Вне закона

— А платье будет белое? — Думаю, да. Но обязательно с кружевом. — А букет? — Не думаю, что швырнуть его в голову кому-то из гостей будет наилучшей идеей. Обойдемся парочкой нарциссов? — Хоть не гвоздик. Принято. Живая музыка? — Навряд ли. Танцы это не мое. Не хочу позориться. — Но я же так хочу взглянуть на твой стыд… — Идея, может, ты закроешься? — генерал отложил в сторону очередной доклад, прикрывая ладонью улыбку. — Ты в последнее время стал слишком навязчив.       Кабинет освещала настольная лампа, прикрученная до минимума. Генерал и в более ранние времена на службе любил засиживаться в департаменте допоздна. Блики света плясали на стенах, за окнами практически не было слышно шума вечерней, почти спящей улицы. Она пропитана летним теплом, а в кабинете генерала всегда было прохладно, только не зимой. Тут топили на славу. — Потуши лампу, пожалуйста, — тихо попросил Идея, с какими-то несвойственными для него нотками интонации в голосе.       Генерал послушно скрутил свет, позволяя кабинету погрузиться во мрак, разбавляемый лишь светом фар редких автомобилей, снующих за окном. Они не сигналили, в этом давно уже не было надобности. Да еще изредка подмигивал желтый глаз фонаря, услужливо установленного властями прямо напротив окон соседнего кабинета. До покоев же Генерала-смерти его лучи практически не доставали, позволяя мужчине наслаждаться тишиной и полумраком, который прохладным покрывалом укутывал его с ног до головы, позволяя забыться и вновь закурить. — Мне хотелось поговорить с тобой, — спокойно продолжил Идея. — Мы сосуществуем уже довольно давно. А я абсолютно ничего не знаю о тебе, словно ты тщательно прячешь от меня свое прошлое.       Генерал улыбнулся одними только уголками губ, не позволяя себе большего. Да уж, когда он в последний раз придавался воспоминаниям? Да, кажется, никогда. У мужчины не было этой дурной привычки, ворошить прошлое, разрывать до мяса старые раны, пусть даже они уже затянулись. Ведь так это вдвойне неприятно. Как гром среди ясного неба может нахлынуть внезапное горькое воспоминание, это же сродни удару в живот, да еще и ножом, судя по всему. Внутри все мгновенно скручивает, сжимается до размеров точки, и грозится развернуться в самый неподходящий момент, вырываясь наружу и забрызгивая спинным мозгом окружающих. Неприятная картина.       Варду давно хотелось вспомнить что-то хорошее. Только не получалось. Словно что-то сдерживало воспоминания, скрывая их от него, от Идеи, от всех.       В воздухе почему-то пахло елью. Хотя Генерал-смерть точно помнил, что уже многие сочельники он проводил вне кабинета, лишь только патрулируя город. Ему не нравился этот праздник, как и любые другие, на которые люди любили радоваться. Откуда пришла эта нелюбовь? Как и все остальное. Из воспоминаний.       Вард мог не помнить чего-то дословно, но память хранила ощущения. Чувства маленького мальчика, которого на каждое Рождество родители заставляли вырезать из бумаги красивую кружевную сетку на окорок, украшать ель бумажными и стеклянными игрушками, и не дай Бог, разбить хоть одну. Ему приходилось украшать бумажною резьбою восковые свечи, щедро расставленные по всему дому, и помогать отцу развешивать по дому атрибутику праздника. — Помню ангела, — проронил Генерал-смерть, сжимая в руке карандаш.       Правда. В воспоминаниях всплывал стеклянный, маленький ангел. Он складывал руки в молитве, воздевая их к небу, видимо, моля Господа о том, чтобы он ниспослал какую-то благодать. Этот маленький ангелок венчал красивый резной графин из хрусталя, который мать генерала каждый раз ставила на стол, когда намечалось что-то особенное. Будь то Рождество или чей-то День рождения, не важно, но в графине каждый раз была водка.       Вард осознал, что он искренне ненавидел ангела, и все эти посиделки за столом, с кучей приглашенных гостей, которых маленький мальчик не знал. Ему было неинтересно. Кушанья на столе не вызывали аппетита, все они казались ему какими-то слишком вычурными, непонятными. То ли дело обычная каша, или суп. Так нет же, к праздникам матушка всегда изощрялась, доставала старую поваренную книгу и подавала на стол что-то столь вычурное и изысканное, чего совершенно не мог понять ее сын. Глупый был, наверное.       Но более всего ангел был ненавистен Варду не за то, что вокруг него всегда собирались люди. И даже не за необходимость читать молитву перед каждым приемом пищи, когда этот ангел глядел, казалось, прямо в душу, и именно на маленького Варда, где бы тот ни сел, к какому бы углу стола не сбегал. Нет. Просто отец слишком часто мог пристраститься к содержимому красивого графина, не отдавая себе отчета в том, что алкоголь остается чертовым алкоголем, и неважно, из какой тары его наливают, из красивого ли графина, или из старой походной фляги. — Так вот, кого ты убил?..       Генерал вздрогнул. Он настолько глубоко погрузился в свои воспоминания, что голос Идеи на секунду вывел его из некоего подобия транса. Вард сдержанно кивнул, вновь позволяя памяти взять его в сладостный плен. Он, как оказалось, прекрасно помнил злосчастный вечер. То был, кажется, отцовский День рождения.       Маленького десятилетнего Варда долго держала матушка в его комнате. Она хлопотала, поучая сына, как тот должен был себя вести в присутствии отцовских друзей и сослуживцев. А ведь отец был высокопоставленным чиновником, любое лишнее слово могло стоить ему должности, даже если это слово будет сказано его глупым сынишкой. Мама надела на сына рубашку с круглым воротником и батистовыми манжетами с множеством складок, зачесала ему волосы, даже позволив самому завязать на шее невероятный малиновый платок, который совсем уж не сочетался с нарядом Варда. Но он не смел воспротивиться воли матери.       И тем же вечером отец непременно напился. Но на этот раз более, чем в любой другой из вечеров, когда графин на столе венчал злополучный ангел. В тот вечер он позволил себе поднять руку на жену, оттолкнуть сына от стола. А затем… — Я выхватил из-за пояса у отца револьвер, каким-то образом снял его с предохранителя. Помню так, словно это было в бреду, но через мгновение белая скатерть под ангелом окрасилась алым, — сглотнул генерал, утопая в своем глубоком кресле.       Магия смерти тогда почему-то не пробудилась. Маленький десятилетний сынок убил своего отца, стоило тому лишь дать ему такую возможность и тут же предоставить повод, поднять руку на мать. Ох, это звучало непростительно.       Ребенок не мог отправиться в тюрьму, а для колонии был еще слишком мал. Но бывшие сослуживцы отца постарались сделать так, чтобы малолетний убийца не остался безнаказанным. А потому мальчика спешно признали душевнобольным, поместив в заведение, в котором было много хороших и удобных палат с мягкими стенами. Доктора там были приветливые, все в идеально-белых костюмах.       До четырех лет, проведенных в сумасшедшем доме, в окружении не вполне здоровых личностей, Вард никогда и ничего не боялся. Но частые уколы успокоительного, снотворного да и обычные капельницы оставили в памяти глубочайший след, который был виден невооруженным глазом и сейчас. С тех пор будущий Генерал-смерть до дрожи боялся врачей, больниц, всего, что было с ними связано, а более всего боялся иголок и сопровождающих их уколов. Боги, за что такая кара.       Но, что странно, его совершенно не пугал запах крови, да и ее вид тоже. Хотя в столь нежном возрасте юный Вард неоднократно наблюдал, как из некоторых камер вымывали что-то, как вода окрашивалась в красный. Запах крови он научился выхватывать из множества других, так тщательно перебиваемых какими-то медикаментозными ароматами, не говоря уже об общей вони, стоявшей в соседних палатах.       Будущий Генерал-смерть вел себя хорошо. Не паясничал. Ему никогда более не читали книг на ночь, но Вард научился читать сам. Частенько выпрашивал у дежурных докторов и медсестер свежие газеты, просил их помочь с теми или иными буквами. Он сам застилал свою постель, ложился спать четко по расписанию, никогда не отказывался от мерзкого обеда или ужина. В общем служил примером для остальных больных, и будь в сумасшедшем доме доска почета, так его фото висело бы там на первом месте, да еще и в позолоченной рамочке. Но с доской почета как-то не сложилось, а вот доктора от прилежного больного устали, выписав его из лечебницы, когда Варду было четырнадцать. — Я не испытывал, кажется, никакого особого благоговения, когда подъезжал к дому. Да, я узнавал это здание. Но не было стойкого желания вернуться. Особенно учитывая то, что я там обнаружил… — карандаш в руке генерала наконец сломался.       Мужчина выругался, в очередной раз закуривая.       В тот день его мать заранее была предупреждена о том, что сын возвращается домой. Его лечащий врач сообщил об этом заранее, дабы женщина успела приготовить сыну обед, или порадовать его каким-то подарком к возвращению. Однако единственным подарком, который Вард получил в тот день, был труп матери, болтающийся над лестницей в прихожей.       Она покончила с собой, не в силах принять того, что будет жить в одном доме с убийцей. С мыслью о том, что ее сын — убийца, который спокойно застрелил отца в столь юном возрасте. Женщина знала, что с четырнадцати лет он мог пойти на работу, а потому не боялась, зная, что сын сможет сам себя обеспечить в дальнейшем. А он… на лице мальчика не было написано ни единой эмоции, когда он увидел сюрприз, подготовленный матерью. Вард лишь сухо кашлянул, перекрестив тело матери, а затем отправляясь за гробовщиком, что жил в паре кварталов вниз по течению Темзы.       Но магия Смерти решила все-таки напомнить о своем существовании. Буквально через год. Вард по большей мере вел довольно спокойный образ жизни, большую часть времени проводя либо в библиотеках, либо на улице. Ему нравилось гулять, щекоча себе нервы осознанием того, что в любую секунду можно было нарваться на патрульных. Такая жизнь в какой-то момент ему начала нравиться. А одним осенним вечером черное пламя опалило его душу изнутри.       Действительно опалило, буквально. Вард возвращался домой, шел по улице, как вдруг внутри все обожгло, словно он глотнул раскаленного свинца. Схватившись руками за горло, он отшатнулся от проезжей части, прислоняясь спиной к стене одного из домов и медленно по ней сползая на землю. Внутри все полыхало, там разгорался настоящий пожар, грозившийся сожрать своего владельца заживо, поглотить его со всеми потрохами, не оставив даже косточек. — Ко мне тогда подошла женщина, — он вздохнул, глядя в темноту кабинета, словно действительно говорил с Идеей. — Она хотела помочь. Помогла мне подняться, кажется, говорила со мной. Но я не слышал. Тьма хотела крови. Внутри билась, словно загнанная в ловушку пташка, лишь одна мысль: «Убей!»       Обычная женщина. Ничего примечательного или отталкивающего. Волосы цвета спелого каштана, убранные под платок, однако все-таки растрепавшиеся на ветру. На плечах старая потертая шаль цвета не то пыли с паутиной, не то просто грязи. Да глаза. — Я запомнил только ее глаза, — Вард сглотнул. Воспоминания возвращались с трудом. Даже с болью. — Словно васильки, такие же пронзительно синие. Взгляд усталый, возможно, слегка испуганный, словно она что-то чувствовала, прикасаясь ко мне. Но среди этих васильков какая-то сосущая пустота…       Магия Смерти всегда была беспощадна не только к окружающим, но и к своему носителю. Лишь Ванесса была способна подавлять ее, просто, будучи рядом с генералом. Однако тогда малышки Несс рядом не было и в помине.       Вард словно сквозь дымку видел сейчас события того вечера. Он схватил ее, кажется, за шею. Попытался задушить. Но женщина оттолкнула несостоявшегося убийцу, заставив того лишь с большей яростью броситься на нее. Схватить за волосы, потянуть на себя, а затем с силой оттолкнуть, заставляя жертву удариться головой о перила у того самого дома. Она уже потеряла сознание, видимо, не ожидала, что пятнадцатилетний подросток способен был на подобное. Хотя, Вард и сам не думал, что дойдет до такого. Ведь он продолжал остервенело бить эту женщину и дальше, пока от ее лица не остался сплошной кровавый фарш, который малолетний убийца спешно смыл с рук в ближайшей луже, спеша скрыться с места преступления. — Мне ни разу не было жаль эту женщину, — вздохнул Вард, откладывая обломки карандаша. — Она оказалась не в то время, не в том месте. Но я ни разу еще не пожалел ее, — он прикрыл глаза.       А затем по накатанной. В шестнадцать лет законный призыв в армию, служба два года. А затем он почему-то решил продолжить работать на государство, поступил в отряд патруля. И уж затем повстречал однажды девочку, которая воровала фрукты на рынке. — Захватывающе, — хмыкнул Идея, замолкая.       Вард еще несколько минут сидел, молча глядя в окно. А затем счет пошел на десятки минут, а вскоре и на часы. Он и сам не полностью осознавал, сколько времени провел в некоем подобии прострации. Сознание словно расширялось, выплескивая на него новые порции ужасных воспоминаний, от которых давно хотелось избавиться. Где-то в глубине души генерал понимал, что сейчас ему как никогда нужны были руки Ванессы, которыми она смогла бы обнять его, словно хрупкая как фарфор феечка таким образом способна была оградить его от всех горечей окружающего мира. И тут в мозгу что-то стрельнуло. — Знаешь, а я ведь видел эту грязно-серую шаль еще раз, — Вард сглотнул, соскребая остатки воспоминаний с самых дальних закутков памяти. — Да, — Идея цокнул языком. — А васильковые глаза ты видишь каждый день. — Не хочешь ли ты сказать, что… — Я говорю, — он вздохнул. — В досье Ванессы значилось, что мать погибла при невыясненных обстоятельствах. А фея говорила, что ее мама умерла, когда ей было три года. Просто ушла из дому…       Вард, поднявшись, было, чтобы направиться домой, вновь без сил упал в кресло, запуская пальцы в слегка растрепанные волосы цвета смоли. Ему не стало жаль эту женщину, нет. Однако слишком поздно пришло осознание содеянного. Того, в чем Вард никогда бы не признался Ванессе. Ведь ее мама ушла из дому. …и не вернулась.