Восемь дней Эрику понадобилось, чтобы прийти в себя.
Нонсенс.
Вернувшись тем вечером в номер, он долго стоял под душем, а потом в одиночку вылакал бутылку виски из бара. Отбитый локоть распух, и рука плохо гнулась, но, кажется, ничего не было сломано, просто ушиб. На боку обнаружился легкий ожог. Могло быть хуже, но водолазный костюм хорошо защитил кожу. Или сработал Чарльзов оберег?
Джинн не попенял ему на отсутствие ужина за потраченные силы и, получив целый чайник кипятка, притих на комоде. Горячий, дымящийся и молчаливый.
Как и предполагалось, ни на утро, ни в один из следующих дней об убийстве на яхте в порту Майами не было ни слова. Скорее всего, мутанты Шмидта замели следы Эриковой жестокости и покинули берег Флориды, встретивший их так негостеприимно, пока сам Эрик пил, ел то, что заказывал Чарльз, и пялился в выбеленный потолок их номера.
На душе было погано и не ясно почему. Шмидт был не первым убитым на счету Эрика. Он без сожаления убивал нацистов везде, где встречал на пути к своей цели. Быстро, незаметно, с максимальной пользой для себя. Без жалости. Их смерти его не трогали.
Но Шмидт — другое дело. Много лет Эрик мечтал об этом дне, который должен был избавить его от оков прошлого, от болезненных воспоминаний, что день за днем врывались в его кошмары во сне и наяву. Он должен был почувствовать облегчение, как человек, с плеч которого падает груз вины, страха и постоянного напряжения. И это было тем, что Эрик на самом деле ощутил, проснувшись следующим утром.
Свободу.
Его бесконечный бег по извилистой дороге закончился обрывом, с которого он прыгнул стремглав, не задумываясь, с разгону. И теперь по инерции летел вниз…
Вместе со свободой пришло опустошение. Вдруг оказалось, что те отдаленные мечты о светлом будущем, которыми он грезил иногда, не слишком-то и привлекали. Что делать ему теперь, когда единственная цель, которая придавала его жизни смысл, была достигнута? Смерть Шмидта была финишной чертой для бывшего узника концлагеря. Последней строчкой в мрачной, растянувшейся на многие годы погони и одиночества, главе жизни Эрика. Но не началом чего-то нового…
И теперь, перелистнув наконец эту страницу, написанною кровью евреев и нацистов, опостылевшую до рвоты и бессонницы, Эрик понял, что стоит на чистом листе.
Кошмары и воспоминания никуда не делись, поднятые с илистого дна памяти, они кружили в его разуме днем и ночью. Лицо матери — счастливое ДО и серое, худое и бледное ПОСЛЕ. Трудяга отец, который берег их семью, как мог. Школьные приятели, с которыми после войны он так никогда и не встретился больше. Их небольшая квартира в пригороде Варшавы, запах выпечки из булочной напротив, занятия в музыкальной школе на соседней улице у строгого преподавателя. И ужасы войны, разрушившие все это: немецкие войска в городе, бомбежка, вой сирен. Голод и страх, пропитавшие каждую клеточку тела: иссушающие, убивающие хуже любой заразы. Потом концлагерь, где Эрик в свои двенадцать узнал, что нет никого на Земле, кто мог бы защитить его от чужой жестокости, от смерти. Смерть самого близкого, любимого человека, которого он не мог спасти, потому что был слишком слаб. Изощренные эксперименты Шмидта на завтрак, обед и ужин, приправленные его ядовитым смехом и сардонической улыбкой.
Война закончилась. Советские и американские войска освободили Польшу, лагеря были расформированы. Но в душу Эрика так и не вернулся мир. На пепелище своих детских иллюзий и надежд он выстроил холодный замок одиночества из жажды мести, ненависти и боли. Они стали его опорой, гнали его вперед. Спина Шмидта, постоянно маячившая где-то впереди, была для него как лакомый кусок мяса для гончей, привязанный к палке с веревкой.
Все, что он делал последние тринадцать лет, — это тренировки и подготовка, а потом поиски и убийства. Чтобы однажды, когда цель все-таки будет достигнута, наконец выдохнуть и… что?
Теперь, когда Шмидт был мертв, Эрик оказался лицом к лицу с этим вопросом, тупо пялящийся на новую страницу своей жизни, в которой войне больше не было места. Ему больше не нужно было выслеживать, спешить куда-то, убивать и прятаться, строить планы и приводить их в действие.
И когда к вечеру второго дня он окончательно протрезвел, то осознал нечто пугающее в своей простоте. Его жизнь потеряла смысл.
Столько лет он жил, поднимаясь изо дня в день, только чтобы выполнить свое обещание, данное погибшей от рук нациста матери, и когда цель оказалась достигнута — у него ничего не осталось. Ни семьи, ни друзей, ни дома, ни дела, которое приносило бы удовольствие и доход, даже собственной кредитной карты или машины, или чертового кота. Только сумка с вещами, поддельными документами и краденными деньгами. Ничего своего. Ничего, что принадлежало бы ему и имело хоть какую-то ценность, кроме металлокинеза, с которым он и родился.
Но друзья и богатства дело наживное.
Хуже было то, что Эрик не знал, чего же он хотел от своего будущего. После жизни, посвященной войне, мог ли он найти свое место в мире? Среди обычных людей, которые ходили каждый день на работу, женились, возились с детьми, собирая их в школу, ездили по выходным в супермаркет или на пикник, наслаждались жизнью… Мог ли он быть, как они?
Эти мысли казались ему дикими, чужеродными. Однажды он пытался оставить свою войну позади, сошелся с одной девушкой, но его собственный разум, словно взбунтовавшийся чувством вины, несправедливости и ночными кошмарами, выгнал его за порог чужого дома и снова заставил пуститься в погоню. Гнаться было больше не за кем, и Эрик искал ответы на дне бутылки…
К концу шестого дня Чарльзу надоело смотреть на его самокопания и поиски смысла жизни. Пустая тара исчезла из номера, а Эрик был засунут под холодный душ.
В зеркале обнаружилась обросшая, осунувшаяся рожа. Джинн любезно предложил свои услуги по избавлению последствий от запоя, а пока он брился и приводил себя в порядок, организовал поздний ужин.
От вида еды проспиртованный желудок Эрика жалобно заурчал.
— Я не думаю, что твой организм способен существовать на одной выпивке, — сидящий на одном из стульев джинн изогнул бровь и дернул хвостом.
Весь его облик выражал напряженное недовольство, когда Эрик в одном только полотенце на мокрое тело плюхнулся за стол и схватился за вилку.
— Мой желудок эволюционировал вместе с остальными частями тела.
Он наколол кусочек курицы в соусе и какие-то овощи и с наслаждением сунул в рот. Несмотря на старания Чарльза, в голове все еще стучали маленькие молоточки, но душ и нормальная еда не могли не пойти на пользу.
Чарльз не ел, только хмуро наблюдал за ним, подперев щеку кулаком. В конце концов, он подал голос, пока Эрик жадно откусывал от еще теплой булки хлеба.
— Я не был уверен, пьешь ты на радостях или с горя, так что не решался вмешаться раньше. Но, кажется, алкогольная встряска помогла тебе поставить мысли в нужную колею. Или нет?.. — он прищурился, будто пытаясь разглядеть ответы на лице Эрика.
Тот бросил на него короткий взгляд исподлобья, но промолчал, полностью погруженный в процесс поглощения пищи.
Настаивать на чем-либо смысла не было, и Чарльз неохотно оторвал пару виноградин и кинул себе в рот. Когда с ужином, прошедшим в молчании, было покончено. Эрик сложил приборы и поднялся.
— Мне нужно кое-куда отлучиться сегодня. Завтра вернусь, и мы поговорим.
Он поднял ладонь, прерывая джинна прежде, чем тот успел что-то сказать, отыскал в комоде легкие светлые брюки и рубашку, наскоро расчесался и ушел.
Чарльз остался в номере один.
Джинн был прав. Почти недельный запой это, конечно, не решение проблем, но он помог пережить Эрику первый шок. Теперь Леншерр мог спокойно все обдумать. При воспоминаниях о вскрытом от паха до грудины Шмидте его слегка подташнивало, и ужин просился наружу, но на душе было гораздо легче. Все, что могло, уже отгорело. Напряжение ушло из осанки, морщинки на лбу разгладились и с глаз будто спала пелена. Нет, не так. Он словно все это время смотрел на мир через прицел винтовки, а теперь наконец поднял взгляд и увидел все остальное.
Эрик шел по центральной набережной города и просто смотрел, позволяя мыслям идти своим чередом. Он слился с толпой отдыхающих, уставших после целого дня на море или только идущих в ночные клубы. Музыка звучала из каждого ресторана и бара. Мягкий блюз, зажигающий джаз, где-то слышен был стук индейских барабанов. Какой-то ребенок врезался в его ногу и, не извинившись, умчался дальше, пытаясь поймать за край распахнутой рубахи другого мальчишку.
С моря тянуло прохладным ночным бризом, сдувшим дневную жару. Он свернул с набережной и пошел прямо через пляж мимо оставленных лежаков и зонтиков. Какая-то парочка растянулась на полотенце, предаваясь самозабвенным поцелуям. В песке торчала позабытая бутылка вина.
В сумерках купающихся уже не было, но Эрик скинул свои кроссовки, брюки и рубашку. И в одном белье вошел в теплую воду. Проплыл до буйков, отгораживающих пляж от путей для яхт, пару раз нырнул и вернулся обратно.
Одежда липла к мокрому телу, но кто на это обратит внимание? К ногам пристал песок, с волос капало, и какие-то девушки, проходя мимо, захихикали, строя глазки. Эрик подмигнул им и прошел дальше.
Денег в карманах не оказалось, но он без зазрения совести стащил мелочь у шумной компании и купил себе коктейль в кафе на открытом воздухе.
— Мокрый и совсем не загорелый! Никак вышел только сегодня из морских вод, красавчик? — блондинка с пухлыми губами кораллового цвета опустилась рядом с ним на соседний стул и улыбнулась.
— Вернулся из далекого плаванья, — Эрик поддержал ниочемный диалог, не желая сопротивляться судьбе, которая сама толкала ему в руки красивую женщину для приятного времяпровождения.
— Спорю, это было долгое путешествие в одиночестве, — женщина облизнула губы и отпила из трубочки свой коктейль.
— Ты и не представляешь. Как насчет тихой гавани?
— Не обещаю, что будет тихо…
Когда Эрик вернулся через полутора суток, Чарльз встретил его прямо у двери, гневно виляя хвостом и подергивая кошачьими ушами.
— Все побережье перетрахал?
— И тебе доброе утро.
Эрик прошел прямо сквозь джинна, довольно зевая и взъерошивая и так всклокоченные волосы.
— Оно злое! Я уж думал, ты пошел и утопился вместе со своим горячо ненавистным Шмидтом!
— Ну ладно, не кипятись. Сейчас заварю тебе чайку. Мне нужно было сбросить напряжение.
Эрик швырнул вещи на пол, уже голышом заходя в душевую и открывая воду с помощью силы. Уставшее тело требовало отдыха и хорошего массажа, чтобы выветрить из головы дурные мысли окончательно.
Вчера он впервые за долгое-долгое время позволил себе совершенно расслабиться. Они с Мари пили вино, танцевали, занимались сексом, а на следующий день отправились на пляж и вечером проиграли украденные Эриком деньги в казино и нелегальный покер. Утром Мари сообщила, что ей пора уезжать, и они расстались без всякого сожаления. В конце концов, он заслужил маленький выходной после всего случившегося.
— Мог бы и меня с собой взять, если пошел развлекаться! — гневное замечание Чарльза поглотил шум воды из душа, и в отместку джинн пустил по лейке ледяной поток.
Пока Эрик добирался до своего номера, он раздумывал о том, куда ему лучше поехать. Остаться в Штатах или вернуться домой? А может, отправиться путешествовать? Посмотреть мир, пообщаться с людьми. Просто так, ради интереса, а не с какой-то целью. А уже потом задуматься о будущем. Или остаться здесь и открыть такое вот казино, где каждый день рекой потекут вполне законные доллары в его карман…
Но прежде всего он должен был выполнить свое обещание и отпустить Чарльза. Он и сам не понимал, почему не сделал это в ту же минуту, как их лодка причалила к порту той ночью. Ведь он сказал, что как только Шмидт будет мертв, Чарльз обретет свободу.
Почему-то отпускать джинна не хотелось. Не потому, что у Эрика были еще какие-то желания. Он не хотел думать об этом при Чарльзе, чтобы не вызвать у того насмешку, и поэтому обдумал свои чувства, пока был на пляже позапрошлым вечером.
Все было куда банальней. Эрик просто не хотел оставаться один… За три недели, что джинн крутился вокруг него, то действуя на нервы, то просто создавая звуковой фон трескотней, на которую можно было не обращать внимания, то правда оказывая помощь, Эрик привык, что рядом есть кто-то постоянный. Чарльз был занозой в заднице, от него можно было ждать какого-то подвоха или хитрости, магия джинна держала их обоих в тонусе. Но Эрик точно знал, что джинн ему не навредит, не нападет со спины или исподтишка во сне. И это создавало мираж доверия. Будто они и в самом деле были приятелями, будто Чарльз поддерживал его миссию.
И когда мир Эрика пошатнулся, ему было необходимо, чтобы кто-то тысячелетиями постоянный побыл немного рядом. Просто для подстраховки. Еще немного поддержал иллюзию своего присутствия в жизни Эрика. Потому что, оказавшись на свободе, Чарльз уйдет, оставив его в одиночестве один на один с неизвестностью будущего, в котором больше не было глобальных целей и смыслов.
Осознание, что слово все равно нужно сдержать, тянуло неприятным ощущением в сердце. Но Эрик задавил его в корне, и, когда он свежий, бодрый и одетый в чистое вышел из душа, он был готов.
Чарльз парил над кроватью, скрестив руки и ноги. Его хвост раздраженно хлестал по подушкам, уши были прижаты, а лицо недовольно морщилось. Эрик улыбнулся, представляя, что со стороны они сейчас выглядят как полная противоположность их обычным образам.
Он взял фарфоровый чайник с комода и забрался на кровать, садясь напротив Чарльза. Джинн заметно напрягся, переводя взволнованный взгляд со своей тюрьмы на Эрика.
— Я обещал, что отпущу тебя, и я это сделаю, — Леншерр замолчал, всматриваясь в лицо Чарльза. Тот поджал губы:
— Но?..
На какую-то секунду межу ними повисла напряженная пауза, и Эрик ощутил, как отчаянно в груди бьется это чувство: не отпускай, не отпускай, не отпускай! Оно вязало ему язык, заставляло пальцы судорожно сжимать фарфор, а зубы сжиматься — все, лишь бы не произнести окончательного решения.
Хвост Чарльза замер, прижимаясь к бедру, а взгляд буравил Эрика, будто пытаясь проникнуть в самые глубины его разума.
Глубокий вдох и медленный выдох. Он сильнее этого странного чувства.
— Никаких «но» не будет. Я не Шмидт, а ты достаточно сидел в своей тюрьме. Ты заслужил свободу. Просто скажи, что мне делать, чтобы я мог тебя выпустить?
На лице Чарльза неверие мешалось с изумлением. Он вмиг растерял весь свой грозный вид и даже частично плотность, начав клубиться по границам тела и мерцать.
— Ты… Ты правда отпускаешь меня?
Его голубая радужка сузилась под напором расширившегося зрачка.
— Да, я ведь обещал. На кой ты мне нужен такой хвостатый и проблемный, — Эрик засмеялся, чувствуя легкость от своего решения и немного — тянущую боль за грудиной.
Губы Чарльза медленно растянулись в ошалелой улыбке, и он вдруг рванулся к потолку, сделав несколько кувырков, чтобы выплеснуть свою радость.
— Да! Свобода!!!
Эрик тоже улыбался: чувства джинна были заразительны, тут же пропитав воздух. Чарльз сделал круг по комнате, схватил оберег, который сделал в Аргентине для Эрика и тут же нацепил ему на шею.
— Это пригодится тебе, когда я стану свободным! — он подмигнул, снова усаживаясь перед Эриком.
От счастья его тело начало светиться, а внутри потрескивать микроскопические молнии. Уши и хвост потемнели сильнее, чем обычно, и Эрик понял, что сейчас при желании мог бы к ним прикоснуться — такими плотными они стали. Глаза Чарльза горели ярко-синим, делая его совершенно диким на вид.
— Так, что мне нужно делать? — от напора чужих эмоций Эрик почувствовал себя бестолковым подростком.
— Просто скажи, что отпускаешь меня. Скажи: «Чарльз, я желаю, чтобы ты был свободен!» Ты не представляешь, как давно я не слышал этих слов! — джинн сбился и рванулся вперед, чуть ли не тыкаясь носом Эрику в лицо. — То есть, вообще никогда не слышал! Ну же, давай! Отпусти! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! — его взгляд сделался умоляющим, он сложил ладони лодочкой и мягкий хвост мазнул Эрика по голой коленке.
Кажется, сегодня был тот день, когда они оба должны были стать окончательно свободными.
Эрик улыбнулся:
— Я желаю, чтобы ты был свободен, Чарльз.
***
Аэропорт Лас-Вегаса встретил Чарльза жуткой толкотней, гамом и запахом чужого пота и пыли. Из-за задержанного рейса здесь стояла ужасная суета. Какой-то здоровяк задел его плечо, и у пестрого чемодана Чарльза отвалилось одно колесо, потому что он шарахнул его о ступеньку на эскалаторе, но его это ничуть не смутило.
На стоянке такси было не лучше, и Чарльз нацепил на нос черные очки, чтобы спрятать глаза от яркого солнца. К запаху пыли прибавилась вонь бензина и переполненной урны, в которой копался грязный бомж, своим амбре прибавляя окружающей среде ароматов.
Чарльз вдохнул полной грудью, не переставая улыбаться, и сказал вслух:
— Этот чудесный запах свободы! Ты согласишься со мной, мой друг? — он поудобней перехватил фарфоровый чайник, зажатый слева под мышкой.
Голос, полный чистой ничем не прикрытой ненависти раздался изнутри:
— Я оторву твои кошачьи уши и скормлю собакам, паскуда ты облезлая!
— Фу, Эрик, у меня от твоих жаргонизмов уши сами отвалились, — он поправил растрепанные волосы пятерней, отпустив на минутку чемодан и осматриваясь вокруг.
— Я выберусь отсюда, и тебе очень не поздоровится, «мой друг»! — последнее Эрик выделил, буквально истекая ядом, хотя фарфор серьезно приглушал его дозу в голосе.
— Эрик-дурачок, первое правило джинна ведь не просто так придумали…
Чарльз двинулся к одному из таксистов, приветливо махая рукой. Пленник чайника в бессильной ярости ударил по его поверхности изнутри.
— Куда вам, сэр?
— В самый дорогой отель. Лас-Вегас ждет меня!
И пока водитель убирал чемодан в багажник, Чарльз поднес чайник к своему лицу, хитро улыбаясь тому, кто был заключен внутри.
— И тебя тоже, Эрик. Мы отлично повеселимся, мой друг.
Конец первой части…
