Ache for you

От его глаз невозможно отвести взгляда — они такие яркие, такие безупречно синие, что даже тусклый электрический свет не в состоянии приглушить их сияния. Ганнибал смотрит завороженно, наблюдает за всей его фигурой — расслабленная поза, тонкие пальцы крутят остро заточенный карандаш, стекла очков зеленовато поблескивают отраженным светом. Он читает то ли какие-то отчёты, то ли материалы очередного дела, сосредоточенно кусает нижнюю губу, и от этого движения в его лице проявляется что-то дикое, что-то от хищника, что-то неуловимо притягательное. Белые жемчужины зубов и тонкие губы. Невозможно оторваться. Ганнибал сглатывает набежавшую слюну, и желудок сводит неприятной судорогой. Когда этот человек обрёл над ним такую власть? Когда он упустил момент, после которого в голове поселилась навязчивая, неотступная, тяжёлая и давящая мысль — желать, желать, желать этого человека рядом с собой, как можно ближе, внутри, в себе, его кровь, его губы, его глаза, его член; желать, чтобы его руки лежали на плечах, пальцы зарывались в волосы, желать принадлежать ему целиком и безвозвратно, как никому больше. Желать его даже человеком. Желать, чтобы Уилл… любил его? Вопрос без ответа повисает в мыслях. Ловкие пальцы, обтянутые тонким латексом хирургических перчаток, оттягивают его веки, и по глазам бьёт яркий электрический свет. Ганнибал чертыхается про себя, с силой сжимая зубы. За своими мыслями он почти забывает, что он на осмотре, но грубоватые, резкие движения привыкшего обращаться с трупами судмедэксперта Прайса (или Зеллера?) заставляют об этом вспомнить. — Не дёргаться. Ганнибал сдавленно шипит сквозь стиснутые клыки. На экспертизе настоял проклятый Кроуфорд. Память услужливо подкидывает картинку — случившееся днём раньше, в тот самый вечер, когда его наконец вытащили из подвала: настойчивая трель телефонного звонка, Уилл неохотно снимает трубку — расслабленный, почти дремлющий после оргазма — и в следующий миг его пальцы, только что ласково скользящие по шелковистым прядям на голове сидящего между его ног Ганнибала, вдруг больно впиваются в волосы. Ганнибал слушает хриплое шипение из динамика, разбирая лишь отдельные слова, смотрит, как темнеют глаза Уилла, как белеют костяшки пальцев, сжимающих телефон, и как Уилл резко отрывает трубку от уха и включает громкую связь. «…настаиваю на экспертизе!» — доносится до Ганнибала. Лицо Уилла презрительно кривится. «На судмедэкспертизе… ну, учитывая», — противно усмехаясь, уточняет Джек. Ганнибал бросает на Уилла вопросительный взгляд, и тот слегка качает головой. «Он ведь не сотрудник, — говорит. — Как и я». «Завтра в десять». Из трубки слышатся гудки. Уилл хмурится и задумчиво кладет телефон на кофейный столик. «Готов продемонстрировать свои клыки нашему бесценному ФБР?» — усмехается, спрашивая. Его голос звучит так язвительно, так пренебрежительно и так естественно, что насмешки в нем почти не слышно. Ни насмешки, ни едкой издёвки — но один только тон вполне дает почувствовать, как Уилла раздражает это — все формальное и пустое. Судмедэксперт ощупывает его лицо, тянется к губам, заставляя открыть рот. Сидящий за столом Уилл замечает это движение. — Да он не болен. Да не болен, хватит его трогать, — небрежно бросает из-за вороха своих бумаг. — Просто подпиши заключение, что все в порядке. Зеллер (Прайс?) едва успевает отдернуть руку от длинного прямого клыка, прежде чем Ганнибал резко щелкает челюстями. — Я же говорил — хватит трогать, Прайс, — флегматично повторяет Уилл, поправляя очки и снова утыкаясь в свои записи. — Проклятье… — восхищённо шепчет Прайс (всё-таки Прайс), осматривая странный вампирский прикус. — Это охрененно… Уилл вздрагивает, на секунду замерев над бумагами. Ганнибал нахально скалится, заметив, как он поглядывает на него украдкой. — Ну, да, — осторожно замечает Уилл. — Я то же самое говорил… вчера. Ганнибал, не выдержав, громко хмыкает в ответ. — Никогда не видел настоящего вампира в ФБР, — коротко хихикает Прайс, с неприятным звуком стягивая с рук перчатки. Ганнибалу хочется его съесть… не съесть, сожрать, разорвать на части, растерзать на мелкие кусочки. Сказывается то ли недостаток живой теплой крови в организме (той, которой напоили его вчера, так мало, ничтожно мало!), то ли близость Уилла. Его тело, его глаза, его кожа, его… кровь, действующая так будоражаще, так возбуждающе, так сильно, что отрубает контроль. Ганнибал втягивает носом воздух и чувствует ее аромат — порез на руке Уилла ещё не зажил, и бинт, которым он перевязал ладонь, впитал в себя ее запах. — Как будто ненастоящего видел, — Уилл встаёт на ноги, небрежно бросая отчеты на стол. Презрительно щурится — уж он-то точно видел всякое. — Подписывай бумаги, у меня нет времени торчать в твоей морозилке весь день. — Как же не видел, — обиженно бурчит судмедэксперт. — Привозили недавно к нам парочку. Ещё живые… если это можно так назвать. Сердечного ритма ноль, дыхания ноль, зрачки на свет не реагируют. Кожа такая тонкая и бледная, что на солнце сразу обгорает. Ходячие трупы, в общем… — Что? — в голосе Уилла — напряжение. Пополам с недоверием. — А-а… — понимающе тянет Прайс. — Тебе не рассказали… Уилл кривит лицо, будто ему сообщили что-то гадкое, что-то такое, от чего может вывернуть наизнанку: — Подписывай заключение. Этот живой труп — теперь спецагент ФБР. — Спецагент — это значит, что он не настоящий агент. То есть как ты. Мило… — Пошел нахер… Прайс смеётся, ставя закорючку в самом низу исписанного мелким почерком листа бумаги. — Твой — не труп. Ганнибал косится на него со снисходительным пренебрежением во взгляде, а Уилл вырывает листок с заключением прямо из-под стержня, схватив за рукав, тащит Ганнибала к двери, напоследок бросая через плечо: — Я знаю. Прайс машет им рукой, и — своим обострением слухом Ганнибал улавливает это уже после того, как хлопает за ними дверь — бурчит под нос, тихо смеясь: — Хорошо смотритесь. *** Листок опускается на столешницу, и сразу же с громким хлопком на него ложится ладонь Уилла. Перед носом у Джека. Поверх отчёта, который Джек писал. Кроуфорд поднимает взгляд, и Ганнибал чувствует волной расходящееся по кабинету бешенство. Это не бешенство Уилла — яркое, как огонь, чистое, горячее. Это бешенство мутное и тяжёлое, давящее, душащее, подминающее под себя. Вязкое, как трясина. — Что? — недобрым тоном спрашивает Джек. — Заключение. Теперь ты дашь мне спокойно работать? Джек неохотно поправляет очки и пододвигает заключение к себе кончиками пальцев, будто бумага вдруг может его укусить. — Пульс — ноль целых три десятых ударов в минуту, — он снимает очки и поднимает взгляд. — Это что, шутка? — Это заключение судмедэксперта, — поджав губы, говорит Уилл. — Ты ведь хотел убедиться, что он не фрик. Вот, пожалуйста. У фриков не бывает пульса. Джек смотрит на них долго, очень долго. И, кажется, разочарованно. Ганнибал чувствует, как бешенство стихает, оставляя после себя равнодушие и усталость, и невольно думает о том, что Джек не сам по себе такой, какой он есть: работа делает его эмоции тусклыми и вязкими, заставляет погрузиться в себя с головой и не отпускает к поверхности глотнуть свежего воздуха. Кому бы хватило сил противостоять такому? Ответ на этот вопрос приходит сразу — Уиллу. Уиллу хватило. — Ознакомь его с материалами дела, — неохотно произносит Джек, откладывая листок в сторону. — Приступайте сегодня, и ещё… — А ты не хочешь ознакомить кое с чем меня? — перебивает Уилл, и его голос — вкрадчивый, с лёгкой насмешкой — эхом звенит в тишине кабинета. Ганнибал, даже стоя в стороне, замечает, как напрягается Джек. — Что ты имеешь в виду? — Недавно сюда привозили парочку фриков, — все тем же тоном продолжает Уилл. — Меня очень интересует, почему об этом не сказали мне. Пожалуй, даже больше, чем где они теперь. — Это секретная информация. Ты не агент, поэтому… — Если я ещё раз услышу это — я с чистой совестью освобожу себя от всех обязательств перед тобой в частности и ФБР в целом, — Уилл склоняется над его столом, смотрит ему в глаза. Наверное, это должно выглядеть угрожающе — но Ганнибал отмечает только изгиб его спины в районе поясницы и чувствует, как дрожь пробегает по телу, приятным покалыванием отдаваясь в кончиках пальцев и у корней волос. Джек тяжело вздыхает и устало трёт глаза. — Их отпустили. Вшили под кожу датчики слежения — и отпустили. Мы надеемся получить хоть какую-то информацию, которая поможет выследить тех, кто стоит за созданием искусственных вампиров. — Серьезно? — кривится Уилл, и Ганнибал замечает промелькнувшее у него во взгляде — всего лишь на секунду — разочарование. — Ты серьезно думаешь, что они приведут ФБР прямиком в логово? Дай угадаю — идея была твоя. — Не лезь не в свое дело, — тихо отвечает Джек. Он похож сейчас на большого раздосадованного кота со вставшей дыбом шерстью и прижатыми к голове ушами — смотрит исподлобья, недовольно щуря глаза. Совершенно нелепое сравнение, но почему-то очень точное. — Следовало их убить, — отворачиваясь, бросает Уилл. — Все равно не будет никакого прока. Только лишние трупы. — Почему ты всегда так уверен, мать твою? — хмурясь ещё больше, произносит Джек. — Если бы я не был уверен, я был бы давно мёртв. Ганнибал следит за ним неотрывно. За каждым движением. Каждым взглядом. Жестом. Вдохом. Будто Уилл — актер на сцене, и оторваться нельзя, пропустишь мгновение — и потеряешь суть. И когда он направляется к двери, плотно запахнув плащ и закутавшись в шарф, Ганнибал делает шаг следом. — Куда это вы? — вдруг спрашивает Джек. Казалось бы, сделать голос ещё более недовольным, чем уже есть, невозможно, но ему удается. — О, — произносит Уилл, стоя уже одной ногой в коридоре. — Как тебя… э, Ганнибал. Я разве не сказал, что любезный Джек желает провести с тобой воспитательную беседу? Моё присутствие совершенно не обязательно, Джек ведь не боится остаться в кабинете наедине с парой клыков, — он смешно, почти весело фыркает. — Понравишься Джеку — получишь костюм. Ганнибалу хочется возразить, но Уилл успевает выскользнуть из кабинета первым, демонстративно захлопнув за собой дверь. Он видит его снова уже под вечер, после беседы с Джеком, оказавшейся настоящим допросом в маленькой комнате с парочкой вышибал «на всякий случай», и после посещения ближайшего ателье, где портной, в компетентности которого у Ганнибала возникли серьезные подозрения, снимал мерки около часа и столько же — рассматривал эскиз. Потраченного времени жаль практически так же, как жаль себя: он голоден и разозлен, и ожидание в коридоре, на виду у всех, кому только угодно пройти мимо, портит настроение ещё сильнее. До тех пор пока, широко распахнув дверь, в этот коридор не вваливается Уилл — странно довольный и подозрительно усмехающийся. — Скучаешь? — спрашивает он, подойдя ближе и оперевшись плечом о стену. Ганнибал поднимает на него взгляд. Блестящие глаза, темные волосы растрёпаны, рубашка расстёгнута на одну пуговицу больше, чем нужно, — в вороте ее видны острые линии ключиц и пульсирующая венка на шее. Ганнибал сглатывает набежавшую слюну, с трудом сосредотачиваясь на том, что Уилл говорит, а не на том, как он выглядит. — …со мной в Миннесоту? — начало фразы благополучно ускользает, потерявшееся в гипнотическом дурмане. Ганнибал втягивает носом воздух — и отчётливо чувствует запах алкоголя, тяжёлой волной исходящий от Уилла. — Что?.. — Я говорю: поедешь со мной в Миннесоту? — раздражённо повторяет Уилл. — Есть одно дело. Хочу посмотреть, на что ты способен. Ганнибал моргает, и дурман постепенно улетучивается — неспеша и неохотно, словно уже подчинил себе и тело, и мысли, и чувства, а теперь его, хозяина, прогоняют с законной земли. Усилием воли получается сфокусировать взгляд, ещё одно усилие требуется, чтобы посмотреть Уиллу в глаза, ещё одно — чтобы ответить: — Ты пьян. Слова выходят короткими и отрывистыми, словно он давно не говорил. Ганнибал встряхивает головой, сбрасывая с себя оцепенение, и наконец произносит: — Ты поедешь в таком состоянии? Едва стоя на ногах? Уилл улыбается ему почти безумно и — кажется — совершенно искренне: — Ты что-то имеешь против? Он разворачивается, не дождавшись ответа, слегка покачнувшись на каблуках, и выходит из коридора быстрым шагом. Ганнибал выжидает пару секунд, глубоко вдыхает — в душном, жарком воздухе явно чувствуется аромат Уилла пополам с запахом виски — и идёт за ним. *** Дорога вьется под колесами старого Вольво, стелется лентой, матово блестя асфальтом, ещё мокрым после недавнего дождя. Уилл молчит — молча переключает передачи и глядит вперёд, щуря глаза за стеклами очков. Ганнибал старается не смотреть на него слишком часто, но в те моменты, когда взгляд все же падает на лицо Уилла, он видит в нем что-то недоброе. Что-то злое. Этого не прячет даже алкогольная дымка — впрочем, с каждой минутой она становится все прозрачнее, пока не исчезает вовсе. — Я выследил их, — наконец нарушает молчание Уилл. — Двоих фриков, тех самых, над которыми поколдовали умники из ФБР. Ганнибал едва заметно вздрагивает от его слов. Он их ждал. С того самого момента, когда сел в машину, он ждал, что Уилл скажет именно это. Но звучание его голоса — ледяное и колючее, пробирающее до костей — невольно вызывает тревогу. — Как? — Отдел аналитики — вот куда стекаются все данные, секретные и не очень, — Уилл резко дёргает рычаг, и машину слегка заносит на повороте. — Остаётся найти нужного человека и нужный подход. Нередко это бутылка виски. Иногда две. — Дешёвого алкоголя достаточно, чтобы заставить аналитика слить секретные данные? — Нет. Но достаточно, чтобы его отвлечь и добраться до компьютера. Остальное — дело техники. Ганнибал качает головой. Уилл бросает на него странный взгляд — краем глаза он видит в этом взгляде что-то, напоминающее смутную обиду. — Если ты предполагал, что я из тех охотников-головорезов, которые не умеют ни думать, ни стрелять как следует, ты сильно ошибся. — Нет, — тихо произносит Ганнибал. — Я этого не предполагал. Уилл уже не слушает его. Выкручивает руль вправо, на этот раз плавно входя в поворот. Выключает фары, сбрасывает скорость, сосредоточенно всматривается вдаль — впереди теперь стелется узкая дорога, по которой едва бы проехали два автомобиля, и так темно, что очертания заброшенного мотеля едва различимы на фоне чернильно-черного беззвездного неба. Накатившее чувство тревоги сжимает внутренности. Ганнибал на секунду замирает, вцепившись руками в сиденье, — а потом расслабляется, прикрыв глаза. — Что ты чувствуешь? — шепчет Уилл. — Кровь. Много крови. Один человек ещё живой. И двое вампиров. — Точно ещё живой? — Точно. Уилл кивает и больше не говорит ни слова. Ганнибал наблюдает, как он останавливает машину и выключает зажигание. Проверяет пистолет, открывает дверь, выбирается из салона. Его движениям — бесшумные, отточенные, плавные — будто перетекают из одного в другое, будто все, что он делает — это танец, гипнотизирующий и угрожающий. Угроза чувствуется в каждом его жесте, в каждом шаге, в изгибе губ, на дне его глаз. Не угроза даже — предупреждение. Уилл кивком головы просит его пойти следом. Старое здание маленького мотеля вырастает перед ними через несколько минут. Осыпающиеся стены, провалившаяся крыша, растрескавшиеся ступени и выбитые стекла в высоких окнах. Скрипучие на вид двери. Зловеще и угрюмо, под стать черному небу над головой. Ветер воет где-то высоко, и в лицо летит мелкий, противный, колючий снег. Ганнибал щурится, чтобы морось не попадала в глаза, и вдруг чувствует в своей руке теплую и гладкую рукоять. — Возьми, — шипит Уилл. — У меня с собой ещё один нож, но его я оставлю себе. Ганнибал поднимает руку, осторожно сжимая подарок. Искривленное матово-чёрное лезвие кажется настолько острым, что на него больно смотреть. — Таким удобно вырезать сердце, — отвечает Уилл на безмолвный вопрос. — Почему-то заказчики всегда просят принести именно сердце, будто у вампира больше нечего отрезать. Он усмехается, вытаскивает из кармана маленькую бутылочку и щедро смазывает петли каким-то маслом. Двери открываются беззвучно, и он шагает вперёд, в темноту коридора, как-то весь подобравшись и словно затаив дыхание. В вытянутых руках, прямо перед собой, он держит пистолет — рукоять лежит в его ладони так органично, так естественно, будто была создана специально для его рук, Уилл сжимает ее пальцами так нежно, словно это не оружие вовсе. Ганнибал невольно ловит себя на мысли, что даже сейчас не просто смотрит на Уилла — любуется. Незаметно встряхивает головой, но наваждение не проходит. Перед дверью в гостиную они слышат голоса. Уилл замирает, прижавшись плечом к откосу, и Ганнибал тоже замирает у него за спиной, довольно громко втянув носом воздух — за что удостаивается недовольного взгляда почти черных в кромешной темноте глаз. — Сколько ещё нам осталось? — доносится до них приглушённый голос — мягкий и бархатный тенор. — Немного. Ещё немного, — отвечает второй. — И тогда мы будем жить вечно? — слова прерываются взвизгом молнии и коротким вздохом. — Мы… сможем… любить друг друга… вечно? Сдавленные тихие стоны повторяются ритмично, становясь громче и длиннее. Ганнибал, прижавшись к спине Уилла, чувствует, как напрягается его тело и ощущает исходящую от него злость. Уилл распахивает дверь резко, рывком дёрнув на себя, и в тот же миг неожиданный громкий выстрел бьёт по барабанным перепонкам. Ганнибал невольно дёргается, едва не выронив нож, — он снова не в силах уследить за движениями Уилла, осознавая их уже тогда, когда темная кровь из простреленной головы тяжело рухнувшего на пол вампира — руки и ноги разбросаны в разные стороны, рубашка и брюки расстёгнуты — заливает грязный коричневый паркет. Второй вампир спешно вскакивает с колен, вытирая рот рукой, и выхватывает из кармана пистолет. Второй выстрел уже не кажется таким громким, и Уилл, отшатнувшись, чудом не ловит пулю в живот. — Как вы достали, — с досадой бросает он. — Каждый раз одно и то же. Отсосать друг другу, стоя по уши в дерьме — почему бы и да… — Не стреляй! — яростно выкрикивает вампир. — Иначе я убью последнего выжившего! И переводит пистолет на сидящего в кресле мужчину — связанного, бледного, с безжизненно склоненной к плечу головой. Шея его залита кровью. — Ты ведь не хочешь, чтобы он тоже умер? — вкрадчиво шепчет вампир, откидывая со лба перепачканные алым светлые волосы. — Ты ведь не такой, верно? — Ганнибал, — тихо шепчет Уилл, не отводя от него взгляда. — Он точно ещё жив? Ганнибал! Ганнибал вздрагивает, услышав своё имя, и часто моргает. Только сейчас он замечает, что комната — бывший вестибюль? — усеяна трупами. Запах застарелой крови резко бьёт в нос, и живот сводит жуткой голодной судорогой. Потому что в этой тошнотворной вони Ганнибал чувствует живую кровь: сладкую и терпкую — Уилла, кисловато-соленую — человека в кресле. — Ганнибал!.. — снова шипит Уилл. — Проклятая вампирская дрянь… Не очень понятно, кому он адресует последние слова — Ганнибалу или своему противнику, но они действуют как звонок будильника, вытряхивая из оцепенения. — Живой, — шепчет Ганнибал, и Уилл, жёстко усмехнувшись, нажимает на спусковой крючок. Два выстрела сливаются в один. Тонкое тело вампира в перепачканной кровью одежде выгибается дугой — так неспешно, будто в замедленной съёмке. Он падает, откинув голову назад, падает на спину, и за ним тянется тонкая нить из мельчайших капелек крови. Ганнибал не смотрит на него. Взгляд его прикован к обмякшему телу в кресле, к яркому пятну, ползущему по белой рубашке, к окровавленным пальцам Уилла, шарящим по шее в поисках пульса. — Он ещё жив. Я знаю, чего ты хочешь, — произносит Уилл бесстрастно и холодно. Сжимает перевязанную ладонь, будто раздумывая над чем-то. Голос его впивается в мозг, ввинчивается, настойчивый, неизбежный. И Ганнибал кивает, поддаваясь этой неизбежности. Уилл, бросив на него понимающий взгляд, неприязненно сплевывает на пол. — Вперёд. И чтобы я ничего не видел. Он убирает пистолет и выходит из комнаты, со странным садистским наслаждением наступив на пальцы фрика, убитого первым. А потом ещё и пнув его в лицо. Ганнибал провожает его взглядом, пока за ним не закрывается дверь. Ему хочется выйти следом, коснуться его плеча, развернуть к себе и посмотреть в глаза — интересно, что будет в глазах Уилла сейчас, в эту самую минуту, когда он плюет на секретность, когда человек, которого он не смог спасти, умирает за дверью, когда кровь на его руках застывает противной коркой, стягивает кожу… и Ганнибалу вдруг кажется, что Уиллу плевать. Совершенно плевать на все. Ганнибал думает об этом, почти желая сделать шаг следом, но желудок сводит новой судорогой — сильнее и дольше, чем в первый раз. Сил сопротивляться уже нет, и он почти не отдает себе отчёта, когда его клыки разрывают шею невольной жертвы, и живая кровь наконец-то — спустя столько месяцев, спустя столько томительных часов, спустя целую вечность — наполняет его до краев.