пуленепробиваемые.

      Тэхени — маленький тормоз, потому что он только уже дома осознает, что Сонджин погиб тоже. Он беспрестанно ревет уже третий час, спрятавшись в шкафу, и ни на кого не реагирует. — Тэхен-а, — в очередной раз тихо говорит Чимин, сидящий под дверцей шкафа все эти три часа. — Чим, не трогай его, — шепчет Чонгук, сидящий под той же дверцей, вертя в руках сигарету. Ему ужасно хотелось курить, но Тэхена бросать не хотелось. Чона трясет, ломает буквально, но он не уйдет, даже если заставлять будут. — Можешь курить прямо здесь, — пьяной хрипотцой трещит Джин, вваливаясь в комнату с неуклюжим грохотом и хлеща соджу прямо с горла. Таких вольностей Джин не позволял даже Юнги. Поэтому даже сейчас Мин мерзнет на балконе, опустошая уже вторую пачку сигарет залпом и заливая головокружение алкоголем. Намджун мерзнет с ним. В одиночку не хочется.       У Тэхена бархатистый голос всегда, но сейчас он сел и охрип от слез. Будто бы в шкафу кто-то другой прячется. Чонгук сидит рядом и нервно курит. — Я и Тэ, мы… мы с Сонджином были очень близки, — говорит он. — Поэтому он так убивается. Тэ очень любил его. Буквально как брата любил.       Комната погружена в басистые рыдания Тэхена. Стены отражают его плач гулким эхом. Это продолжается третий час, и Чонгук не выдерживает. Он вскакивает на ноги, отдает Чимину недокуренную сигарету и резко открывает дверь шкафа, довольно грубым движением вытаскивая Тэхена из шкафа за руку. Тэ не удерживается на ногах и падает на пол, щурясь от яркого света люстры и потирая кулачком глаза. Его красивое лицо раскраснелось и опухло от слез, и он закрывает его ладонями, чтобы никто не видел. Чимин только порывается утешить его, но Чонгук резко дергает Тэхена за руку, притягивая к себе и так же грубо, порывисто обнимая. Наверное, это в понимании Чонгука и есть нежность. — Хватит, Тэ, — говорит Гук, целуя Тэхена в висок, — перестань, успокойся, ты своей истерикой ничего не изменишь. — Ты не понимаешь, — хнычет Тэ в ответ. — Значит так, Ким Тэхен, — Гук встряхивает его за плечи, приводя в чувство, — я был близок с Сонджином не меньше твоего, ясно тебе? И я не хочу, — Чон замечает, что повышает тон, потому осекается, — я не хочу, чтобы ты так плакал. Мы не сможем сделать ничего, даже если будем рыдать сутки напролет. Тэ, этим ничего не изменишь. Успокойся.       Удивительно, но Тэ действительно успокаивается. Медленно, спустя еще минут десять, но успокаивается. Намджун сзывает всех в гостиную, и Джин, допивая соджу, с пьяным грохотом вываливается из комнаты. Чимин следует за ним, на мгновение останавливаясь в дверном проеме, одергивая собравшиеся на коленках джинсы, и замечает то, что заставляет его буквально замереть.       Сначала Чимин думает, что ему просто показалось, но он вглядывается в эту картину еще пару секунд и окончательно убеждается в том, что он все-таки видит то, что видит, и что Тэ и Чонгук действительно целуются.       Чимин вглядывается и вглядывается, и с каждой секундой понимает, что-то, что он видит, не то чтобы шокирует, скорее завораживает его. Пак прячется за углом, заинтересованно наблюдая за ними, и отчего-то губы кусает, тяжело дыша. Чонгук так трепетно сжимает Тэ в объятьях, что Чимину кажется, что Гука будто подменили. Это не он. Это кто-то другой.       Тэ хнычет ему в губы, но Чон не дает ему плакать. Ким просто задохнется, если еще и рыдать начнет. Чонгук не церемонится с Тэ обычно, часто обращается с ним грубо, совсем не так, как стоило бы вести себя с хеном, но сейчас, целуя его, путая пальцы в недавно выкрашенных в вишнево-красный цвет волосах на его затылке, Чон абсолютно меняется, и это выглядит так трогательно, что Чимин невольно улыбается. Его даже совершенно перестает смущать то, что на его глазах сейчас целуются два парня, один из которых фактически его лучший друг. — Тэхен-а, — шепчет Чонгук Тэхену в губы, — Тэхен-а, пойдем.       Но Тэхен не слушает, а только притягивает Гука за щечки и целует снова и снова. Тэхену больно и плохо, и, кажется, это помогает ему отвлечься.       Чья-то мягкая ладонь едва касается плеча Чимина, заставляя его дернуться и обернуться. Юнги изрядно пьян и прокурен до ужаса, он едва стоит на ногах и дышит очень тяжело. Мин заглядывает за дверь, потом понимающе смотрит на Пака и берет его за руку, уводя в гостиную и усаживая рядом с собой на диване. Тэ и Чон присоединяются спустя минуту и садятся порознь друг от друга, как ни в чем не бывало. — Джинхо и его ребята были нам друзьями, — начинает Юнги, глядя на Чимина, мол, понимает ли он, о чем речь, — однако, они никогда не были одними из нас. Я не хочу сказать, что они нам чужие или… что-то в этом роде, но они не были частью нашей семьи. Мне ужасно жаль, да, думаю, и вам тоже. Так не должно было произойти, и мы обязательно найдем того, кто сделал это с ними и отомстим. Я лично ему горло вспорю. Но сейчас не об этом, — Юнги вздыхает. — Банда Джинхо никогда не были одними из нас, но вот Хосок… этот ублюдок забрал Хосока. Джун звонил в больницу. Хоупа там нет. Он пропал, и никто не знает, когда и как. Никто не видел ничего подозрительного, и это очень странно. Что будем делать? — Нужно звонить майору, — говорит Чонгук, — лично я другого выхода не вижу. Мы ничего не знаем ни о человеке, похитившем Хосока, ни о месте, где он его прячет. — И вообще, непонятно, почему этого никто не заметил. Хосок-хен наверняка должен был сопротивляться, это было бы либо видно, либо хотя бы слышно, — задумчиво говорит Тэ. — Я думаю, майор Кан — единственный, кто может нам помочь сейчас, Юнги, — соглашается Намджун. — Кстати, кто-нибудь самому Хосоку звонил? — У него нет телефона, — внезапно встревает доныне молчавший Чимин. — В смысле? А где он? — спрашивает Намджун. — Он уронил его с крыши, — поясняет Пак и осекается. Видимо, никто из ребят об этом пока не знал. — Тогда что делать? — спрашивает Тэхен, обнимая подушку. — Звонить Кану. Больше мы ничего не сможем сделать сейчас, — говорит Чонгук. Но эти слова излишни сейчас. Мин и сам понимает, что другого выхода нет.       Ребята расходятся кто куда, разбредаются по квартире в одно мгновение, а Юнги и Чимин уходят на балкон. Мин может курить только там, а курить очень хочется. — Дай мне свой телефон, Чиминни, — говорит Юнги, затягиваясь и требовательно протягивая ладонь. Пак вкладывает в нее свой мобильный, и Мин, помедлив пару секунд, резко швыряет его с балкона куда-то далеко вперед на автостраду, что проносится у них под окнами. Чимин невольно порывается за ним, но Юнги дергает его за рукав, чтобы тот пришел в себя. — Далеко собрался? — усмехается он. — Ты что сделал? — тихим возмущенным полушепотом хрипит Пак. — Ты уже забыл, что этот кретин слышит наши разговоры? Так будет лучше, — говорит Мин, сбивая длинным пальцем пепел с тлеющей сигареты. — Как ты, малыш?       А Чимин даже не знает, что ответить. Донхен погиб из-за него, Донмин и остальные тоже погибли из-за него, даже собаки Тэо, и те погибли из-за него, у Юнги проблемы из-за него, у всей банды проблемы из-за него, Хосока похитили из-за него… Чимин виноват во всем, что происходит с ребятами сейчас. Сказать, что он из-за этого чувствует себя ужасно — значит не сказать ничего, и Чимин только судорожно всхлипывает в ответ. — Эй, — тепло шепчет Мин, касаясь холодными ладонями пухлых щечек Пака, — я знаю, что ты винишь себя во всем, что творится сейчас, но, поверь мне, это не так. Это не ты виноват во всем этом, а я. В этом городе именно я всегда перехожу дорогу не тем людям. — Но ведь если бы не я, то… — начинает Чимин, но холодный палец Мина, легко пахнущий табачным дымом, почти невесомо касается его искусанных в кровь губ, заставляя мгновенно заткнуться. — Малыш, — шепчет он, — прекрати. Перестань винить себя в том, в чем ты не виновен. У этого человека мозги набекрень. Он нездоров. Он псих, понимаешь, Чиминни? Ты не виноват в том, что он такой. А все, что происходит с нами, по абсолютной случайности связано с тобой. Солнышко, ты не виноват.       Если бы не Мин и его теплые слова, Чимин, наверное, уже сиганул бы с этого балкона прямо на автостраду. Мин нереальный человек, и Пак благодарен ему за все так сильно, что фактически готов ради него на все.       Пока Мин выискивает в телефоне номер майора Кана, Чимин завороженно наблюдает за быстрыми движениями его тонких пальцев. Мин хмурит бровки, закусывает губу, долго-долго листает список номеров, а Чимин все смотрит и смотрит на его аккуратный профиль, бледные щеки, чуть подрумяненые алкоголем, вишневые губы, которые Мин то и дело задумчиво прикусывает, мятные, уже вымытые до бледности волосы, темные глаза, отражающие в себе экран телефона, вспоминает Тэхена, целующего Чонгука и очень сильно расстраивается из-за того, что не может сейчас сделать так же. — Майор Кан? — спрашивает Юнги в трубку, включая громкую связь, чтобы Чимин тоже мог слышать разговор. — Это не он, — говорит совсем молодой голос, и Чимин настораживается. Неужели это снова он? — Шин, ты? — без доли эмоций в голосе спрашивает Юнги. — А кто еще будет заменять этого старого кретина, пока он заварит себе рамен? — хамовато хохочет парень на другом конце провода. — Я, может, тоже не завтракал, только это никого не волнует. А вы, собственно, кто? — Твой ночной кошмар, Мин Юнги, — звучит, как шутка, но Юнги не смеется. — Майор Кан скоро вернется? — Мин Юнги, значит… нет, он вернется не скоро, но он говорил, если вдруг позвонит кто-то важный, вроде тебя, то я должен запомнить все дословно и передать, — тарахтит Шин. — так что… что у тебя там? Давай быстрее, я не молодею тут. — Один из нашей группы пропал, — говорит Юнги. — Мне не к кому больше обратиться, кроме как к майору Кану, остальные копы и слушать меня не станут, а сразу повяжут. Послушай, Шин, ты должен… — Погоди, Кан идет сюда, сейчас вот сам все это ему и повторишь, — говорит Шин и уходит куда-то. — Алло? — отзывается теплый мужской бас. — Майор Кан? Это Мин Юнги, — отвечает Мин. — Юнги? Юнги, как ты? Мы сейчас в квартире Джинхо, я… я в шоке, если честно. Вы не догадываетесь, кто это мог сделать? — Мы не знаем, кто это, но он следит за нами очень давно, — говорит Мин, и его голос чуть срывается, — он отслеживал местоположение одного из нас, и когда мы ездили к Тэо, он отследил нас, приехал туда и… и перерезал их всех. Я не знаю, как он это сделал, ведь они были довольно неслабыми ребятами, особенно Сонджин. Он же шкаф, самый настоящий шкаф! Я не знаю, сколько сил надо иметь, чтобы завалить пятерых неслабых парней. Но я не об этом поговорить хотел. У нас проблемы, и очень серьезные. — Что случилось? — обеспокоенно басит майор. — Этот ублюдок похитил Хосока, пока он был в больнице. Кроме вас нам никто не поможет его найти. Пожалуйста, прямо сейчас едьте туда, осмотрите там все, кто-то должен был что-то видеть, слышать, кто-то точно что-то знает. Нам нужна помощь. Мы не сможем найти его сами. — Хорошо, я… я тебя понял, Юнги. Постарайтесь пару дней никуда не высовываться, ладно? — говорит Кан дрожащим голосом. — А как же похороны? — спрашивает Мин. — Даже на похороны вам не стоит сейчас идти. Если он прослушивал ваш телефон, то знает, что вы будете там. Останьтесь дома, так будет лучше.       Майор Кан бросает трубку, а Юнги бросает очередной окурок с балкона. Теперь неизвестно, чего придется ждать.

***

      Проходит несколько дней. Говорят, банду Джинхо уже похоронили. Больше пятидесяти ребят, что работали под их началом, вынуждены были приткнуться к другим бандам, и многие из них, по слухам, присоединились к банде того самого великого и ужасного Нама. К банде Юнги не присоединился никто. Кто-то пустил слух о том, что именно Юнги и его подопечные перерезали банду Джинхо, и доказать обратное не предоставлялось возможным. Последними их видели живыми как раз Юнги и его банда. Попробуй тут что-то докажи.       Чимин все время сжимает в ладони фотографию его и Донхена и на повторе пересматривает тот фильм, что они смотрели с Донмином вместе. Намджун с Джином много катаются по городу, не желая торчать дома. Абсолютно угасший Тэхен теперь все время спит в кровати Чонгука, потому что по-другому ему не спится. Чимин тоже спит не один. Вид опустевшей кровати Хосока между ним и Юнги давил на них обоих так сильно, что Мин просто не выдержал и забрал Чимина к себе спать насовсем.       Тэ и Чонгук не слушали Юнги, когда тот говорил, что им нужно пересидеть дома, и теперь с утра до ночи гуляют во дворе, гоняя в футбол с соседскими детишками. И пока младшие играют во дворе, а старшие наверняка колесят по барам, Юнги и Чимин остаются одни. Мин не хочет оставлять Пака одного, а тот в свою очередь не хочет не то, что ходить, дышать не хочет даже. Так и проходили дни, в обнимку с Юнги на диване, про просмотре не повторе одного и того же фильма.       У Юнги начали сильно дрожать руки временами, и курить он стал в разы больше. Он чаще пьет, хотя все просят его пить меньше. Дошло все вплоть до того, что постоянно находящийся рядом Чимин начал прятать выпивку и ломать его сигареты. Нечего гробить себя.       У Юнги глаза по утрам заплаканные, хоть он и думает, что этого никто не замечает. У Юнги все руки изрезаны, Чимин даже не успевает следить, когда Мин это делает. Он все время подавлен, только и делает, что курит, пьет, теребит перепачканную кровью фенечку на руке и пялится в одну точку в экране ноутбука, где на повторе уже, кажется, в тысячный раз играет один и тот же фильм. — Мне не хватает их, — говорит вдруг Юнги, когда фильм уже в очередной раз заканчивается, — мне так их не хватает, Чиминни.       Мин утыкается лбом в плечо Чимина, чуть задремавшего, но тут же пришедшего в себя, и сжимает в комок футболку на его плече. Когда Пак делал так же, Юнги обнимал его и целовал в макушку, но Чимин не делает этого сейчас, хотя очень хочется. — Какими они были, хен? — зачем-то спрашивает Чимин, когда Юнги убирает голову с его плеча. — Они? — говорит он совсем тихо. — Они были прекрасными людьми. Они столько раз нас спасали, а мы не смогли их спасти даже единожды, — Мин вздыхает. — Им даже цветов на могилы никто не принесет. Блять, сейчас разревусь. — Почему не принесет? — спрашивает Чимин, опускаясь чуть ниже, чтобы глядеть на Мина вверх. — Они детдомовские. У них нет семей, а из всех банд, которые занимаются поимкой преступников, с ними общались только мы. Все их подопечные разбежались по другим бандам и вряд ли им до них есть дело сейчас, — Юнги вздыхает еще тяжелее, — это очень печально.       У Чимина глаза режет и чуть-чуть колет в носу, будто хочется плакать. Слушать это невыносимо, а слышать это от Юнги, абсолютно разбитого, еще тяжелей. Пак сжимает в ладошке фотографию сильнее. Совершенно непроизвольно, будто цепляется за последнюю ниточку хороших воспоминаний, что остались у него, только бы не расплакаться сейчас.       Ладонь Мина мягко касается его горячей ладошки, сжатой в кулак, и, бережно разжимает ее, забирая фотографию. — Он такой смешной здесь, — Юнги невольно улыбается, касаясь пальцем прически Донхена на фотографии. — Как вы познакомились, Чиминни? — Его родители хотели взять ребенка из интерната, — шмыгая носом, говорит Пак. — Так мы с ним и познакомились. — Значит, вы с ним были… типа братья? — Нет, — грустно вздыхает Чимин, — они меня не забрали. — Почему? — спрашивает Мин. — Они хотели дочь, забрали Чеён, я хорошо ее помню, — говорит Чимин. — Донхену она никогда не нравилась, но он был слишком вежлив, чтобы говорить родителям о таком. На самом деле он очень хотел, чтобы взяли меня, но… не сложилось.       Мин с трудом унимает дрожь в руках. С ним что-то не так, но он изо всех сил пытается отрицать это. — А что было потом? — тихо хрипит он. — Потом? Потом мы общались. Очень хорошо общались. В конце концов, у меня ведь не было тогда друзей, кроме него. Он приезжал ко мне в интернат, иногда даже втайне от родителей, и мы гуляли вместе. Мне было двенадцать, он был на год старше, и все время этим выхвалялся, — Чимин грустно усмехается, — в шутку, конечно. Он никогда не хвастался ничем, хотя мог бы. Потом… потом мне исполнилось шестнадцать, и мне пришлось отправиться жить самостоятельно. Я снимал комнату, подрабатывал, где мог, а потом… — Что было потом? — переспрашивает Юнги, замечая, что Пак напрягся. — Потом семья Донхена погибла, -отвечает Чимин, — они разбились на машине. Все, мать, отец, даже Чеён. От машины почти ничего не осталось, от головы его мамы тоже. Это было ужасно, — Чимин жмурится, чтобы воображение не рисовало картину этого проишествия. — Донхен очень тяжело это переживал. Мне приходилось чуть ли не каждый день ездить к нему, чтобы ему было чуть легче. А потом он предложил мне переехать насовсем, мы ведь остались одни друг у друга. Так мы и жили.       Мин тяжело выдыхает, и, замечая, что Чимин заметно потускнел, приобнимает его за плечо.       В комнате холодно неизвестно от чего, и Чимин ежится, жмется к хену поближе будто бы невзначай, но на самом деле Чимину так плохо сейчас, что, наверное, ему просто хочется, чтобы его хоть немного пожалели, обняли и сказали, что все непременно будет хорошо. Только Юнги не особо хочет утешать кого-то сейчас. Ему бы самому найти где-нибудь хоть каплю утешения. — Юнги-хен? — тихонько мурлычет Чимин хену на ушко. — Чего тебе? — ласково хрипит Мин в ответ. — Твоя очередь рассказывать. Ты обещал рассказать мне все однажды.       Мин недовольно хмурится и уныло ворчит. — Неужели обещал? — говорит он, надеясь, что удастся отмазаться. — Обещал, еще как обещал, — кивает Чимин. — Обещал рассказать все обо всех, когда придет время. — Черт, Чиминни, — Мин вздыхает еще тяжелее и раздраженнее, но не злится. — Помню, обещал, что расскажу о ребятах и о том, как познакомился с ними. Хорошо. Но только это, и больше ничего.       Пак кивает в ответ и устраивается поудобнее на худощавом плече Юнги, утыкаясь носом в острую ключицу. Мин вздыхает снова, тихо ругается, но от слов своих отказываться не будет. — Я жил один здесь, — говорит Юнги, — а затем встретил Намджуна.       Поздний дождливый вечер. Высокий мужчина возвращается с работы домой. Дома сын, он очень скучал. Дома жена, наверняка скучала тоже. Он торопится. Обычно он так домой никогда не торопился, но сегодня у него дела на работе пошли к лучшему в кой-то веке, и он изо всех сил несется домой, чтобы поделиться хорошими новостями с женой и сыном. Быть может, им даже удастся переехать отсюда куда-нибудь в лучший район. Здесь, на этом районе, небезопасно, а у него подрастает сын. Вдруг свяжется еще не с той компанией, или, и того хуже, пострадает от их рук. Холодный дождь нагло лезет за ворот, стекая холодными каплями по позвонкам, и мужчина лишь на мгновенье отвлекается, мысленно проклиная эти ощущения, а в следующую секунду получает сильный удар по голове чем-то тяжелым. Ощущения сбиваются в кучу, и мужчина теряет счет ударам, что приходятся по его телу. — Его отца избили однажды. Джуну лет десять тогда было, — Юнги запинается, — Его отец долго лежал в больнице после этого, но на ноги так и не встал. Тело ниже пояса парализовало, он был вынужден на коляске ездить. Все бы ничего, живут же люди и так, только жить так он не хотел. Застрелился из ружья, в общем, — Мин чуть пугается от того, что Чимин вздрагивает от этих слов. — Да, Чиминни, а ты думал, я тебе детские сказки рассказывать буду? Хотел слушать — слушай. Так вот, его отец застрелился, а мама… что-то ее переклинило, не знаю… в общем, она ушла в бордель. Нередко таскала каких-то мужиков домой, пили, курили, ебались, ну, в общем, ты понял. Потом Намджуну все это надоело, и он ушел жить на улицу. Ему было пятнадцать. Идти было некуда, деньги брать неоткуда, и он начал толкать наркоту, чтобы как-то выживать, а потом… потом и сам подсел. — Юнги нервно выдыхает. — У Намджуна девчонка была, напарница его. Кажется, ее звали Хёрин, но я точно не помню, да и не важно это.       У нее волосы, наверное, сотню раз уже перекрашены, и так повреждены, что торчат в разные стороны, но оттого она кажется еще симпатичнее. У нее шрам на брови, но он ее не портит. У нее очень красивые глаза и улыбка ослепительная. Она безумно милая, но горяча, как огонь. Она может заставить тебя верещать от умиления своим эгье, а может одним взглядом отправить тебя в душевую снимать напряжение. И откуда она такая взялась на его голову, непонятно. — Эй, Джун, — у нее голос сладкий, ласковый, завораживающий, — Джун, ты меня слушаешь?       Намджун нервно сглатывает, приходя в себя. У Хёрин такое выражение лица возмущенно-милое, что он невольно улыбается. — Чего лыбишься? — невсерьез хмурится она. — Я говорю: как я выгляжу?       Она, наверное, уже час перед зеркалом вертится. Все вертится и вертится, и никак понять не может, что она прекрасна. — Ты… ты прекрасна, — честно отвечает Намджун, краснея. Он от неожиданности дергается даже, когда Хёрин усаживается к нему на коленки и, стаскивая с него кепку, которую он носил даже в помещении, целует его. До нее Намджун ни с кем не целовался, но с ней уже умудрился научиться. У нее юбка задирается случайно, но, черт возьми, Намджун сделает вид, будто ему нет до этого дела. А вот она это замечает, тонкой ручкой скользя по бедру, приглаживая юбку, и сползая к бедру Намджуна, ловкими пальчиками расстегивая ремень на его джинсах. Она такая милая, она даже сейчас милая, когда пытается быть горячей штучкой в его глазах. Как можно вообще не влюбиться в такую прелесть? — Вот, смотри, опять все приходится в свои хрупкие женские ручонки брать. От тебя пока этого дождешься, состариться можно, — ворчит она, целуя его снова. И откуда она только взялась на его голову, такая неповторимая? — Она его любила, и он ее очень любил. Знаешь, как бывает, когда ты никому не нужен, и вдруг появляется человек, уделяющий тебе хоть каплю внимания и заботы, и ты моментально, даже не замечая этого, влюбляешься в него? Вот что-то типа того. Я не знаю точно, что с ней случилось, но когда они в очередной раз толкали дурь кому-то, ее то ли ножом пырнули, то ли подстрелили, я не знаю. Умерла она, — Юнги снова запинается, — а Намджун так переживал, что решил с собой покончить. Принял всю ту наркоту, что они вдвоем с Хёрин продать должны были. Передоз херовым вышел, то ли доза была слишком маленькой, то ли организм у него сильный, хер знает, да только умереть у него не получилось, а проблем на задницу найти получилось. В общем, огреб он от диллеров, точнее, от их ручных псов. Намджун их не видел раньше, но когда они ему будто бы без причины предъявлять начали, он все понял. Это они его избили в тот день, когда я нашел его.       Мин, кажется, жутко нервничает сейчас. У него снова руки дрожат, и хотя Юнги пытается скрыть это, будто бы просто так обнимая Чимина крепче, Чимин все же это чувствует. — Я говорил тебе уже, что у Джина в жизни не было проблем, да? — Юнги, кажется, не ждет ответа. — Это не так. Самая большая проблема в жизни — это когда никому до тебя нет дела. — Мам, ты не поможешь мне? Мне нужно… — Разбирайся сам, я работаю.       И так каждый раз. К отцу соваться теперь бессмысленно, он-то уж точно занят. И вроде и упрекнуть их с матерью не получится: все-таки они все время работают для того, чтобы у сына было все, но Джину все равно очень обидно. Да, у него есть все. Все, кроме семьи. — Наверное, трудно быть ребенком из богатой семьи. Я сейчас серьезно. Каково это, жить, зная, что твоей семье деньги важнее, чем ты? А Джин ведь так жил всю жизнь. Я бы, наверное, там волком выл уже, — говорит Юнги, невесело посмеиваясь. — Я не знаю, что было дальше, но он начал пить, и очень сильно. Видел ту кучу бутылок с бухлом у нас? Думал, мое? А вот и нет, Чиминни, это не мое. Это все запасы Джина. И он ведь когда пить начинает, он ведь не останавливается. Сколько бы ты не просил его остановиться, не остановится. Я познакомился с ним в баре, он был в хламину бухущий. Он тогда мне все о себе и рассказал, а потом спать увалился прямо там. Ну что ж я, оставлю его спать на барной стойке, что ли? Я забрал его к нам. Я думал, он обычный алкаш, а он таким чудесным человеком оказался, замечательным просто. Я предложил ему остаться у нас, а он мало того, что согласился, так еще и помог мне выкупить квартиру. Теперь, благодаря ему, у нас есть крыша над головой и мы за нее никому ничего не должны.       В комнате прохладно, но в обнимку с Юнги этот холод вполне терпим, учитывая еще и то, что Мин нарочно отдает Чимину почти весь свой плед, чтобы тот не замерз, хотя у самого Юнги рука холодные, как ледышки, и дрожат они сейчас, скорее всего, именно от холода. — А дальше… дальше был Хосок, — голос у Юнги заметно меняется, становится тише, мягче. — У Хосока родители под машину попали.       Негоже опаздывать на день рождения. А уж тем более, негоже опаздывать на день рождения к собственному сыну. Нужно торопиться, а то вдруг ещк подумает, что о нем забыли. Нет, у Хосока родители не из тех людей, которым плевать на своих детей. Они замечательные люди. Порой Хосок даже сам задается вопросом: за какие такие заслуги ему достались такие замечательные родители?       Они даже не смотрят по сторонам, хотя стоило бы.       Через секунду огромная фура буквально сметает их, словно пылинки, ломая кости, будто сухие веточки, разбивая вдребезги подарок для Хосока — фарфоровую куколку, которых он коллекционировал. Не очень-то мужское хобби, но Хосоку всегда было плевать на это.       У Хосока прекрасные родители. Иногда он даже сам задается вопросом: за какие такие заслуги ему достались такие замечательные родители?       Как жаль, что он больше не увидит их. — Такой себе подарок на шестнадцатилетие. Никому не пожелаешь, — вздыхает Юнги так тяжело, что невольно даже всхлипывает. — После этого он жить не хотел очень сильно. Впервые попытался покончить с собой. Неудачно, естественно. Кажется, тогда это были таблетки. Так вот. Когда его родители погибли, его и его сестру, Давон, отдали под опеку их тетке. Ей особо дела до них не было, но совесть не позволила бросить детей на произвол судьбы. А потом…       Возвращаться поздно вечером симпатичной девушке опасно, и Хосок понимает это, встречая ее на остановке, чтобы проводить домой. Давон не раз благодарила жизнь за брата и с улыбкой на лице размышляла, как же ей с ним повезло. Он никогда не бросал ее и не бросит, наверное. — Хосок-а, — улыбаясь и приобнимая брата, говорит Давон, — дома есть что-нибудь вкусненькое? — Ты со своим вкусненьким скоро в джинсы не влезешь, — шутит Хосок, получая от сестры подзатыльник, и сразу успокаивает ее: — Есть, есть, естественно. Что-то точно есть.       После смерти родителей Хосок почему-то решил, что должен делать все для сестры. И она была не против, и он был только за. Его забота была безумно сильна, но не сильнее, наверное, удара, что приходится по его голове секунду спустя. В глазах темнеет, в ушах звенит, а истошный визг сестры не дает опомниться. Последнее, что он видит перед тем, как теряет сознание — силуэт изрезанного, залитого кровью, бездыханного тела единственного родного ему человека. — Он на похоронах даже не был, — говорит Юнги совсем уж помрачневшим голосом, — в больнице лежал, его не пустили. И главное, непонятно, почему те, кто сделал это с Давон, не тронули его. Его это безумно терзало, жить не давало спокойно. В общем, потом была вторая попытка суицида, третья… Все без толку. Наконец, его тетка не выдержала и сдала его в психбольницу. Представь себе, в семнадцать лет в дурку слечь, когда у тебя по факту еще вся жизнь впереди. Он пробыл там несколько лет, потом выписался. Только лечение не помогло нихуя. Он полез прыгать с моста ночью, а я… я мимо проходил, ну и стащил его, естественно. Он меня побил еще в тот день, не нарочно, конечно, просто брыкался, блять, как не знаю кто, синяков мне понаставил. Мне стало страшно за него, очень страшно, я предложил переночевать у нас, а потом так вышло, что он у нас и остался. Рассказал мне потом о себе, и я сказал ему, что хер я куда его отпущу. Только потом он снова вскрыться пытался, уже у нас. Угадай, кто не дал ему умереть? Блять, не Мин Юнги, а супергерой. А потом… малыш, пообещай, что никто об этом не узнает, ладно? — Хорошо, хен, — кивает Чимин. — Ты нравишься мне, Мин Юнги.       Эти слова, неожиданно мягкие и теплые, будто с размаху Мина по голове ударяют, и он мгновенно оторопевает, теряя дар речи. — Что ты сказал, Хоби? — ошарашенно бормочет Юнги, давясь воздухом. — Я сказал, что ты нравишься мне, — терпеливо повторяет Хосок, глядя прямо Мину в глаза. Чон не шутит и не прикалывается. Он абсолютно серьезен, и отчего-то это заставляет волноваться даже Юнги, которому обычно на все похуй.       Мин не скажет ему в ответ «да иди ты нахуй, Хосок», и не только потому, что знает, чем для Хосока это может обернуться. Он просто не уверен, может ли утверждать сам себе, что Хосок не нравится ему тоже. — Юнги-хен, успокойся, у тебя весь лоб вспотел уже, — улыбается Чон одной из самых солнечных своих улыбок и взъерошивает копну темных, тогда еще некрашенных волос Юнги. — Я… я просто не думал, что… — Мин отчего-то смущается, как девчонка, и Хосок едва ли не смеется, поглаживая Мина по щеке. — Я все понимаю, — говорит Хосок, наконец опуская глаза. Чон кажется сейчас таким грустным, будто бы одиноким и брошеным, что Юнги не выдерживает и притягивает его к себе, чтобы обнять. Хосок ластится, как котенок, и Юнги буквально боится дернуться, чтобы не спугнуть его. Наконец Хосок сам расцепляет объятья, чуть отстраняясь, а затем мягко, но неожиданно жадно целуя Мина в губы. А у Юнги такие внутри ощущения двоякие, что он путается. Вроде бы и неправильно все это, а вроде бы и оттолкнуть Хосока не хочется. Совсем не хочется. У Чона губы до одури мягкие, а поцелуи до жути неумелые, и все это так трогательно, что Юнги кажется, что он в лужицу растечется прямо здесь, прямо сейчас. Он совсем забывается и совершенно перестает отдавать себе отчет в том, что делает, когда невольно сам начинает отвечать на поцелуй.       Они наконец отстраняются друг от друга, и Хосок снова устремляет взгляд в пол, едва заметно краснея и закусывая губу. Юнги сейчас совсем запутался: то ли он хочет ударить Хосока по лицу, мол, что это за хуйня, то ли он хочет повторить все это еще раз. — Хоби, но… ты ведь понимаешь, что… — Я все понимаю, — говорит Хосок еще раз, и, оставив на губах Юнги легкий, почти невесомый поцелуй, уходит куда-то, оставляя Мина в одиночестве ошарашенно пялиться в стену. — Это было как раз то, о чем я говорил тебе, — говорит Юнги. — Я просто уделил ему немного заботы, а он… а он взял и влюбился в меня.       А у Чимина такие ощущения от услышанного странные. Прямо вот сейчас хочется пойти и прописать Хосоку в челюсть. Чимин так до конца и не определился, что же он чувствует по отношению к Юнги, но то, что он чувствует сейчас — это, определенно, ревность. — Потом… а что было потом? — Юнги хмурится, задумавшись. — Потом был Чонгук. Честно говоря, эта история тоже не из приятных… — Разве есть куда хуже? — перебивает Чимин. — Еще раз повторюсь: ты сам выпросил это. Сиди вот теперь, слушай и не возникай. Так вот, потом был Чонгук, и я очень боюсь, что после услышанного твое отношение к нему кардинально изменится, — Юнги вздыхает, — в общем, его отец из семьи ушел, когда ему было лет девять, а мамка уже совсем скоро нового ебаря завела. Именно этот ублюдок, по несчастливой случайности, и стал отчимом Гука, и он… он… — Только пикни — и я тебе шею сверну, — рычит мужчина, со всей свойственной ему грубостью и жесткостью вдалбливаясь в худощавое детское тело. Чонгук хрипит от боли, плачет, умоляет отпустить, но в ответ не получает ничего, кроме ударов по лицу. Он всю жизнь будет ненавидеть мать за то, что она притащила этого урода в дом.       Мужчина еще несколько раз вдалбливается в него, и наконец останавливается, издавая не то стон, не то рык, оповещающий о том, что весь этот кошмар наконец-то закончился. Чонгук заливается слезами еще сильней, утыкаясь лицом в кровать, чтобы плакать тише — за каждый слишком громкий звук его бьют, и очень сильно. — Расскажешь матери — я тебя уничтожу, — выходя из него так же резко и грубо, рявкает мужчина, уходя куда-то то ли в ванную, то ли еще куда-то, и оставляя заплаканного Чонгука снова чувствовать себя использованным в одиночестве.       Зачем он снова сказал это? Завтра ведь все это все равно повторится… — Он насиловал его лет с одиннадцати, — говорит Юнги, нервно сглатывая. Чимин чувствует, как у него мурашки по всему телу пробегают то ли от ужаса, то ли от омерзения. — Я вот понять не могу, это то ли травма детская, то ли хер его знает что, но… Чонгук теперь на панель бегает. Я серьезно тебе говорю, бегает. Я бы, наверное, на его месте, обходил бы подобные места десятой дорогой после такого детства, а он что вытворяет, непонятно. Он не раз таскал своих ебарей к нам домой. Хоть бы раз, блять, телку какую-нибудь приволок, так нет же, все мужики, и всем за тридцать, а то и больше. — Об этом знает кто-нибудь еще? — дрожащим голосом спрашивает Чимин. — Да все знают. Все видели этих обезьян и то, как Чонгук лизался с ними по углам. Это было очень мерзко, но мы терпели зачем-то. Он говорил, что так ему легче. Но однажды Тэ не выдержал.       У Тэхена такие же права в этой квартире, как и у всех. И Тэхена конкретно заебало слушать то, как за стенкой, в их спальне, очередной престарелый мужик ебет Чонгука. Его Чонгука.       У Тэхена нет сил терпеть этот ежедневный кошмар. Он устал уходить спать в гостиную, потому что ему мерзко спать в той комнате, где буквально час или два назад кто-то в очередной раз драл Чонгука. Его Чонгука.       У Тэхена уже нет сил плакать по ночам в подушку от обиды и боли, накапливающейся внутри день за днем, когда человека, которого он любит, день за днем касается кто-то другой. У Тэхена сердце болит, но он ничего не сможет сделать. Или сможет? — Чон Чонгук! — окликает он бархатным басом, едва заметно дергаясь, когда в дверном проеме кухни появляется очень даже такое довольное лицо Чона. — Чего тебе? — говорит он, подходя ближе. — Сюда иди, поговорить хочу, — говорит Тэ безо всякой радости в голосе, и Чона это настораживает. — Что-то не так? — говорит он, усаживаясь на диване рядом. — Что-то не так? — переспрашивает Тэхен, грустно посмеиваясь. — Мне надоело то, что ты нашу квартиру в бордель превращаешь, ясно тебе? И всем нам надоело. Или ты прекращаешь все это, или… или… — А какого это черта тебя ебет то, что я делаю? — рявкает в ответ Чонгук, уже собираясь встать и уйти, но Тэхен хватает его за руку и усаживает обратно. — Это мое дело, ясно тебе? А мои дела тебя не касаются! — Это касается всех нас, придурок, ты здесь не один живешь! — Тэ срывается на крик. — Думаешь, мне приятно смотреть, слышать, как ты там трахаешься со своими этими… — Ким меняется в лице до неузнаваемости. Он зол и рассержен, но ему так сильно плакать хочется, что его выражение лица сейчас напоминает бесформенный слепок. — Не твое дело, ясно?! — рычит Чонгук в ответ, получая от хена звонкую пощечину и от неожиданности заваливаясь на спинку дивана, уже потом ощущая, как Тэхен усаживается сверху, резкими рывками расстегивая ремень на его джинсах. — Не мое дело… — Тэхен уже в открытую плачет, шипя сквозь зубы, — хоть раз бы, придурок, подумал о ком-нибудь, кроме себя и этих престарелых козлов. Хоть бы… хоть бы раз посмотрел вокруг и понял, что ты, идиот, делаешь больно, ты мне больно делаешь, кретин! — Тэхен-а… — Заткнись! Сколько можно уже, блять, издеваться надо мной, над остальными? Сколько можно, Чонгук? — Тэ, наконец расправившись с ремнем, сдается и заливается слезами, падая на лежащего снизу Чонгука, обнимающего его, чтобы успокоить. Гук и подумать не мог, что может делать кому-то так больно. А уж тем более, кому-то настолько важному. — Тэхен-а… Тэхен-а, прости меня, — бормочет Гук, всхлипывая, — Тэ, прости меня, я… я люблю тебя, Тэ…       Кажется, этот ребенок совсем не знает, что значат эти слова. Или все же знает. Тэхен не вдается в подробности. Он будто приходит в себя, припадая к губам младшего, пока тот расстегивает его штаны. Тэ оставляет на его шее багровые засосы, чтобы все видели: этот мальчик занят. Сейчас он так его отжарит, что, блять, не дай бог он еще раз посмотрит в сторону другого мужика.       У Тэхена нет больше сил терпеть то, что он любит Чонгука так сильно. — Об этом другим знать тоже не нужно. Понял меня, Чиминни? — говорит Юнги, и Пак кивает. — Ну? А дальше? У Тэ получилось? — спрашивает он, но его вопрос заставляет Юнги засмеяться. — Уж не знаю что ты имеешь в виду, но да, Чонгук после этого перестал таскать своих ебарей в дом. Теперь он спит исключительно с Тэхеном, больше ни с кем. Правда, пару раз он все-таки был с кем-то еще, только Тэ не знает об этом. Вот так. — А Тэхен? — спрашивает Чимин. Историю лучшего друга ему услышать интереснее всего. — Тэ? — Юнги снова хмурится, приобнимая Чимина крепче. — У Тэ была хорошая семья. Замечательная просто. Но потом его отец начал пить. Сначала это были просто вечера в обнимку с бутылкой, а потом уже и сутки напролет. Все бы ничего, но он становился буйным, когда выпивал. Он не мог себя контролировать, он ломал мебель, бил окна, иногда даже с ножом за людьми гонялся. Он бил Тэхена, и маму его бил. Однажды он избил ее, когда она была беременна, до того избил, что она ребенка потеряла. И любая нормальная женщина уже ушла бы от такого урода, но она его очень любила, даже это простить смогла. Будь я бабой, я бы не простил, — фыркает Юнги, приобнимая Чимина еще крепче. У того слезы в глазах стоят, он вот-вот разревется. — Что было потом? — всхлипывая, спрашивает Чимин. — Ты что, плачешь? — Мин заглядывает Паку прямо в глаза, но тот уже успевает скрыть слезы и сделать недоумевающее лицо. — Я? Нет, с чего ты взял? — хмыкает Чимин, но Юнги все равно будто бы утешительно приглаживает его волосы. — Продолжай, хен. — Продолжать? — вздыхает Мин. — В общем, однажды его отец напился снова.       Тэ уже и не знает, какая это по счету бутылка за сегодня. И как этот ублюдок еще на ногах стоит вообще? У Тэ нет больше сил смотреть, как его отец напивается до состояния безсознательности. — Папа! — кричит Тэ, пытаясь достучаться до остатков сознания отца, но тут же получает удар по лицу такой силы, что Тэ отлетает назад и падает, чувствуя во рту металлический привкус крови: отец рассек ему губу. — Рот закрой! — рычит он, не обращая внимания ни на слезы сына, ни на мольбы жены оставить хотя бы ребенка в покое. Еще несколько ударов приходится по лицу женщины, он бьет ее с такой яростью, будто это его заклятый враг, а не мать его ребенка. — Папа, хватит! Хватит! — кричит Тэ, понимая, что справиться с ним не сможет. — Перестань! — он хватает первое, что попадется под руку, это оказывается бутылка, и изо всех сил ударяет отца по голове. — Я сказал: перестань, твою мать!       Отец в ту же секунду валится на пол, заливая ковер кровью, хлещущей из его головы. Тэ падает коленями прямо на осколки бутылки, приходя в себя, и тут же отползает назад, понимая, что отец все-таки не дышит. — Мама? Мам, что я… что я наделал? Мама, что… что я сделал? — Да, малыш, Тэхен убил своего отца. И ты удивишься, наверное, но его мать выгнала его из дома, — говорит Юнги, когда Чимин в очередной раз глотает слезы. — Как? Почему? — недоумевающе бормочет Пак. — Не знаю. Видать любила мужа больше, чем Тэ. Хотя я понять не могу вообще эту женщину. В общем, она выгнала его на улицу, а его в тот же день избили, ограбили и вышвырнули за городом, как ненужный мусор. Чонгук как раз возвращался домой от очередного ебаря и случайно нашел его. Он валялся без сознания прямо на дороге. Странно, что никто из мимо проезжающих даже не остановился. В общем, Чонгук забрал его к нам, — Юнги шмыгает носом, — Блять, не квартира, а какой-то приют для разбитых сердец и сломленных душ. Но я не жалею ни о чем. Все, что с нами случилось, случайно подтолкнуло нас к знакомству с Джинхо, а после — к созданию банды, которая будет ловить всех этих уродов и… ты понял меня, короче. Все. Конец.       Чимин едва справляется со слезами застилающими глаза. Он в шоке. Просто в шоке.       Чимин разжимает кулачок, высвобождая фотографию Донхена, и мягко приглаживает ее пальчиком. Даже те ужасы, что ему рассказывал Юнги, не смогли хоть немного заглушить его личную боль. — Ты должен отпустить его, — говорит Юнги, приобнимая поникшего Пака со спины. — Просто забудь об этом, будто это страшный сон. Ты не сможешь ничего вернуть, малыш.       Но слова, которые вроде как должны поддержать Чимина, наоборот, злят его. — Да что ты понимаешь? — рявкает Чимин неожиданно грубо, сбрасывая руку Мина со своего плеча. — Ты не понимаешь, что я чувствую, и не поймешь никогда. Ты не был в моей шкуре. Ты не знаешь, каково это — терять единственного близкого человека. — Чимин, я в своей жизни видел и побольше дерьма, не смей так говорить, — Юнги начинает злиться, но старается сдержаться. — Да неужели? — Чимин на эмоциях окончательно перестает контролировать то, что он говорит. — Ты никому ничего не рассказываешь о себе только потому, что тебе нечего рассказать! Ты не был в шкуре ни одного из нас! Ты не поймешь, ты никогда не поймешь, каково это.       И только теперь Чимин начинает понимать, что, кажется, наговорил лишнего. У Мина глаза тускнеют, а взгляд устремляется в пол. Юнги будто заплачет сейчас, и Чимин не на шутку пугается и всхлипывает, захлебываясь чувством вины. — Хен… — Хорошо, — очень тихо, абсолютно разбитым голосом хрипит Юнги, — хорошо, я расскажу.       И прежде, чем Чимин успевает хоть что-то сказать, Мин хватает его за руку и тянет к двери той самой комнаты с вечно закрытой дверью, куда Юнги никого и никогда не впускал.       Длинные бледные пальцы с нервной дрожью вставляют ключ в дверной замок.