просачивающийся из-за лёгких и рваных туч, добавляет вампиру особых неживых черт в виде почти светящейся белой кожи мертвеца и посверкивающих, неестественно красных глаз, напоминающих вишни. Чуя ёжится — когда нежить рядом, вокруг неё всегда воцаряется зябкий, не сразу чувствующийся могильный холод, мороз ветра на кладбище, от которого сердце вздрагивает внутри, а ты озираешься по сторонам, глядя по-звериному загнанными глазами, из какой могилы покажется рука мертвеца. Именно то, что холод чувствуется не сразу, и добавляет ощущение жуткого и животного страха, что перед тобой стоит что-то, что существовать не должно — что-то такое, выползшее из-под кровати в тёмной детской комнате; что-то такое, что сверкнуло глазами из чёрной щели шкафа, из-за неприкрытой дверцы; что-то такое, что неслышно стоит за твоей спиной, когда ты, проходя мимо зеркала ночью, останавливаешь на нём взгляд, вглядываясь во мрак. Все детские страхи имеют место быть и во взрослом мире — место на кровати, когда ты спокойно спишь, а оно бесшумно прокралось сзади, и сидит, затаившись, и ждёт, когда ты откроешь глаза и ощутишь дыхание в затылок молчаливого наблюдателя. Когда становится нечем дышать от страха, когда рёбра болезненно впиваются в лёгкие, и ты не можешь вдохнуть, напряжённо вслушиваясь в звенящую тишину позади тебя, вслушиваешься до слуховых галлюцинаций, зажмуриваешься и снова слушаешь, но ничего не слышишь — ничего, что могло бы потревожить твой сон, и выдыхаешь, пытаясь успокоиться и снова провалиться в сон, списав волнение на снившийся кошмар. И слышишь тихое: «Я знаю, что ты не спишь» за твоей спиной. — Я знаю, ты не спишь, граф, — вурдалак касается ладонью его впалого бока, и спящий медленно двигается в сторону, пытаясь руку сбросить. Чуя лежал с закрытыми глазами очень долго, сжав пальцами одеяло. — Уходи, — сухо бросает он, поджав обе ноги и не поворачивая головы. — Прошу тебя, уходи. — Это всё из-за твоих гостей, да? — Накахара сонно приподнимается на руках, сев на кровать, не поднимая взгляда и не смотря на полночного гостя. Он даже не кивает, молча смотря в пол, и не реагирует, когда вампир касается рукой его руки. — Я не понимаю одного, — Чуя слегка хрипит, не пытаясь прочистить горло и разорвать гнетущую тишину. — Не понимаю, что тебя тянет сюда каждую ночь. Ты ведь прекрасно знаешь, что люди ненавидят тебя и твой народ, Осаму. В ответ он слышит усмешку. — Понимаешь, граф, — Чуя чувствует лёгкий укол когтей на тыльной стороне ладони. — Я не так уж мало живу, чтобы смириться с тем, что люди неисправимы. Я был на обеих сторонах, я знаю, что ты чувствуешь. — Если знаешь, — граф, нахмурившись, глядит на гостя исподлобья, — то почему не уходишь? — Я знаю, поэтому и не ухожу. Они сидят в тишине снова. Накахара скосил глаза вбок, когда ледяные пальцы касаются его щеки, убирая выбившуюся прядь за ухо. Граф тихо вздыхает, поднимая свою руку, трогая тыльную сторону холодной ладони мертвеца, проведя по ней пальцами, слегка прижав ладонь смерти к своей щеке; он случайно. Случайно. Слу-чай-но. Так думает Чуя. Так он предпочитает думать, закрыв глаза и не двигаясь. — Граф, я живу уже не одно столетие, — безжалостно тихо ломает безмолвие вампир, не убирая руки, огладив щёку графа большим пальцем, не касаясь её когтем. — Подари мне одно твоё столетие, Чуя. Разбавь собой одно из моих столетий. Граф молчит. Упорно молчит, словно не желая развивать эту тему. Ему сложно понять, что он чувствует, что он думает; ему сложно разобраться, почему язык говорит одно, а голова вечно забита другим. Этот вампир… Да лучше бы он и не появлялся никогда! Накахара ненавидел жалеть о принятых собой решениях, ведь эти решения всегда были правильны и честны. Накахара ненавидел лгать, ведь ложь — самая подлая вещь, если она не во спасение. Но Накахара жалел о принятом решении. Накахара лгал. Он убирает от себя руку вурдалака, закрыв глаза и склонившись вбок — склонившись так, будто рухнул, и рухнул Чуя Осаму на колени, вытянув руку и закрыв ею лицо. — Ты должен уйти, Дазай. — Не уйду. — Я серьёзно. Если не уйдёшь сам, тебя попросят уйти. На губах вампира неизменная улыбка. — Значит, я буду ждать приглашения. — Я ещё не видал нежити бестолковее тебя. — В ответ на это Чуя слышит приглушённый смех. — А я всего второй раз в жизни не после смерти вижу человека, так просто впустившего врага в свой дом. Граф, фыркнув, отодвигает руку от лица, глядя сонными глазами на вампира снизу вверх, приподняв бровь. — И кто был первым? Глаза вампира, сиявшие во тьме, погасли, и на лицо его будто опустилась тень, когда вурдалак отвернулся. — Тот, кто погиб в тысяча двести одиннадцатом году.
Примечания:
По желанию автора, комментировать могут только зарегистрированные пользователи.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.