Transmit acest mesaj tuturor celor cărora le place să facă inserții într-o limbă străină fără traducere. Frumos?
Ко мне на свадьбу приехал мой маленький братец Майки. Я уже и забыл о его существовании. Мама тоже приехала. Бабушка Хелена, правда, скончалась, но гроб обещали прикатить, чтобы в последний раз она повеселилась с семьёй, и в последний путь, так скать, проводить её. У нас вообще двойной праздник планируется: и моя свадьба, и бабушкины похороны. Мой дядя очень обрадовался такому раскладу: нажрусь, говорил, сразу за двоих. Но я был умнее дяди и сказал, что если бы мы праздновали в разные дни, то он мог бы нажраться в два раза больше. Дядя смекнул и поник, как уставший фонарик. Мы с Майки собирались на мальчишник. С нами были ещё дядя, отец Скотт и отец Ник из православного храма. Святые отцы сцепились языками (не в прямом смысле!) по поводу того, что лучше брать: самбуку или абсент. И уже были в шаге от того, чтобы предать друг друга анафеме. К нам ещё должен был присоединиться отец Линдси, но позже. По правде, я его не видел никогда и очень боялся. Говорили, он очень крутой мужик и у него свой бизнес где-то в под землёй. Я так понял, что-то с нефтью связано. — Послушай, Лин, — сказал я невесте перед выходом, — всё нормас будет. Никаких шлюх, никаких стриптизёрш, никаких вообще баб. Посидим чисто мужской компанией, в чисто мужском заведении, тока с мужиками… — Нет уж, Уэй, — строго сказала Лин. — Лучше уж шлюхи со стриптизёршами, чем ваши «мужские компании». А то я тебя знаю и натуру твою извращенскую. Лучше — так лучше. Слово, как известно, не воробей. Сказано — сделано. Ну, мы и пришли в блядовник. Лучший в Нью-Йорке. Отец Скотт посоветовал. Отец Ник всё время с ним спорил и говорил, что идти надо в Голубую Жемчужину, потому что сейчас пост, а там подают постные закуски, но отец Скотт сказал, что только в его любимом борделе девушки, одетые в костюмы ангелов, могут выпить с тобой на брудершафт лучшего в мире абсента и вообще «меньше надо жрать!». Ну, мы пришли, посидели, выпили, дядька уже спиздил у стриптизёрши шест и толкнул его на чёрном рынке под видом недвижимости. Святые отцы никак не могли поделить сет с роллами. Мы с братом чем-то там закинулись, а дальше… случилась какая-то дичайшая лютая дичь. Бля… бля… бля… До сих пор вспоминаю с дрожью. Майки где-то отыскал гитару и стал бренчать. У них с друзьями было что-то типа своей шансон-группы. Какая-то «Утырка». Я вспомнил, как в молодости тоже, бывало, зажигал. Я вообще типа бунтарь был и вообще всё головой пробивал, и, короче, много добился, воот. А Майки-то мой несмышлёныш совсем. От рук прямо отбился. Я в его возрасте, правда, тоже был таким и много добился благодаря этому. Но, сука, как же я обеспокоен его поведением. Ух, как я обеспокоен! Вы ещё не поняли, что я обеспокоен? А я прямо обеспокоен. Я ещё с Линдси поговорю на тему того, как я обеспокоен. Я взял у Майки гитару и сыграл пару блатных аккордов. — А помнишь, Майкс, нашу? — Ага! У нас с ним вкус вообще совпадал. Мы слушали только шансон и блатняк. Я его с детства к этому приучал. Я заиграл и запел: — E drăguț, curva, când îți aruncă text străin în față? Mânca! Mănâncă, dracu, ticăloși, la sănătatea ta! Было хорошо. У меня было всё, чего я мог пожелать. Лучшая в мире профессия, бизнес, лучшая в мире жена (будущая). Я дохера всего добился, а ещё я, блять, кажется, бисексуал. Я даже сочинил стих на эту тему: De asemenea, urăsc lapslock! Cei care scriu în acest fel ard în iad! Arde în iad, curvă! — Джерард, почему ты говоришь на… кстати, на каком языке ты вообще говоришь? — спросил меня Майки. — На языке одного очень известного диктатора двадцатого века, — сумничал я, но не знал, кого точно имею в виду. — На идише? — Эх, какой ты у меня… как бы это помягче сказануть, шоб не обидеть… дибилоид безмозглый, вот! — Так ты Адольфа Элоизыча имеешь в виду? — Нетс. — Тогда Жири… в смысле, Муссолини? А! Или, может, Чаушеску? — Никакую я Чаушеску не имею в виду. Кто такая, кстати? Девушка твоя? — Закрыли тему, — смущенно сказал Майки. Это меня насторожило. — Майкс, ты что, педик? Майкс, ты чё молчишь, блять, когда с тобой старший по званию разговаривает?! Ты педик, сука?! — Понимаешь, Джи, — замялся Майки, теребя рукава худи. — Я ведь всегда… ну, считал себя натуралом. Я даже женат был. Два раза, Джи! Вооот. Но в последнее время… я какого-то фига всегда оказываюсь педиком. Почему-то все оказываются педиками. Прям все. И даже не по одному, или по двое, а прям все сразу. Вообще! У меня башка разрывалась. О чём он говорит? Просто, блять, о чём? Я потрепал Майки по щечкам, проверяя, не тронулся ли мой малышок умом. Не хотелось бы отправлять его в психушку, а то там в этих психушках… тоже опасные связи можно заиметь. А ещё там лежат впечатлительные подростки-геи-анорексики, у которых вечные проблемы с родителями, и занимаются селфхармами. И только они! Серьёзно, только они! И ни одного мужика с деменцией, хронического ссыкуна или уклониста от армейки. Так что ну нахер туда моего Майкса. Лучше уж пусть дома режется, чем где-нибудь с какими-то непонятными типами. — Бля, Майкс, чё ты несешь ваще? — А ещё… ещё, блин, Джи! Я бы и рад был выбрать себе бабу какую-нибудь приличную, но в нашем странном мирке их, блять, просто нет! Вообще! Есть либо стремные тупые клуши-декорации, либо стервы-разлучницы, которые отделяют меня от моего счастья в лице какого-то смазливого мужика! Я не хочу мужика, Джи! Ну ладно, пусть уж будет мужик за неимением. Даже с этим я бы смирился, да? Но, бля, почему эти мужики тоже все такие странные? Почему это либо великовозрастные нытики, либо юные нытики-цветочки, либо шлюховатые суки, которые от баб отличаются только наличием члена? И то им не пользуются. Я почесал кумпол. Не то чтобы я понимал, к чему это всё, да? Но что-то рациональное в этом всё-тки было. Как будто я и сам задавался подобным где-то в глубине души. — Да лан те, Майкс! Давай, короче, щас отдохнем, выебем по шлюхе, а? У меня завтра свадьба, когда ещё так погуляем? Дальше мы там с Лин будем borzshtches варить, детей рожать… Какие уж тут нахрен блядовники? — Нет, Джи. Всё будет не так. Вот как раз вы поженитесь, а ты начнешь по шлюхам бегать. Я знаю, Джи. Я прям знаю. И не по девочкам, нет! По мальчикам, Джи! — Да откуда ты это знаешь, долбоеб? Я потащил Майки за руку к барной стойке. Сказал барменше. — Здрасть, а можно нам с малым по девочке? Можно стремненьких. Я плачу. — Я бросил на стол пачку денег — пожертвования из православного прихода. Наконец-то пригодились. — Девочек? — хитро улыбнулась барменша. — А к нам сегодня новую партию мальчиков завезли. Не хотите посмотреть? — Видишь, Джи, — шепнул мне Майки. — Я же говорил, педерастия повсюду! Это всё эти, как их… сэжэ… Я зажал ему рот. — Майки, ну ты шо? Ты шо, хочешь бурление говн на сто миль в округе спровоцировать? — А потом обратился к барменше. — Короче, мы посмотрим всех… Хотя нет, это дороговато, поэтому мы не посмотрим никого. Давайте так… Малому какую-нибудь сисястую милфу, была не была, а мне какого-нибудь мальчика, но только самого стремного, ладно, а то бабок не хватит. — У нас есть оооочень стремный мальчик, — улыбнулась барменша. — Ну прямо оооочень. Вам понравится и по карману вообще не ударит. Я кивнул.***
Блин, какой он был стремный. Хотя нет, не блин стремный, а пиздец стремный! Мелкий, небритый, потный и в носу ковырял. Ну ладно, зато дешево. — Меня зовут Фрэ… —…нк, — имя отдавало чем-то знакомым. — Нет. Фрэ… —…д. — Нет. Фрэ… —…нч. Фрэнч, серьезно? А чё не шинель тогда? Или, там, не косуха? — Вообще-то Фрэа, — протянул типок, как дешевая девка из провинции. — Фу бля… Серьезно? — Тут почему-то припомнились слова Майки. — А ещё слащавее нельзя было придумать? Лучше бы Фрэнч, честное слово. — Иди в жопу, дядя. — Ах ты сучка! — закричал я, схватив его за горло. — Щас пойду! Короче, дальше я его трахал, бил, трахал, бил. Ну, а хули, моя ж сука. Изнасиловал, а потом влюбился. Я вообще считаю, что изнасилование — это любовь. И абьюз — любовь. Ну, а чё нет? Ведь когда сексом занимаются — всегда ж любовь, да? В процессе я много ныл. Очень много ныл. Но Фрэа ныл ещё больше. Ещё мы жахали НюхНюхыча. Прям жахали. Хорошо, что вы не знаете всех подробностей, потому что всё интересное я в принципе уже рассказал, а всё остальное — графомания ебаная. И я сказал Фрэа: — Похоже, Буковски писал про нас, да? А может, мы персонажи графомана, который у классиков ворует сюжеты? — Ну, скорее не сюжеты, а куски текста. Но это не важно, — ответил мне Фрэа. — Всё равно ж людям нравится. — Но это же грязь ебаная. Ты что, не чувствуешь этого? Кстати, ты можешь поговорить об искусстве? — Зачем? — Ну так… людям, нравится почему-то. — «Та́йная ве́черя» (итал. Il Cenacolo или L’Ultima Cena) — монументальная роспись работы Леонардо да Винчи, изображающая сцену последней трапезы Христа со своими учениками. Создана в 1495–1498 годы в доминиканском монастыре Санта-Мария-делле-Грацие в Милане. Читать далее… Я поперхнулся опиумным дымом. Я нихера не понял. — Бля, ты чё, Википедию цитируешь? — Да, а что ты хотел? Я же тупой стремный мужик, а не какой-нибудь там художник с богатым внутренним миром, которого никто не понимает. Мне, кстати, твой брат нравится. — Чё? — Мы сексом трахались. — Чё?! — Шутка. Я несколько раз ударил его по щекам. Это было очень романтично, сученька. Я даже забыл про Линдси совсем. Но она тупая клуша, мне на неё ваще похер. — Я скажу дяде копу, что ты меня изнасиловал, — сказал Фрэа. — Тебя посадят. Я вообще несовершеннолетний. — Какой ты, блять, несовершеннолетний? Ты выглядишь, как тридцатипятилетний мужичара! — Я немного отошел. Меня немного подрасслабила наркота. И я стал романтичным, как, сука, фанфикерша. — Короче, я тебе песню написал. Сам, прикинь? Щас спою: Весна опять пришла и лучики тепла Доверчиво глядят в моё окно. Опять защемит грудь И в душу влезет грусть По памяти пойдёт со мной. Владимирский централ, ветер северный. Этапом из Твери, зла немеренно. Лежит на сердце тяжкий груз. Владимирский централ, ветер северный. Хотя я банковал, жизнь разменяна, Но не очко, обычно, губит — а к одиннадцати туз. — Ну как? — спросил я. — Круто. А главное, оригинально. Но… могло быть лучше. — Ты, сука, ещё не доволен? — я разозлился. Не на шутку. — Охуел совсем?! Это идеальная песня во всех отношениях! Лучшая из когда-либо вообще написанных на планете! — Да нет, понимаешь… Просто, во-первых, она должна быть на другом языке. На английском там, или на французском. Или хотя бы написана латиницей, а то не модно. И во-вторых, без заглавных букв. Лапслоком, короче. Потому что большие буквы — вообще для слабаков и полный отстой. Ты послушай меня, я в искусстве шарю. На минуточку.***
— Ну как, Майкс? — спросил я, заходя в душную комнату. — Как там твоя телочка? Горячая? Майки приподнялся на локте. На шелковой постели он был голый. Рядом спало тело. — Круть, Джи! Охуенно просто! — Давай, собирайся, пошли. Нам ещё в фонтан писать во дворе. Завтра после свадьбы поспишь. Майки нехотя скинул ноги на пол и затряс головой. Кажется, он уже успел чё-то принять. И чем мы с ним всё-таки таким закинулись, что у меня жизнь разделилась на до и после. Я стал как будто… счастливее? Сзади послышался веселый гомон. Толкнув меня, в комнату ввалились святые отцы и мой дядька с керамической головой тигра в подмышке. — Джерардик, — пьяно сказал он. — Джерардик, я заработал лям на браконьерстве. Думаю, купить на эти деньги себе это заведение и зарабатывать бабки на продаже людей. Что думаешь? Найс бизнес-идея? Меня святые отцы обещали благословить. Мне было как-то пофиг. Я знал, что у отца Линдси бизнес куда круче. Майки натягивал трусы. Мы все на него смотрели. — Майки, малыш, — раздался томный голос из-под одеяла. — Ты что, уходишь? Телочка вылезла на свет божий, оголяя перси, и тут я увидел, что это… была моя будущая жена Линдси! ______________________________________ Ту би континью… Если ждёте проду, не забывайте жмякать на кнопочку ЖП. Это важно.