Машина Сновидений. Продолжение.

      Что именно меня влекло к этому фестивалю?..       Могу сказать, ведь не составит труда задать этот вопрос своему безудержному мозгу.       Будто образ в голове засел неизгладимый, мощно печатающий невидимой своей пятерней прочную, многообещающую печать. Говорящий завораживающим шёпотом будто я мог повстречать Курта на оном, будучи готовым спонтанно признать настоящего его в любом человеке с неказистой внешностью, или же в писаном красавце, тут уж судьба единовременно решала за нас, преподнеся очередное испытание для наших изнеможенных умов.       Джек отнесся к поездке на фестиваль с мнимым спокойствием, но не забыл привести пример из далекого прошлого, а именно события из которого следовало, что подобные мероприятия ни чем хорошим не заканчивались. К тому же, у меня был грипп, я рисковал слечь с бронхитом, но разве могла какая — нибудь мнимая или реальная болячка остановить заинтересованного путешественника от восхождения на заветную гору?       Упаковав легкую, дорожную сумку, я обмотался шарфом, вынужденный остаток дня отвечать любому встречному о том, что моё лицо находится в полном порядке.       Обычно такие ответы представляют собой настоящее мучение, ведь, казалось бы, вполне очевидная вещь могла бы стать явной для любого, кто решился немного пораскинуть мозгами, но, в большинстве случаев, осведомителя интересовала лишь мера терпения истца, которому приходилось отвечать на глупые расспросы и принимать подачки в виде жалких советов, ничего не смыслящих в медицине, людей.       Впрочем, нервы я оставил для наиболее пикантных моментов, а на первых порах просто улыбался и разведывал обстановку, царящую на просторах Моспроспекта.       Джек подошел к мероприятию с неограниченным количеством вдохновения — распустил волосы, накрасил глаза, одел очень вызывающую майку под светлый пиджак, да и выглядел скорее как хорошая девчушка, нежели злобный хер мужского рода, каким я привык его видеть в остальное время суток подле ящика с глумливыми телепередачами.       Грипп предпочел оставить свои разгорячённые объятья, ниспослав приятную, расслабляющую слабость.       Это было весьма ни кстати. Впереди предстояли поиски, последние, я надеюсь, в бесконечном забеге по пересеченной местности бытия.       Зная не больше Вашего, я, по — прежнему, сверялся с распечатками, и на этот раз на них значились имена выступающих артистов.       «Если Курт — это Курт, то он будет на сцене» — Упрямая мысль точила мою голову, как лезвие карандашный грифель. «В новой жизни, будь я на его месте, ни за что бы не стал совершать прежних ошибок, но и не смог бы пренебречь сценой. Та была своеобразным наркотиком для польстившегося, в сторону оной музыканты ползли без малейших раздумий.       Ставшая прецедентом для физической разгрузки, арена могла питать выступающего двузначными эмоциями. Это были и азарт, и мания, и страх, и вожделение.       В общем, все то, что подходило под словосочетание «медленная, но приятная, эмоциональная каторга.»       Настроившись на предстоящее мероприятие, я обошел стороной фан зону и прикурил сигарету, присев на колесо военного автомобиля. Полицейские напряженно следили за мной, но спустя битый час пришли к выводу, что я не представляю никакой опасности ни для них ни для окружающих. И в самом деле, это можно было понять по первому взгляду, который не делал меня особо опасным преступником, хотя бы из — за неважного телосложения и слишком мягкого взгляда, слегка рассеянного и погруженного внутрь себя.       Хотя, черт его знает, как должны были выглядеть ярые и пресловутые нарушители общего режима и правопорядка: пронести алкоголь на территорию, торговать в открытую наркотиками, располагать подозрительными кейсами и носить черные очки? Из — за старых, очень популярных кинофильмов принято считать бандитов эдакими отрицательными персонажами, но они могут быть такими как вот эта девочка, что присела напротив, почесывая шею и весело болтая ногами в воздухе.       На ней был веселый, светло — зеленый логотип фестиваля, а на лице красовалась точно такая же надпись, но наспех нарисованная черной подводкой. Незнакомка была юна и весела, и в ней и впрямь отсутствовали задатки подсадной лошади, готовой взорвать половину Моспарка, в целях личной выгоды…       Оставив гнилые мысли далеко позади, я прочистил горло и вновь огляделся по сторонам.       Джек стоял поодаль, покупая около грибочка с выпивкой бутылку миринды и баночное пиво. Выглядел он взбудораженным. Да меня и самого будили редкие рифы гитарных перебежек, к которым примыкали будущие участники, с целью вычислить наиболее подходящий звук для той или иной композиции.       Словно я и сам готов был сорваться с места и задать жару этим румяным караваям, но свято верил, что мои заправские рулады вкупе с тоскливыми словами о смерти и социальном строе даже косвенно не свяжутся с контентом фестиваля для веселой и озорной молодежи.       На том и порешили.       Джек еще раз внимательно изучил список и плюхнулся рядом со мной.       Мы хотели перекинуться парой словечек, но наши голоса заглушила полноценная гитарная партия.       Джек был очень близко, касался губами мочки моего уха, а я нервно отводил голову в сторону, чувствуя жар, который концентрировался на моей серьге, а потом уже опоясывал ухо по кругу, наполняя кожу желанием.       Как бы я не стремился найти своего извечного потерянного спутника, Джек все равно действовал на меня как красная тряпка на быка. С этим я не мог бороться. Похоть напрочь убивала во мне душевного романтика, готового пуститься во все тяжкие ради улыбки прежнего спутника.       Как ни крути, а эти два человека были разными, как я и мой азартный двойник или Джек и его самая хорошая версия — Курт Кобейн.       Если было можно прибавить к Курту харизму и сексуальность Джека, то я бы сошел с ума не от ночных кошмаров, а от извечной эякуляции в любое свободное на то время суток.       — Может, он? — Я обратил внимание Джека на молодого парня, который карабкался на сцену, чтобы разместить на оной тяжелый саундчек с двумя, намотанными на картон, кабелями.       — Не знаю, — Правдиво посетовал блондин, откупоривая пиво и делая широкий, жадный глоток. — Давай прицениваться ближе к вечеру, иначе мы можем вызвать подозрение у охраны.       — Уже. — Я недовольно повел головой в сторону, — Не сводят с меня глаз, будто с серийного маньяка — убийцы. — Тут же я весело ухмыльнулся. — Возможно, я мог им стать, если бы твоя футболка была более откровенной.       — Фетишист херов, — Недовольно откликнулся парень, поправляя волосы и чуть приоткрывая губы, отчего его взгляд сделался очень мягким и светлым. — Впрочем, знаешь, ты мне нравишься, животное.       Я открыл рот в недоумении, хотя мог бы и привыкнуть к такому обращению с его стороны.       Поискав глазами туалет, я выразительно склонил голову и скромно улыбнулся.       — Может назовешь меня так, но уже где — нибудь в укромном месте? Меня, о ужас, возбуждает твоя злобность.       — Вот уж не думал, что она станет когда — то причиной лишения моей девственности, — Чопорно проворчал парень, искоса глядя на зевак, которым не было ни до кого дела, кроме как до зажатых в пальцах светлых пакетиков для пива, скрывающих хмельной напиток. — Идём.       Мы прошли к серии офигенно огромных, пластиковых кабинок, где не было ни единой души. Я будто знал, что вечером тут будет не протолкнуться, поскольку в данном месте было очень много свободного пространства для прогулок и встреч добрых знакомых, которые боялись ненароком затеряться в шумной толпе, пребывающей с эстакады.       Воровато оглядевшись, я схватил Джека за шиворот и затащил его в кабинку, удостоверяясь в плотно закрытой двери.       Замок залихватски щелкнул, в такт тишине воцарившейся вокруг нас.       — Сейчас я действительно поведу себя как животное, ведь твоё поведение стало слишком отвратительным в последнее время, — Серьезно начал я, медленно расстегивая его пиджак до самой последней пуговицы и проводя губами по мягкому подбородку вампира.       — Ты не можешь быть жестоким, правда, Брайан? — Джек усмехнулся, рассматривая меня в упор. — Ты хороший, настолько, что аж зубы сводит.       — Обопрись руками о стену, иначе у нас ничего не получится, — Рассеянно попросил я, разворачивая его спиной и задирая футболку, чтобы налюбоваться на две очаровательные ягодицы злейшего недруга. — Вот так, хорошо, — Прибавил я мягче. — Возьми меня за руку, чтобы я чувствовал тебя, как себя самого. Руководи мной, сожми пальцы, если станет неприятно.       Джек вздохнул, приникая лбом к поверхности стены и зажмуривая глаза.       — Да не бойся ты так, не сломаешь. — Устало предостерег он, ожидая меня сильнее всего на свете. — Волнуешься так, что рука вспотела.       — Это потому что я переживаю за тебя, — Просто сказал я, опуская губы на его шею и часто дыша от напряжения. — Потому что не хочу, чтобы тебе не понравилось.       — Просто вспомни о том, как часто мы ругались, и тебе станет легче. — Джек выглядел настороженным. — Ну, а мне, в любом случае, понравится, мой Хранитель…       У меня просто крышу сорвало от таких слов. Мне трудно было вспомнить самый тяжелый момент в нашем с ним общении.       Когда мы были в такой интимной близости друг от друга все недомолвки и неприязни растворялись в воздухе подобно прозрачному дыму.       Расстегнув ширинку, я не обременил себя ненужным спусканием штанов и прочей блажью. Любой доступный способ казался мне не таким увлекательным, как остаться в одежде, когда Джек, наоборот, голый и покорный, с таким бледным, стройным и невероятно гибким телом с молочной, мягкой кожей, откровенно попросит меня заполнить его изнутри, перестав сопротивляться и ненавидеть меня, как случалось ранее.       Считайте меня фетишистом или извращенцем, что есть, в самом деле, одно и то же. Однако я был не прочь видеть на его шее глянцевый поводок, за который я бы хватался, притягивая его белокурую голову к своим губам и оскверняя розовый, теплый рот грязным и любопытным поцелуем, исследующим каждую неровность на его нёбе, кромку зубов и мускульную массу сильного языка, что даровал несравненное удовольствие в своих скользящих, хаотичных движениях, или же шелковистых и слегка щекотных при более страстном и долгом контакте.       Обжигая нервным вздохом раковину его уха, я поспешно ввел в него член, без лишних неудобств и надоедливых: «медленнее», «осторожнее».       Совершая поступательные движения, я придержал копну его волос, перекидывая оную Джеку на грудь, чтобы не мешала всласть любоваться его худощавой, покрытой волнительной дрожью спиной.       Забывая о его «сигнальных» пальцах в своей правой ладони, я поспешно извинился, ослабив захват и легко накрыв руку парня сверху, чтобы тот почувствовал себя в безопасности.       Джек закрыл глаза, чтобы ощущать нас обоих, как одно целое, абсолютное, в жарком и обоюдном единстве.       — Как же я тебя обожаю, — Сдавленно шепнул я, целуя его.       — Иногда мне кажется обратное. — Он задумчиво кивнул, часто дыша и неразборчивым взглядом исследуя что — то среднее между засаленной стеной и бесконечными просторами космоса, о которых я мог только подозревать.       — У меня нет причин чувствовать обратное, ты настоящий. Для меня это самое главное.       — А что значит — настоящий? — Он сдвинул брови и повернулся ко мне лицом.       Я немного сбавил темп, припоминая наилучшее определение для данного слова. Действительно, что можно было сказать по этому поводу, не вдаваясь в длинные словесные баталии?       Хоть краткость и сестра таланта, но я предпочел думать, что без нудных и монотонных описаний не существовало ни единого трактата, ни од о вечной любви, ни продолжительных историй о великих путешественниках, ведь я в душе не представлял, как можно написать в двух словах о всём том, что происходит в этом мире. Как можно уместить вселенную на кончике ногтя? Разве что ум иметь либо сверх совершенный, исчерпывающий различные доводы сродни божественному, либо быть настолько глупым, даже не имеющим способность к мыслительному процессу!       Вся жизнь есть мыслительный процесс. Радости, горести, переживания, картины реальности или того, что мы привыкли считать настоящим.       А выходило, в самом деле, я был так глуп, что не мог контролировать все эти ощущения, исповедуя их как неотъемлемую массу перемешанную в безумном водовороте и разбавленную редкими моментами просветления. И настоящий хаос начинал процветать над сосредоточенным, на первый взгляд, образом, но давно разрушенным изнутри, держащимся организмом на ниточке в две трети мизинца младенца. Пришпиленная эта нитка к позвоночнику раскачивала меня над оглашенной пропастью похороненных заживо. Все знали, что они являлись свиньями на убой, но, нет же, находили способ выдавить улыбку и прикинуться счастливыми…       Две равные по своему могуществу силы Хранителя сновидений и тех, кто воспрепятствует оным год от года — ни добрые и не злые, по одиночке, но четко знающие, что любое выбранное ими направление можно истолковать в миллиарде различных вариаций.       Можно назвать злого добрым, а доброго глупым, но суть значения от этого вряд ли изменится.       Все эти мысли, как паразиты в речи агитатора — не сулящие успех и не заслуживающие одобрения со стороны тех, кто предпочел вылезти из утроба матери и тут же позволил надеть на себя маску отрешенности. Все эти мысли настолько живые и такие бесполезные! Мозоль величиною в целый мир!       Я усмехаюсь и прикрываю глаза, запуская Джека в свои мысли.       Как и прежде желавший обратиться к словам, которые спешат выскочить из головы, как автоматная очередь, спешу урезонить оные здравым смыслом и позволить Джеку кануть в меня, как в горный родник, чтобы он опустился на дно этой посудины, сумев различить в прозрачной воде пласты вязкого грунта, в которых едва угадывался человек, спрятавшийся от этого мира в извечном недоверии.       — Ты настоящий, — Уверенно твержу я, зацеловывая его мягкие губы и прижимая к сердцу единственного своего спутника. — И я не могу ответить на вопрос, почему счел тебя таким, а не очередной главой без особенного смысла… От тебя исходит что — то странное, заветное. Боже.       Я взбешенно оттолкнул его и теперь сам созерцал эту убогую стену, лишь бы не видеть лицо Джека.       «Ну как он не понимает»?       — Я не могу быть с тобой, — Мой крик был достаточно громким, чтобы привлечь внимание. Он был исполнен отчаянием от безысходности. — Мне нужен Курт, а не ты. Но я не могу не любить тебя. Господи, я схожу с ума, — Срываясь на сиплый баритон, я вконец опустошился.       — С тобой всё в порядке. — Хладнокровно ответил Джек, скрещивая руки на груди и вставая напротив меня, соприкасаясь с моим лбом губами и красноречиво умолкая. — Скоро ты его найдешь.       — Ты настоящий, потому что не противоречишь нашему смыслу, ты настоящий, потому что веришь в лучшее, но ждешь худшего. Потому что говоришь правду даже тогда, когда тебе самому от нее больно, и никогда не прикидываешься тем, кем на самом деле не являешься. В этом есть настоящность человека, а не хорошо сформулированная выдумка, правильный профиль, ложь из уст добродеятеля… В этот послужной список много чего войдет, даже этот фестиваль… Даже оружие, которое было придумано людьми для усиления своей слабости, в виде любого предмета самозащиты.       — Нет смысла об этом говорить, — Тихо встрял юноша, — Это первопричина бесконечного хождения по лабиринту. Давай, выныривай, Брайан. Я же тебя не достану потом…       — А может и ненужно меня доставать? Зачем? — Угрюмости на долю здравого смысла приходилось слишком много. В этом я не мог себе отказать, хоть и чуждую мне депрессию старался отметать на протяжении всего пути, чтобы окончательно не скурвиться и не загнать себя в состояние полного бездействия и созерцания происходящего.       Приходилось мне видеть таких людей, что опускали руки и переставали бороться. Воистину жалкое зрелище…       Это лишь одно мнение из многих, и в этом мнении была своя правда на 6 миллиардов неправд, или же наоборот.       Балаган.       Я вновь поднял глаза на Джека, сверяясь с их выражением.       Нет, в них не было озлобленности или недовольства, и он действительно хотел мне помочь.       Радуясь внезапному озарению я поспешил задать ему вопрос, который расставил бы все точки над «и». Важно было удостовериться в одной лишь истине.       — Ты не против наших отношений, зная, что в конечном счете они закончатся нахождением Курта? Ты не против всего этого, если я в конце выберу того, кто дороже мне себя самого? Сложно конечно говорить такие слова, но не стану отказываться от них. Пусть они и звучат слишком безумно и требовательно.       — Мне плевать кого ты выберешь, — Еще более спокойным тоном ответил блондин, — Я не собираюсь ставить тебя перед выбором. Ты мне нравишься, я люблю тебя. Скоро мне надоест повторять одно и то же. Главное, чтобы ты не чувствовал себя виноватым.       — Такой спокойный… — Я резко повернулся и прошелся ладонью по лбу, — Охренеть просто. Ты, случаем, не специально сплочаешься со мной, чтобы наш союз стал достаточно могущественным перед войной двух миров? Разве нет?       Джек поджал губы исступленно буравил меня голубыми, ясными глазами.       — Помнится, я обещал тебе, что останусь с тобой до конца… Хорошо. Я вынесу и эти оскорбительные речи в мой адрес. Только дай мне повод не прикончить тебя на месте.       Мнимое спокойствие рассыпалось в доли секунды. Джек выкинул руку вперед и сжал пальцы на моем горле.       Уж чего я ожидал от последних своих слов, но точно не подобной реакции.       Оказаться в леденящей длани мстителя равносильно купанию в крещенской проруби без единого признака одежды.       Я понял, что мне нравилось доводить его до безумия своими действиями. И, самое невероятное подобным методом я мог любить его так, как желала моя изощренная натура.       Словно бы таким способом можно было завязать глаза истине и обмануть безликую деву сложными, утонченными ухищрениями, предвосхищая ее манеру тыкать в провинившегося указкой, гнобить изменщика в тюрьме из собственных страданий и понимания отвратительной сути полноправного предательства со стороны любовника.       И Джеку нравилась эта страсть.       Мы питали оба эту яростную фурию прелюбодеяния.       Пальцы, что смыкались на моем горле были недостаточно холодны. Морщинки в уголках рта были недостаточно отпечатаны отбойным молотком агрессии. В зрачках было большее количество точек, может, на одну, но и ее хватило, чтобы те отобразились добротой и нежностью заместо желания немедленного убиения.       Я кротко опустил глаза и облизнул пересохшие губы, чуть улыбаясь и вытаскивая из кармана футболку этого деспота.       Теперь мне стало понятно почему мы так ненавидели друг друга.       Это повторялось во второй раз, и не провидение было тому виной, а сложность в озвучивании одной лишь фразы: «Я так сильно тебя люблю и ревную, что готов убить на месте, если сумею уличить в данном».       Околдовавший мой разум, Джек вытеснил образ Курта, оставив оный прозябать в пыли полутемного подвала собственных страхов. Теперь я пробовал искать своего идола скорее из проформы, чем из реального желания почувствовать пальцы оного в своей дрожащей ладони.       Он убегал от меня, потому что был морально слаб, а я предал его, потому что был слишком жадным до внимания и сосредоточенным лишь на нём одном. Не видел, не ощущал, не признавал, не отдавался в полной мере.       Единственное, что стояло перед моими глазами, тело с вывернутыми наизнанку руками, моими собственными, с развороченной пулей головой, с маниакальным желанием добиться истины.       Там был еще и разум, заледенелый, грустный, парящий в том самом куполе, который оберегал меня от безрассудства и усмирял всяческие влияния извне, разум пропитавшийся обидой и стремлением отомстить за все горести, что были преподнесены мне в детстве…       Понимаете, каким я был сумасшедшим? Насколько сильно любил эту свою боль? Да чтоб мне провалиться на этом месте, если это не так на самом деле…       А желанным местом забытья были сны, на которые я уповал с целью откреститься от реальных событий. Но, по причине ли чьей — то злой шутки, а может и ради попытки приобщиться своим естеством хотя бы на йоту к реальной жизни простого человека, я отозвал сны далеко за горизонт, стараясь не впускать их в свое сознание.       Ставший серьезной проблемой сонный паралич до смерти напугал меня.       Видимо, невидимая защита сработала по моей просьбе.       Она не только оградила меня от неприятностей и нашествий масонов, но и блокировала возможности Хранителя сновидений.       Еще одна догадка!       Моя шея покрылась холодным потом. Джек по — прежнему был в моих мыслях.       Он постоянно хмурился на вид возникающей догадки в лихорадочном потоке мерцающих моих мыслей.       Вся эта котовасия настолько заняла меня своей поэтапной игрой, что секс не являлся более единственным доступным средством для получения удовольствия. Да и, как я понял в дальнейшем, силы потраченные на походы по своему и чужим сознаниям, восполнялись месяцами, но тратились в мгновения ока.       В данном случае последняя мысль была правильной, хоть и предпоследней в востребованных обсуждениях касаемо лимботического мира.       Джек опустил руки, улыбнулся, наконец — то понявший причину нашего неравенства в некоторых действиях и взглядах.       Я поцеловал его в плечо и придвинул к себе, забирая в крепкие, собственнические объятья.       — Опять мир? — Я слегка охрип от внезапных догадок и через чур резкого жеста. Мозги колошматились друг об друга, позвоночник зудел, фаланги пальцев едва слушали импульсные команды прохудившихся нервных окончаний.       — Ты сумасшедший. — Джек дал мне по лицу со всего маха, но тут же коснулся губ, жадно и смачно вытворяя невероятные движения своими собственными.       Моя ладонь встряла между нашими ртами, отчего внутренняя ее сторона покрылась жарким дыханием Джека. Я собрал на кожу его слюны и мазал по желанному фарфоровому лицу так, как бы наносил художник краски на свой холст. Целовал уголки его рта с влажными, громкими звуками. Без особого стеснения проникал пальцами в податливое тело и массировал простату, снова вынимал, пошло улыбался, смеялся в унисон с этой гадкой при свете дня шлюхой, но очень нежной паинькой, которая появлялась при наступлении сумерек… ***       Фестиваль давно начался, но мы появились спустя час от первой выступившей группы.       Джек одел очки и пил свою дурацкую миринду, подливая в оную пиво.       А я мысленно удивлялся, как можно было пить такую гадость вперемешку со всем тем, что блондин умудрился слизать с моего тела.       Тем не менее, вдоволь наигравшись и насладившись ароматами, открытиями, стонами друг друга, мы были готовы обговорить план дальнейших наших действий…