Кровь и Вино

Ацуши плохо помнит, что с ним произошло. В какой-то момент он просто поймал падающего Акутагаву, а потом, осознав, что тот без сознания, вмиг почувствовал разрывающую на части головную боль. В ушах звенело так, будто парень был зажат между двумя огромными звонящими колоколами, а на глаза словно повязали чёрную ткань; он не соображал, когда сам упал на колени, зажимая уши руками и едва не скуля, уткнувшись лбом в холодный пол. Это была какая-то жуткая пытка, и даже те звуки, которые не слышит человек, но от которых беснуются и сходят с ума звери, не сравнятся с непонятным бедствием. Ацуши был готов свернуться клубком и уползти под стол, лишь бы голова не раскалывалась на части, но точно так же, как звон начался, так он внезапно и прекратился. От минутного бессилия парень опустил руки, не понимая, что происходит, да и не желая понимать. Слух не улавливает ни малейшего шороха, ни единого вздоха; оборотень приподнимает голову, щурясь, осознавая, что поместье погрузилось в полную темноту, и у Ацуши причудливо засветились глаза, как у кошки. Жуткое зрелище предстало взору: усеянный бездыханными телами, едва прорисовывающимися очертаниями в незыблемой тьме, пол и ничем не нарушаемая тишина. Накаджима нервно сглатывает. Приподнявшись на колено, он поднимает под руками Акутагаву, усаживая, опирая спиной о ножку стола. Охотник без сознания, и его голова клонится к плечу; беспокоясь о состоянии Рюноскэ, Ацуши совершенно не реагирует на пульсирующую боль в шее — когда он упал, ошейник под рубашкой впился иглами в кожу, но сейчас это дело десятое. Удивительно, но Накаджима не напуган, он больше насторожен: такой кошмар произошёл, а ему нипочём, вернее, видимо, оборотень устойчив к колдовским штучкам. Пробует похлопать Рюноскэ по щеке, приводя в чувства. Результата ноль. Ацуши тихо чертыхается, сетуя на то, что люди-человеки слишком уж неустойчивы к чарам сильнейших, поэтому решает оставить Акутагаву в покое, авось сам очнётся через какое-то время. Он предпринимает попытку привести охотника в сознание, брызнув водой из близстоящего на столе кувшина ему в лицо, но тому, опять же, всё равно. «Что, в конце концов, произошло?» — Ацуши, вздохнув, поднимается, отряхнув рукава, и оглядывается. Он не понимает, дышат ли люди вокруг или нет, но и проверять это желания нет; что очнувшиеся могут подумать? Что какой-то мальчишка единственный не рухнул в беспамятство? А, интересно, почему? На этот вопрос парень отвечать не хочет, потому никого и не тревожит. Сейчас он один выстоявший, а разбираться в том, что случилось, признаться, немного страшно. Если это нечто сразило наповал сотню или больше людей, не появляясь в их поле зрения, что оно в силах сделать при физическом контакте? Голод больше не терзает. Нервно сглотнув, Накаджима, по-прежнему озираясь, боясь увидеть хоть какое-то движение, тихо шагает, выбирая свободные места на полу, стараясь не наступить на чьи-нибудь руку, ногу, подол платья или камзола, и это чертовски трудно — ни пройти, ни обойти. Ацуши беспрестанно оглядывается на Рюноскэ, в глубине души надеясь, что величавый охотник справится с бессознанием быстрее обыкновенных людей, но, кажется, необыкновенный он лишь в глазах парня. «Ладно, что ж, — тигр вздыхает, подняв голову кверху, затем посмотрев на стены, — дуракам везёт…» — Эй, — парень подаёт голос, остановившись, подумав, что хоть кто-нибудь его мог услышать. — Есть кто? В ответ, как и ожидалось, тишина. Парень нервно смеётся, потирая плечо рукой, переставая двигаться и прислушиваясь, потому что «ну, а вдруг». Гнетущее молчание чужого имения удручало, и это наименьшее из определений состояния единственного, кто остался в сознании. Двери открыты настежь, и ветер гуляет по поместью свободно, подвывает из-за сквозняков, и где-то даже с грохотом упал канделябр, из-за чего Ацуши вздрогнул и вжал голову в плечи. Шаг, шаг, шаг — он старается идти настолько тихо, как только мыши не бегают, и всё вслушивается. Непонятно, что он ожидает услышать — что-то, что оповестит, что он не один, или что-то, что заставит сердце уйти в пятки. Парень сейчас настороженнее зайца, которого окружают слепые волки. Шорох. Шорох где-то далеко, но он есть. Накаджима замирает, силясь сделать из себя подобие статуи, и готов навострить уши, готов прижать их к голове, если бы они выросли; он слышит тихий стон и шипение, смотря теперь в одну точку, куда-то в сторону колонн возле главной лестницы. Ацуши не замечает, как из запуганной жертвы становится чуть ли не в охотничью стойку, слегка пригнувшись. Этот запах… Еле уловимый запах натурального холода, и нет, это не запах свежей земли, а именно мороза; от него холодит всё внутри, и зрачки оборотня непроизвольно становятся чёрными щёлочками. Походка вмиг стала неслышной, как у охотящегося хищника, и парень всматривается в темноту, не моргая. Где-то там, возле колонны, в тени, куда даже не падает лунный свет, сверкнули красные глаза. Этот запах Ацуши помнит, — именно тогда Акутагава впервые выстрелил в вампира, — и, кажется, именно того вампира, которого охотник не убил, оборотень и чувствует. На какое-то мгновение взгляды горящих в темноте глаз встречаются, смотрят друг на друга, словно оценивают, а дальше в Ацуши проснулся инстинкт охотника на жертву. Красноглазая тень моментально исчезла, ринулась куда-то наверх, будто змея, и оборотень кинулся вслед. Тигр прыгает на колонну, впиваясь в мрамор когтями мощных лап, неотрывно следя за бесшумной тенью, и больше его не интересует ничего вокруг. Кот, ловящий бабочку. Гораздо удобнее скакать на всех четырёх — позвольте, лапах, — когда даже ноги стали звериными конечностями. Ацуши выглядит одновременно забавно, странно и весьма устрашающе: вроде и человек, а руки с ногами — тигриные лапы. Парню ничего не стоит перепрыгнуть весь лестничный пролёт, оттолкнувшись задними лапами от колонны, зацепившись за перегородку лестницы и второго этажа, и тут же встать на задних лапах, как на человеческих ногах, осматриваясь и прислушиваясь. Круглые кошачьи уши слегка дёрнулись, заслышав неуловимый человеческому слуху шорох, и голова с неестественным хрустом шеи резко поворачивается; Ацуши секунду смотрит на дверь графских покоев, а затем ему не представляет никакой трудности, оставляя рваные полосы от когтей на ковре, с хрустом её вышибить и ворваться в чужую спальню. Ничего не изменилось, только странная фигура склонилась над кроватью. Удар — незнакомец с запахом мертвеца отлетает к стене и впечатывается в неё спиной, шипя. У тигра словно что-то щёлкает в голове: «Враг — поймать — убить». Рыча, оскалившись, он в один шаг преодолевает расстояние до оглушённого врага, хватая лапой за воротник и поднимая, снова прижимая к стене и смотря в глаза, занося для удара вторую лапу, обнажив когти, но вампир, тихо кашляя, криво улыбается, схватившись за белый мех прижимающей к стене когтистой пятерни. — Парень, полегче, — вампир хрипло кашляет, — мне дышать нечем. Ацуши, прищурившись, прижал к голове уши и осмотрел врага оценивающим взглядом, говорящим, что тому и не нужно дышать. Стоило слегка опустить руку, которой тигр готовился ударить, если не раздавить череп жалкому вампирёнышу, покусившемуся на графа, как он почувствовал жуткую боль в груди — кровопийца даром времени не терял, проявив чудеса вампирской ловкости, резко упёршись ногами в грудь нападавшему и с силой отпихнув. Накаджима не успел среагировать, слегка разжав хватку лапы, коей держал врага за воротник, но теперь ещё и упал, сбитый с задних лап, когда освободившийся вурдалак хорошенько пнул его в бок, при этом не двигая руками, чуть ли не опустив их в карманы чёрного плаща. Граф будет недоволен по возвращении, когда увидит, что пол безнадёжно испорчен полосами от тигриных когтей. Хищник быстро встаёт на все четыре лапы, прыгая на врага, выставив когти передних вперёд, но вот вампир был в поле зрения — и его нет; тот просто пригнулся, и теперь Ацуши чувствует резкую боль в животе, когда вурдалак, очевидно, ударил снизу кулаком. Кровать громко трещит, когда на неё спиной приземляется тигр. Вампир же отряхивается, даже не смотря на атакующего, потому что, кажется, атакующий теперь он. Тигр рычит. Ему не нравится, что его швыряют из стороны в сторону, как замшелого котёнка. Он вскакивает, беспощадно сминая простыни и одеяла, скидывая на пол подушку, но теперь получает кулаком по лицу и падает на бок, отлетев в сторону. Взгляд у вампира презрительный и строгий, будто бы говорящий, что оборотень не на того полез, но, стало быть, вервольфы и вампиры на то и враждующие расы, что равны друг другу? Кровопийце ещё фыркнуть не хватало, и в Ацуши взыграла жуткая злость, а голос его словно резко сломался, стал низким, утробным, как если бы, верно, заговорил матёрый волк или медведь; стоя на своих задних лапах, как на ногах, и будучи выше вампира едва ли не на полторы головы, свесив руки-лапы, при человеческом телосложении кажущиеся чересчур длинными, он говорит не так громко, но тот, кто находился бы за дверью, наверняка бы уже бежал отсюда со всех ног, испугавшись чудовищного баса: — Я не добрался до тебя в тот раз, — парень-тигр скалится, и на его бледном лице видны чёрные полоски, а зрачки кажутся чёрными щёлочками ярко-янтарных глаз, — но в этот тебе точно не сбежать. Вампир даже не смотрит на здоровенную кошку, рассматривая свои ногти, и это ещё больше оборотня злит. Ацуши, рыча, замахивается, и в этом-то и различие двух враждующих рас — одни полагаются целиком и полностью на грубую силу, которой конца-края нет, а другие рассчитывают на способности стратегов, не прибегая к бою на кулаках; если два вампира могли измотать оборотня одними своими скачками и уклонениями от ударов, то два оборотня могут просто забить до полусмерти кровопийцу, выражаясь весьма образно. Вурдалак с нечеловеческой скоростью наклоняется назад и уходит в сторону, и кулак тигра приходится как раз в пол — камень покрывается трещинами. Тигр, не отрывая руки с земли, сделал рывок второй, хватая когтями вампира за край плаща и резко утягивая назад, отшвыривая в стену. Кровопийца ожидаемо шипит, понимая, что плащу пришёл конец, но сам стены лишь слегка касается. — А я-то дурак, не сдал жалкого кота с потрохами графу. Ему ведь от твоих потрохов как раз деньги и капают, — вампир снова презрительно хмыкает, хмурясь. Видимо, оборотню совсем не нравится то, что вурдалак говорит, поэтому рычит громче, как настоящий разъярённый хищник, раскрыв пасть. Машет хвостом. — Да что тебе до графа? Думаешь, раз прогнали, второй не сможем? — когти лязгают по полу, когда Ацуши подходит ближе, и шерсть на его лапах встала дыбом. — Отвечай, что случилось! Снова замах — кулак впечатывается в стену как раз там, где секунду назад была голова вампира, а тот, чуть отклонившись, стоит на месте, и взгляд у него незаинтересованный. Ацуши дёргается, готовый сомкнуть зубы на чужой шее, но вампир тут же исчезает из поля зрения, тенью вскочив вверх, ступив ногой на плечо тигру, оказываясь где-то за его спиной, но ступив так, что тигр прогибается, вынужденно склонив голову. Кровопийца вот-вот может улизнуть, но оборотень просто так такого бесчинства не оставит — надо же, устроить такой погром в поместье, утащить графа, ещё и вернуться на место преступления! Возмутительно. Когтистая лапа хватает за чужую ногу, дёргает на себя и швыряет куда-то произвольно, не целясь ни в потолок, ни в стену; вурдалак врезается спиной куда-то в угол покоев и оседает на полу, тут же неминуемо чувствуя холодные когти на шее — тигр оказался рядом слишком быстро и успел схватить обеими лапами, поднимая, заставляя буквально дёргать ногами в воздухе, цепляться за белую шерсть своими острыми ногтями и хрипеть, пытаясь что-то сказать. — Мне ничего не стоит оторвать тебе голову, — Ацуши смотрит пристально из-под нахмуренных бровей. — И я оторву её менее болезненно, если ты скажешь, куда ты дел графа. — А если я у тебя такое спрошу, — вампир тихо кашляет, вцепляясь пальцами в тигриные лапы, — что ты можешь ответить? Накаджима на какое-то время замирает, наблюдая, чувствуя, как вурдалак одним резким движением… сам себе свернул шею, взявшись за свою голову и круто повернув в сторону. Хруст позвонков — тигр почему-то теряется, опешив, ослабив хватку. Что это было? Вампир больше не двигается, выпав из цепких когтей и осев на пол с неестественно вывернутой шеей, не издавая ни единого звука, смотря стеклянным взглядом в никуда. Это странное действие с вражеской стороны отрезвляет и вводит в ступор. Тигр отходит, продолжая пялиться на мёртвое тело. Что-то шуршит за окном. Ацуши поворачивается, шевельнув ухом. Должно быть, ночная птица потревожила чей-то покой за стеклом. Перед глазами — разгромленная графская комната. Возвращаться вельможе в эти руины — грех, и в Ацуши просыпается чувство стыда, как у погрызшей ножку стола собаки. «Если бы я устроил такое у Рюноскэ, он бы выставил меня за дверь и поселил в конуре, ещё бы и обозвал беспородным. И невоспитанным». Ну, как невоспитанным… Будет неловко зайти в свой собственный дом и увидеть разбросанные по полу вещи, где-нибудь в уголке — скромно пристроившийся труп, а посередине — довольного домашнего хищника, радостно виляющего хвостом, мол, смотри, хозяин, что я сделал, я хороший мальчик, правда, правда? «Правда», — скажет человек и выволочет зверя за ошейник во двор, хлопнув дверью перед носом. Потому что убитый был обыкновенным гостем. Тихий хруст. Парень мгновенно оборачивается, и его зрачки расширяются, делая глаза почти чёрными. Кончик хвоста слегка подёргивается — трупа в углу больше нет. Ацуши не успевает среагировать, когда что-то сильно бьёт по шее сзади, а сверху и вовсе что-то наваливается. Он рычит, машинально переворачиваясь на спину и видя перед собой бледное лицо живого мертвеца — бесстрастное, спокойное, выражающее в холодном взгляде красных глаз бесконечное презрение. Холодные руки сжимаются на шее, пригвоздив голову к полу без возможности подняться, но оборотень не думает размыкать чужой хватки с глотки, резко вскидывая лапы и хватая противника за его шею острыми когтями. Под подушечками хрустят вправленные позвонки, но реакции вампира — ноль. Конечно, и почему только Накаджима подумал, что вампир может убить сам себя, просто-напросто сломав шейные позвонки? Будто это ему навредит. Кровопийца может легко задушить тигра, и под его ладонями пульсируют вздувшиеся вены злого зверя. Оборотень же может легко оторвать голову вурдалака одним движением, остаётся только напрячь мышщы и рвануть в сторону. Патовая ситуация. Один-один. — Ты думаешь, это я забрал графа? — голос у вампира снова хрипит из-за сжимающихся на горле когтей. — Ты правда в этом убеждён? — К-кому же ещё может понадобиться граф из всех тех, кто был здесь, — тигр злобно щурится, прижав к голове уши. Он бы и рад оттолкнуть кровопийцу задними лапами в живот, но тот вжал колено в его брюхо и не думает слезать, а силы у вампира, пожалуй, немало. С логикой прапрапра… прародителей не поспоришь, иначе бы кровопийцы и волки не делили бы территории, устанавливая негласные законы о ненападениях, но иногда молодняку можно и повздорить. В этом случае повезло обоим — никто не принадлежал каким-либо обществам или группам; словом, им не воздастся, если они сами друг другу не воздадут. — У тебя кругозор уже, чем твои зрачки-щёлочки, — хмыкает вампир, вынужденно приподняв голову — тигр давит сильно, норовя если не проткнуть бледную кожу, то точно оторвать, а голова у вампиров, к сожалению, обратно не прирастает. — У тебя только я на уме? Тигр хватает ртом воздух, отвечая сдавленным голосом: — Ты единственный в зале был мертвецом, так на кого мне думать? — А ты полагаешь, — вампир жмурит один глаз, скривившись, — что я, убив, останусь на месте убийства? Ацуши хочет прорычать, что кровопийца слишком много о себе думает, но вдруг замолкает. Вурдалаку в затылок упирается дуло ружья, и Акутагава, тяжело дыша, стоит сзади. — Ещё одно слово в оправдание, — медленно говорит он, — и твой рассудок повстречается с серебряной пулей, урод. Вампир замирает, но ни страха, ни какого-либо испуга в его глазах не промелькнуло. Он кротко вздыхает, улыбнувшись — так улыбаются взрослые, когда дети пытаются их оскорбить — и отпускает шею тигра, примирительно подняв руки вверх ладонями вперёд. Ацуши, как-то сразу даже осклабившись при появлении охотника, ослабил хватку когтей, но вурдалака из лап не выпустил. Мало ли. Дуло ружья направлено чётко в чужой затылок, не дрожа. — Поднимайся, — командует Акутагава. Несмотря на то, что приказ адресован кровопийце, оборотень резво вскакивает, поднимая вампира за воротник одной лапой и прожигая взглядом это бесстрастное и безэмоциональное лицо. Свободная лапа так и чешется врезать. — Ацуши, отпусти его. — Что? — тигр дёргает ухом и на секунду оборачивается на Рюноскэ, затем снова смотрит на врага. Противнику вообще, кажется, всё равно, что ему могут голову оторвать в любую минуту. — Он же сбежит! — Не сбежит. — Тигр ослабляет хватку, но по-прежнему не отпускает, оставляя рваные дыры на белой рубашке пойманного. — Ты не услышал меня? — Я не отпущу его просто так, — Ацуши бурчит как-то обиженно, словно большому медведю-переростку запретили играть с трупом. — Тогда врежь ему и отпусти. Вампир только нервно сглотнул. Он еле успел зажмуриться, как вдруг мощный удар прилетает в его лицо, опаляет щёку жгучей болью, да и сам вурдалак резко повстречался спиной со стеной, когда его отшвырнули. Кашляет. — Неплохой удар, — хрипит кровопийца, утерев тыльной стороной ладони разбитые губы, машинально попытавшись приподняться, но направленное в лицо дуло оружия заставило сидеть на месте. Теперь враг подниматься даже и не думает, усмехнувшись и снова подняв руки, признавая поражение. Загнанный в ловушку зверь, сам себя поймать позволивший и понимающий, что в любой момент, стоит захотеть, может вырваться. — Захлопни пасть, — голос Рюноскэ спокоен, а лицо хмурое. Он уже когда-то говорил, что повстречается с этой клыкастой мразью, и вот — она сидит прямо перед ним, жалкая и слабая. Или притворяющаяся ею. Вампир хмыкает. Ацуши рычит, скалясь. Слышно, как он щёлкает костяшками пальцев, готовый вломить противнику ещё раз, и вломить посильнее, до искр из глаз. До хруста костей. До выпавших глаз из пустых, как чёрные дыры, глазниц. До вывернутых наизнанку конечностей. «Чёртов вурдалак, так бы и пожелал сдохнуть, но тебе уже некуда сдыхать». — Где граф? — Акутагава спрашивает негромко, при этом едва не уперев стальное дуло в лоб этого кровососущего хмыря. — О, если бы я сам это знал, — вурдалак смотрит на охотника с его ручным котёнком из-под полуприкрытых век, но только улыбка с его лица сошла. Ему не привыкать делать незаинтересованный вид, когда внутри что-то отчаянно мечется раненым зверем и разрывается на части. — Не пытайся лгать, мерзавец, — эхом словам охотника вторит тигриное ворчание, и шерсть на его мохнатых лапах и хвосте вздыблена снова. Он машет последним из стороны в сторону, почти щёлкая его кончиком по каменному полу, едва не будучи готовым на этом самом хвосте вампира повесить. — Что ты сделал с графом? — Я? — вампир приглушённо смеётся. — Вы смотрите на произошедшее лишь с одной стороны. — Зубы не заговаривай. Осаму, в принципе, понимает, что его слова — пустой звон. Что ему, распинаться перед теми, кто сначала в него выстрелил, а потом швырял по комнате, как какую-то подушку? Перед ними стоит только их истина: вампир, которого не удалось убить, пришёл за своей целью вновь и добился её из побуждений обыкновенной мести. Это ведь логично, верно? Тот, кто безжалостно терзает тела его сородичей, должен пасть от вампирской руки. Тем, кто видит эту правду, не доказать обратного; проще уж согласиться, что ты убийца, чем оправдываться. — Давайте пораскинем мозгами, — Дазай отворачивает голову, чтобы холодная сталь не касалась кожи, и чуть жмурится. Ладонью инстинктивно прикрывает зияющую дыру дула, в коей где-то в глубине черноты посверкивает убийственная пуля. — Я могу изложить свою версию происходящего? Вернее, не версию, а то, что на самом деле произошло. — Если ты думаешь, что я поверю хоть единому слову из твоих поганых уст, то дерзай. — Когда мне грозит расправа серебром, то, пожалуй, и лгать мне незачем, — вампир пожимает плечами. — С вашего позволения, я встану. Дазай действительно поднимается, отряхиваясь, и Ацуши предупреждающе рычит за спиной, мол, одно неловкое движение — и я перегрызу тебе глотку, не подавившись. Интересно, что оборотень рычать не перестаёт, скалясь, стоя за спиной охотника, но тот, не смотря на тигра, поднимает руку и тянет за висящий на шее ошейник. «Успокойся». — Итак, господа, — вурдалак вкладывает свою ладонь в другую, выпрямившись, — даёте мне слово? — Даю тебе время, пока мой палец случайно не соскользнул на курок. — Буду откровенным, — Осаму будто проигнорировал угрозу и недоброжелательный тон собеседников, — если бы я и был заинтересован в убийстве графа, я бы сделал это давно без всяких препятствий, — из-под губ у вампира сверкают клыки, когда он растягивает улыбку на лице. — И ни один из вас не послужил бы мне помехой. Тон у вурдалака настолько самоуверен, что даже Ацуши готов стушеваться, поджав хвост и неловко оглядевшись по сторонам, и в глазах его читается полное непричастие к происходящему. Акутагава только хмурится в ответ на это дерзкое заявление. «Я бы ещё поспорил», — проносится у него в мыслях, но речь врага прерывать нет желания. Обстановка не располагает к спорам. — Поэтому, смею предположить, даже если мой рассказ вас не устроит, я с лёгкостью исчезну из поля зрения, и ни тигриные когти, ни пуля этого ружья больше никогда меня не тронут, — вампир прикладывает руку к груди, будто заверяя в своих словах, и выражение лица у него такое нахальное, что у тигра кулак чешется по нему врезать со всей силы, чтобы только кости трещали. Ацуши стоит позади Рюноскэ, размахивая хвостом и чуть сгорбившись, опустив передние лапы вниз. — Но перейдём же к главной мысли. — Долго же ты к ней шёл, — Акутагава пренебрежительно фыркает, но вампир снова не обращает внимания. — Я не убийца. Как вам такое заявление? — он сверкает глазами. — Знаю, оно необоснованно, но, если подумать, было бы мне логично оставаться на месте совершённого убийства? И, в конце концов, — вампир приглушённо смеётся, — где бы я успел спрятать труп, который бы не учуяла твоя Жеводанская зверушка? Ацуши мгновенно оскаливается и дёргается вперёд, щёлкнув зубами, но Рюноскэ хватает его за рваный рукав рубашки — конечно, какая одежда налезет на мощные лапы дикой кошки? — и останавливает. — Стой на месте, — говорит Акутагава парню, чтобы тот не кинулся на противника, а драка не началась снова. Этот дьявольский топот и странный грохот сверху сопутствовали его пробуждению; вернее, от сотрясения стен со стола что-то упало и ударило по плечу. Громкое рычание сначала испугало, но вскоре Рюноскэ пришёл в себя, поднимаясь и на ходу перезаряжая оружие, пытаясь не упасть на трясущихся ногах. Ощущение после обморока заставляет вздрагивать и жмуриться от покалывающей боли в голове, но стоило подойти к выломанной двери графской спальни и увидеть, что за чертовщина за ней происходит, все волнения насчёт случившегося вмиг улетучились, уступив место волнению за происходящее. — Ты долго придумывал эту наглую ложь? — Ложь? — вампир удручённо вздыхает и, не боясь пули в висок, потягивается руками вверх и медленно отходит к подоконнику. С этого самого подоконника Осаму ретировался из звания подкроватного чудовища, когда сумерки наползли на окраины, а затем вернулся сюда под видом гостя после завершения некоторых очень важных и чисто вурдалачьих дел. Заморские персики или запечённые яблоки — это, конечно, вкусно, но на вампирский зуб что то, что это — как бумагу жевать. — О, ты не дослушал. А ещё я предполагаю, что ты вынужден согласиться с моим мнением насчёт того, что тела якобы уже мёртвого графа нигде нет. — Он не смотрит ни на охотника, ни на его «Жеводанского зверя»; ему уже приходилось видеть этих огромных, чёрных и лохматых волков, когда нелёгкая занесла в дебри Франции. — Не поверишь, но я был так же оглушён, как и ты. И как твоя домашняя кошка. Ацуши рычит громче, отбрасывая удерживающую его руку Акутагавы в сторону, размашистыми шагами направляясь к вампиру, клацая когтями задних лап по камню пола и в мгновение ока хватая кровопийцу за бледную шею, приподнимая над землёй. Удивительно, но вурдалак не предпринял попытки сбежать, позволив себе болтаться в тигриных когтях, как какой-то игрушке. Он хрипит и кривит улыбку, чуть сдвинув брови, вцепившись пальцами в белую шерсть, а оборотень тяжело дышит в его лицо, приоткрыв пасть. — Я тебе лицо откушу, если ещё раз назовёшь подобным образом, — рычит тигр, и перед Рюноскэ сейчас уже не тот робкий мальчишка, дрожащий от каждого косого взгляда на него из-за угла — перед ним громадный и чертовски сильный зверь, которому пуля в плечо нипочём будет. Вампир, тихо кашлянув, даже поджал ноги, но в мыслях придумал уже дважды, как назвать этого кота-переростка в следующий раз. — Отпусти его, я сказал, — Акутагава явно злится тоже, только уже не зная, на кого — на нахального вампира, так ловко провоцирующего этого вервольфа, или оборотня, так легко поддавшегося провокациям и готового лишить их единственного свидетеля. Ацуши что-то невнятно бурчит, несколько секунд смотря в красные глаза напротив, а затем разжимает лапу, позволяя вампиру грохнуться на колено. Развернувшись, он бьёт вурдалака по голове хвостом. «Случайно». Осаму хрипит, поднимаясь в колен и садясь на подоконник снова. — А у тебя довольно сильная зверушка, — сдавленно смеётся он, слыша, как к нему подходит теперь охотник. Вампир даже не реагирует, когда, ещё не раскрыв глаз, чувствует устремлённое в его голову дуло ружья. У Рюноскэ нет терпения мириться с выходками этой несносной нечисти. — Или рассказывай всё сейчас, или я сам разберусь с произошедшим. — Умеешь ты добиваться того, что тебе нужно, — Дазай поднимает руку ладонью вперёд, намекая, что теперь он точно не будет уходить с темы. — Слушай внимательно, стрелок. Если меня тебе удалось оглушить одним серебром, то его ты и десятком таких пуль не заденешь. — О ком ты говоришь? Ближе к теме. — Я говорю о том, кого тебе не застрелить, даже если очень захочешь, — вампир постепенно серьёзнеет, и тон его голоса становится всё менее склонным к неожиданным и таким неуместным шутке или оскорблению. — Имеешь в виду Графа Дракулу? — охотник медленно опускает ружьё, наконец улавливая нить разговора. — Который графу не даёт покоя? — А ты догадливый, — вампир закидывает ногу на ногу, опёршись руками о подоконник. По его лицу не понять, озабочен он как-то таким поворотом событий, или его вообще это дело не касается. — Я говорю именно о нём. Граф точно у него. Не знаю, зачем. Знает. Акутагава молчит какое-то время, смотря в стену. — И какое у меня должно быть обоснование тебе верить? Чёрт знает, куда ты мог спрятать обескровленный труп, — его голос звучит глухо, эхом отражаясь от холодных стен. — Ты должен мне верить хотя бы потому, что там, под кроватью, лежит серебряное лезвие в чёрных пятнах. — Рюноскэ приподнимает бровь в ответ на это неожиданно сказанное заявление, а затем медленно переводит взгляд на сломанную пополам кровать, смятую, с одной лишь подушкой. Ацуши повёл ухом, посмотрев на обоих, и одной своей лапой по немой просьбе отодвинул несчастные обломки. Вот он. В лунном свете действительно поблёскивает сломанный наконечник старой арбалетной стрелы. Чую вряд ли бы похвалили за творческий беспорядок под кроватью, куда никто не заглянет, куда можно постоянно складывать мусор, но сейчас Дазай готов сам возвести руки к небесам, благодаря человеческих богов за его неосторожность. — А теперь мои слова имеют вес? Акутагава снова не отвечает, обдумывая. Минуя провалы рассказанной ему цепочки, он пытается восстановить достоверную историю графа-обманщика. Прикладывает руку к лицу. «И так ли нужно ему было проворачивать весь этот бред?» — Предположим, что… я тебе поверил, — Рюноскэ вздыхает, прикрыв рот рукой, не смотря на вампира. — Только предположим. Где нам его искать? Дазай снова приглушённо смеётся, но что-то в его голосе на секунду словно ломается. — У нас нет шансов. — Я не спрашиваю про шансы, — обрывает его Акутагава, — я спрашиваю, где его искать. — Он замолкает на какое-то время, а потом продолжает, словно аргументируя свой выбор: — Граф должен мне вознаграждение за голову этого Дракулы, а я слишком честный, чтобы просто взять деньги и уйти, не выполнив приказа. — Но ты же ни на кого не работаешь? — подавшего голос Ацуши тут же прервали обращённым на него взглядом, и тигр нахмурился, отвернувшись. Он понимал, что последнюю фразу Рюноскэ сказал… просто так. Чтобы вампир не хотел его спрашивать об истинной цели, чтобы, вернее, вообще спрашивать о чём-либо не хотел. «Да, я ужасно охоч до денег, да». — Я не знаю, — вампир легко и просто пожимает плечами, прикрыв глаза. — Но, возможно, это поможет? В протянутой охотнику бледной руке лежит три увядших, тёмно-красных, безжизненных бутона роз. Вампир не поднимает глаз на Рюноскэ, отвернувшись, будто не заинтересован. Эти три мёртвых цветка служат символом того, что жизнь и Граф Дракула — вещи несовместимые, и Графу всегда в пути сопутствуют смерть и тьма. — Что это? — Эти три цветка были в петлице у графа на груди, — отвечает вампир, смотря куда-то за окно. У него странные чувства. — Ацуши, — Акутагава подзывает оборотня ближе, протягивая взятые бутоны из вампирской руки. Тигр покосился неодобрительно, будто взглядом спрашивая, почему охотник так слепо поверил вампирской болтовне, но тем не менее подцепил троицу бутонов когтями и поднёс к лицу. Он уже даже смирился, что иногда его считают охотничьим псом, какой-нибудь гончей и одновременно смесью волка и бойцовой собаки — конечно, ему ведь делать нечего, кроме как пропавших людей выслеживать. Графа, к сожалению или к счастью, спасти всё-таки хотелось, несмотря на размер платы; оборотню вообще было всё равно на награду, своё он уже взял ранее, за приготовленным к визиту гостей столом. Запах был не такой уж сильный, но ощутимый, и чувствовался с улицы. Пришлось бесцеремонно подвинуть сидящего на подоконнике вампира, лязгая по камню когтями и высовываясь наружу, поводив носом по воздуху, ища этот самый след. Навострил уши. — Веди.

Когда Дазай, очнувшись, увидел на полу одиноко лежащие увядшие бутоны, им внезапно овладело отчаяние. На нетвёрдых после тёмной магии Дракулы ногах он буквально кинулся к ним, почти упав на колени, держа на ладонях эти мёртвые цветы. Три бутона роз, которые Осаму Чуе и подарил. Те самые, из его сада.

Он его забрал.

***

Огромная толпа народа в гнетущей тишине надвигается, медленно ступает, сужая круг, уничтожая пути к отступлению. Все тычут пальцами и перешёптываются — их губы шевелятся, но слух не улавливает ни единого звука. Эти взгляды испепеляют, Чуя чувствует это каждой клеточкой своего тела, но глаз он не видит, как бы ни всматривался. Лица покрыты тенью, и эта самая тень наползает сейчас на него. Медленно. Уверенно. Холодит ноги и кончики пальцев, заставляя отступать к самому краю. «Ну кто Вы, граф?» Они узнали правду. «Откройте Вы и нам своё лицо!» Их защитник — предатель. Чуя хочет кричать, но голоса нет. Спина встречается с перилами лестницы, и он оборачивается, чтобы посмотреть вниз — под ним зияет чёрная пустота. Впереди — осуждение и ярость. Сзади — единственный выход. Чуя протягивает руки вперёд, загораживаясь, пытаясь хоть что-то сказать в своё оправдание, пытаясь защититься сам, но вдруг земля уходит из-под ног — перегородка крошится на мелкие кусочки, словно разбившаяся хрустальная фигурка, и граф, не удержавшись, стремительно падает вниз. Крик стынет в горле.

Чуя вздыхает резко, открывая глаза.

Голова просто раскалывается, а перед глазами немного плывёт. Он медленно моргает, пытаясь шевельнуть рукой, но слыша вместо этого металлический звон, режущий своим резким звуком по ушам; повернув голову, с неким неудовольствием замечает, что его руки прикованы к стене цепью, а сам он, судя по ощущениям, стоит. Вторая рука закована в такую же цепь со стальным, даже, кажется, серебряным наручем, что больно и неприятно натирает кожу. Кажется, граф долго пробыл в такой позе. «Да я сам чёртов Иисус». Это место давно мертво: тёмные, длинные стены огромного коридора, а сам он — в самом его конце; где-то сзади — большое, достающее до потолка овальное окно, в которое светит слабый лунный свет, с цветными стёклами, изображающими лики святых, и сомнений не остаётся, что сие мрачное место — заброшенная церковь. Темнота постепенно рассеивается, граф вглядывается в неё, различая множество старых и пыльных скамеек, что тянутся до самых дверей, и отсюда они кажутся, пожалуй, даже слишком маленькими, настолько они далеко. Над головой — полукруглый, запылённый низкий свод, апсида, с какими-то еле различимыми рисунками, а за спиной, стоит догадаться, алтарь. Он там либо есть, либо должен находиться, Чуе тяжело оглянуться через плечо. От осознания своего положения становится жутко. Кажется, каждый его вздох отражается эхом от стен, распугивая тьму всё в более дальние и дальние углы. Если присмотреться, по сторонам от апсиды будет венец капелл; колокола этой церкви, наверное, не звонили больше десятка лет. «Я… Я здесь никогда не был». Граф нервно сглатывает, подёргав руками активнее, посмотрев на свои ноги — они немного согнуты, можно даже постоять, если выпрямиться, но при попытке у Чуи хрустнули затёкшие колени, и звук этот разбудил всё живое и неживое, что должно в этой церкви спать. Кожа покрывается мурашками, а изо рта тонкой струйкой вырвался пар. Здесь очень холодно. Отдалённые шаги напрягают, и Чуя вздрагивает, загнанно глядя туда, откуда шаги доносятся. И действительно, из темноты появляется белая фигура, точно призрак этой обители тьмы; он идёт медленно, и граф неосознанно вжимается в стену спиной, пытаясь инстинктивно отойти подальше. Страх накрывает с головой, а зрачки словно вздрагивают, когда лицо опаляет могильный холод, и граф зажмуривается. Он чувствует себя ребёнком, застигнутым врасплох монстром из-под кровати. — Ты очнулся, — говорит мягкий и спокойный голос, но от этого голоса хочется закрыться где-нибудь в комнате и ждать, пока его обладатель уйдёт. — Не хочешь на меня смотреть? Чуя, не раскрывая глаз, неосознанно внезапно говорит первое, что приходит в голову, ведь он такой самоуверенный: — Что тебе нужно от меня? — От тебя? — Дракула тихо усмехается, так тихо, что слышит только Чуя. Последний не может не поднять век, когда что-то острое касается шеи, проводя от неё до подбородка, проводя медленно, оставляя светло-красную полоску. — От тебя — ничего. Почти ничего. Мне всего лишь нужен твой друг. «Дазай». Чуя молчит, шумно сглотнув вновь, и кадык подрагивает под приставленным к горлу когтем. Его волосы немного встрёпаны, а нервы — ни к чёрту. Он сжимает пальцы, оставляя на ладонях красные полумесяцы от ногтей, силясь совладать с собой. — Ты ведь знаешь, о ком я говорю? — Граф склонился слишком низко и слишком близко, и Чуя разве что не кожей лица чувствует, как он улыбается. Улыбается улыбкой убийцы или живодёра, предвкушающего расправу над жертвой. — Ты знаешь. — Думаешь, он героически придёт сюда и спасёт меня? — Чуя, стараясь не выдавать дрожи в голосе, слегка жмурится, и его ресницы подрагивают. Он отвернул голову. Он просто старается разрядить атмосферу для себя. «Я не нужен ему. Не нужен. Спокойно». — Я не думаю, — коготь и холодная ладонь касаются теперь щеки, плавно разворачивая лицом вперёд, чтобы граф смотрел в алые глаза напротив. — Я знаю это. Он придёт. — А если не придёт? Дракула не отвечает, хмыкнув, лишь осторожно проводит когтями по щеке, оставляя неприятно саднящие царапины, и Чуя морщится. Слыша, как Граф отходит, он приоткрывает глаза, наблюдая, глядя в его спину — чёрный плащ, кажущийся таким мягким, если потрогать его, словно бархатным, и это сравнение совсем не подходит для его носителя. На его голове странная белая шапка, выглядящая довольно пушистой и такой безобидной. Дракула медленно уходит, но что-то Накахаре взбрело в голову, будто тот ощутил себя безнаказанным: — Что тебе нужно от него? — От него? — Граф останавливается и оборачивается через плечо, и его взгляд пронзает насквозь. Чуя хочет отвернуться, но не может. Прикован к врагу взором, и внутри что-то отчаянно сжимается, страх вонзает иглами под самые рёбра. — За ним уже как двести шестнадцать лет один небольшой долг. Чуя вопросительно приподнимает бровь, удивляясь, что Осаму умудрился задолжать самому Дракуле. Это как же так он сумел? «Дазай, чтоб тебя! Двести шестнадцать лет назад ты всё-таки смог совершить самый безумный поступок в своей жизни!» Но вдруг сердце пропускает удар, а мысли обрываются. Двести шестнадцать лет назад был тысяча двести одиннадцатый год. — Ох, твой друг тебе не рассказывал? — Дракула притворно улыбается, и от этой улыбки от страха наизнанку выворачивает; Чуя изо всех сил упёрся ногами в пол, чтобы не упасть. — Не рассказывал, как обманул меня, спрятавшись на территории собственного врага? Ты ещё многого о нём не знаешь. Накахаре теперь почему-то не хочется узнавать об Осаму это самое многое. «Почему за его долги расплачиваюсь я?» — Собираешься его убить? — голос Чуи больше не дрожит, и это удивительно. Нос только ужасно холодный. — Это слишком просто. Я заставлю его страдать по-другому. Дракула замолкает, словно зная, что до графа медленно доходит вся суть. Медленно. Очень. Так же, как и сердце всё медленнее и медленнее пропускает удары, отдаваясь глухим звоном в ушах, а потом начинает биться ужасно быстро, норовя разбить грудную клетку. До Чуи доходит. С лица Дракулы не сходит улыбка. — Карма помнит каждый его грех.