Ангел-хранитель малыша Мо

Постепенно рвение Тяня сошло на нет, а Мо… Он просто вздохнул с облегчением. Все это действительно было как камень на его шее — тянуло вниз, при этом не позволяя окончательно лишиться воздуха. Слишком странно ощущалось, чтобы что-то сказать наверняка. Слишком странно. Мо всерьез не мог определиться с тем: а помогало ли это. С одной стороны да, ведь он со стопроцентной уверенностью мог заявить, что он ничего не делает. Совсем. Прямо как в прошлые времена, когда петля на шее не была так туго затянута, но еще до того момента, как добавился балласт в виде неподъемного камня. А вот теперь все. Конец. И непонятно, хорошо от этого или плохо и как скоро этот чертов камень утащит его на дно. Потому что, кажется, он стал немного больше, чем был. — Привет, малыш Мо, — сказал Тянь, хватая его за плечи. Благо, что к стене не прижал — с него бы сталось. Шань попытался вырваться, что-то шикнул в ответ, а потом застыл, тихонько прислушиваясь к Хэ, который не спешил отпускать. Который не собирался проверять. Первое время Шаню казалось, что он просто выжидает: как и он ждет, когда же другой проколется. Даст слабину. Но оба держались, в то время как их медленно отпускало. Шань прекращал опасаться новых поползновений, поэтому позволял себе мысленно возвращаться в то время, когда можно было сделать себе лучше, а Тянь почему-то наивно верил, что все закончилось. Мо никогда бы не подумал, что тот может быть таким тупым. И действительно Тянь не казался глупым, но он так легко повелся, как будто… Хоть немного ему доверял. Ну смешно же. Правда ведь? Мо стоял в душном помещении ванной и вновь сжимал чертов бумажный конверт, который промок от его пальцев. Лезвие опять, в который чертов раз, погнулось от его напора, а мурашки пробежали по голым плечам. Внутри, где-то на уровне сердца, стало невыносимо: горло запершило, словно от подступающих рыданий, а пальцы стали мелко дрожать. Все было так похоже, как сотню раз до этого, но ощущалось совсем иначе, как будто его заменили. Будто его в очередной раз сломали и бросили. И теперь он сидит один и не понимает, что должен делать дальше. Что сделать, чтобы не затянуть петлю на шее больше? Что сделать, чтобы удержать неподъемный булыжник на конце веревки, что тянет вниз? Прислонившись плечом к теплому влажному кафелю, Шань поднес дрожащую руку к уже давно зажившему, но по-прежнему уродливому, бедру и застыл, цепляясь взглядом за погнутое лезвие. По телу вновь пробежали мурашки, а лезвие коснулось кожи. Тяжелый вздох. Он чертит новую кривую, которая пропарывает белые нитки на коже и чуть ли не кричит, потому что все это — больно. Чертовски больно. Как он раньше этого не замечал? Лезвие вываливается из дрожащей руки, напоследок кусая за подрагивающие пальцы, а Мо не может поверить, что ему больно. Впервые за долгое время — больно. И внутри и снаружи. Он — кусок неутихающих чувств, которые раздирают его на части. Это так странно. Алая полоса бежит по ноге вниз, в маленьком пространстве удушающе пахнет кровью, и он не выдерживает. Его рвет так сильно, что он готов сдохнуть на месте. Готов взять чертово лезвие и полоснуть по шее, чтобы наверняка. Чтобы больше не бояться, не чувствовать. Чтобы больше не ненавидеть. Чертов Хэ Тянь, думает он, отплевываясь. Если бы он был голоден, его бы не вывернуло. Если бы не он, ему было бы… все равно. Вода больше не шумит, лезвие — блестит в мусорном ведре. Шань ждет, когда кровь на ране немного свернется, а потом накладывает повязку — он не учится на собственных ошибках. Бинт ложится плотно, туго — то, что надо. Домашние растянутые штаны прилипают к влажной коже, а прохладный воздух холодит ступни и голые плечи, на которых небрежно накинуто полотенце. Практически как в детстве, только Мо теперь слишком большой и утонуть в махровой нежности уже не получится. Его мутит: лицо бледное, глаза впалые — точно мертвец, который каким-то чудом умудряется ходить. Он — чудо, потому что действительно не понимает, почему до сих пор жив. Плетется к себе, изредка заваливаясь на стены, где обои настолько выцветшие, что невозможно понять, что за узор был на них нарисован. Не видя, но вспоминая из детства — они ему нравились, потому что были слишком теплыми и создавали уют. Давали чувство защищенности. Его комната маленькая: она завалена всякими безделушками, грязными вещами и некоторыми книгами. Пусть по нему и не скажешь, но ему когда-то нравилось читать. Это… все из прошлого, где было до смешного хорошо. Балкон открыт, так что холодный воздух гуляет в пространстве, изредка щекочет ноги вечерним сквозняком. Такими темпами он обязательно заболеет. Ему мысленно стыдно перед матерью, потому что он действительно этого хочет. Он — тупой запутавшийся подросток, который, кажется, слишком сильно привязался. Который затягивает петлю на шее. Который хочет отпустить чертов камень, чтобы тот утащил его вниз. Который видит ебанного Хэ Тяня, что выходит из-за плотной занавески и улыбается так, будто весь мир у его ног. Ебанного Хэ, который выглядит так, что его хочется ударить. Мо обязательно это сделает, но чуть позже; как только соберется с мыслями — обязательно. Как только перестанет ощущать себя как полное дерьмо — обязательно. Как только отлипнет от чертовой стены, к которой его прижали — обязательно. Как только — обязательно.