пуленепробиваемые.

— Хен, прости, я не хотел… — Чимин уже успел двадцать раз пожалеть о том, что наговорил. У Юнги такое выражение лица сейчас убитое отчего-то, что Чимину уже стыдно даже перед ним. У Пака есть ужасная особенность: когда он взволнован, он говорит совсем не то, что думает, и этим нередко обижает людей. Все так навалилось на него сейчас, еще и истории эти чудовищные, это все его просто добило. Он не хотел обидеть Юнги, но, кажется, обидел. — Ничего, — сухо отвечает Мин, и только собирается нажать на дверную ручку, как Чимин вдруг берет его за руку и останавливает. — Хен, не надо, — твердо говорит он, глядя хену в глаза, но Юнги игнорирует его, медленно открывая дверь, и, пропуская Чимина вперед себя, входит сам.       Чимин рефлекторно жмурится, когда Юнги включает свет. Он потирает глазки кулачком и открывает их только тогда, когда, двигаясь вслепую, задевает ногой что-то мягкое и опасается, что ударил ногой какое-то животное. Это действительно животное, только ненастоящее. Огромный плюшевый медведь, сидящий прямо на полу. А рядом еще несколько, сидящих на кровати. И еще несколько маленьких, совсем маленьких, размером с ладонь. Вот уж чего Чимин точно не ожидал увидеть в тайной комнате Юнги, так это коллекцию плюшевых медведей.       Юнги выключает свет, чтобы Чимину было комфортнее, и молча подходит к фортепиано, доныне незамеченному Чимином, и открывает крышку, ласково касаясь кончиками пальцев белоснежных клавиш. Инструмент довольно старый, черная краска на нем потрескалась от времени и начала кое-где потихоньку слезать. Пальцы Мина мягко скользят по клавишам, а затем он, тяжело выдохнув, с несвойственной ему нежностью опускает несколько клавиш вниз, выпуская откуда-то изнутри инструмента пару тихих звуков. Он повторяет свои действия несколько раз, нажимая все сильнее, и с каждым разом, аккорд за аккордом, звук становится все громче и ярче. Юнги не играет еще, он будто пробует звук на вкус, и только спустя еще пару секунд садится за инструмент и начинает играть. Его руки такие быстрые, а движения абсолютно неуловимые. Он моментально перескакивает с октавы на октаву, перебирая белоснежные клавиши длинными пальцами. Чимин забывает дышать, застывая на вдохе и даже не моргая. Он ни разу не слышал еще эту мелодию, но хотел бы слушать ее снова и снова. — Нравится? — спрашивает Юнги, закончив играть. Его глаза неотрывно следят за реакцией Чимина, а тот в ответ только робко кивает, наконец-то выдыхая. — Так красиво, хен, — шепчет Чимин, приходя в себя.       Юнги жестом призывает Чимина сесть на кровать, и Чимин повинуется, садится на краешек кровати и берет на руки розового медвежонка, лежащего на подушке. Юнги молча садится рядом. — Что это за мишки, хен? — спрашивает Пак, легонько теребя пальцем плюшевое ушко игрушки. — Это подарки. Один человек дарил мне их на день рождения каждый год, — отвечает Юнги, поправляя на шее медвежонка заломившийся белый бант. — А кто тебе их дарил? — Пак задает вопрос и чихает: мишка немного пыльный, зря Чимин его растормошил.       Юнги не отвечает, а только поднимается с кровати и идет в другой конец комнаты, открывает какой-то ящик и достает оттуда небольшой фотоальбом. Снова садится рядом, не глядя открывает его на определенной странице и отдает его в руки Чимину, откладывая мишку в сторону. — Она, — говорит Юнги, указывая пальцем на фотографию красивой девушки, стоящей на фото рядом с самим Юнги. Она такая красивая, будто нарисованная, совершенно сказочная, точно прекрасная принцесса. И Юнги рядом с ней выглядит таким счастливым, будто это и не он вовсе, а кто-то другой. — Кто она, хен? — Она? — говорит Юнги и вздыхает, возвращая себе на коленки плюшевого мишку и дергая его за лапки. — Это очень долгая история. — Тогда не… — Нет, Чимин, — перебивает Мин, — я заставил тебя говорить о себе, и теперь будет несправедливо, если я не расскажу о себе.       За окном надрывно ревут проезжающие мимо машины, грохочут колесами так, что окна дребезжат. Чимин поджимает ноги под себя и вздыхает. — Моя мама умерла при родах еще, я ее не помню, — начинает Юнги, — а отец… он погиб при исполнении, когда мне было года три. Он был ментом. Иронично, правда? Отец — полицейский, а сын… — Юнги невесело усмехается, — а сын не оправдал его надежд. Говорят, его застрелила шайка вроде банды Нама. Когда он погиб, меня хотели сдать в детский дом, но не сдали. Папин лучший друг, коллега по работе усыновил меня. Его зовут Кан Хёнджэ. — Майор Кан? — предполагает Чимин, и Юнги кивает. — Значит, майор Кан — твой… — Да, считай, что он мой отец. Повезло ему с сынулей, конечно. От меня столько проблем, врагу не пожелаешь такого ребенка. Но он терпел меня все эти годы, и терпит до сих пор, я благодарен ему. — Юнги снова грустно улыбается. — У него не было детей, а жена ушла к другому, и он мог бы запросто забить на меня и устраивать свою жизнь, но он всю ее зачем-то потратил на меня. У него было всегда очень много друзей, но, говорят, к моему отцу он относился по-особенному. Как к брату, наверное. — Юнги сжимает лапку медведя сильнее, нервничает. — А у меня вообще с детства друзей не было. Вот уж не знаю, почему. То ли потому, что сирота, то ли потому, что сын мента, то ли еще хер знает почему, но я был один. Со мной никто не хотел общаться. А потом я встретил ее, — тонкий палец Мина снова указывает на девушку на фото.       Ветер дует прямо в лицо, и Юнги прикрывает глаза от пыли. На площадке куча детей, все бегают, веселятся, и только он сидит один возле площадки, перебирая пальчиками камешки на асфальте. У него сегодня праздник, сегодня ему исполняется пять, но никто не поздравляет его, потому что никто об этом попросту не знает. Только папа Хёнджэ и бабушка, но она не сможет приехать, она больна, очень больна. Юнги только сидит и камешки перебирает. Папа Хёнджэ обещал вернуться через час и устроить небольшую прогулку по городу. Нужно только дождаться.       Юнги не знает, сколько прошло времени. Час, может два, может больше, у него нет часов. Камешки жутко наскучили, но папы Хёнджэ нигде не видно. Детский смех на площадке режет уши. Юнги и сам не прочь поиграть с ними, но даже подходить снова не станет — все равно прогонят. Остаются только камешки и веточки. Юнги строит из них домик для муравьев.       Постройка почти завершена, осталось только заселить жителей, и Юнги отправляется на их поиски. Шарит руками вокруг себя, пока, обернувшись, не замечает девочку, стоящую рядом. — А что ты делаешь? — спрашивает она тоненьким голоском. — Дом для муравьев, — отвечает Юнги. Он относится к ней с недоверием, вдруг она тоже решила просто посмеяться над ним. — Я не люблю муравьев, — говорит девочка, садясь прямо на асфальт рядом с Юнги. У нее белые гольфы и светлая юбка, кажется, дома ее отругают. — Мне больше нравятся плюшевые зайцы.       Причем тут зайцы, Юнги так и не понял, но решил разговор все-таки поддержать. — А мне больше нравятся плюшевые медведи, — говорит он, отпуская только что пойманного муравья и поворачиваясь у ней лицом. Она такая милая и маленькая, похожая на крохотную куколку, вся такая аккуратная, нарядная, как принцесса. — Правда? — оживляется девочка. — Ты знаешь, я тоже очень люблю плюшевых мишек! У меня дома их целых три! Вооооооооот такущие! — она разводит руками, показывая необъятный размер медведей. — Я когда-нибудь тебе их обязательно покажу. Честно-честно, обещаю. — говорит она, улыбаясь что есть силы. — А чего ты такой грустный? — У меня сегодня день рождения, — вздыхает Юнги. — Глупый, это же здорово! — смеется она и запевает: — С днем рожденья тебя! С днем рожденья тебя! С днем рожденья… — тут она вспоминает, что забыла познакомиться, — А как тебя зовут? — Юнги, — отвечает он. — С днем рождения, Юнги~я! С днем рожденья тебяяяя! — она улыбается и хлопает в ладоши, заставляя Юнги улыбнуться в ответ. — Спасибо, — говорит он, смущаясь. — Меня зовут Сольхён, но ты можешь звать меня Солли, — говорит девочка, протягивая руку, и Юнги пожимает ее. — Так меня никто не зовет, но мне нравится. Мама говорит, что у меня очень красивое имя, и меня нужно называть именно им, но мне оно не нравится. — Сольхен-а! Домой! — доносится откуда-то строгий женский голос, и Солли мгновенно вскакивает на ноги. — Я должна идти, — говорит она, — а ты будешь гулять завтра? — Буду, — отвечает Юнги, улыбаясь. Солли улыбается в ответ, и только сейчас замечает, что испачкала светлую юбку пылью. Пытается отряхнуть ее, но руки тоже в пыли, и она делает только хуже. — Мама разозлится, — тихо говорит она и мгновенно уносится бегом к подъезду, оставляя Юнги наедине. — Юнги-я! — теплый мужской голос раздается над ухом, и чья-то рука ласково взъерошивает его волосы. Юнги оборачивается и замирает. В руках у папы Хёнджэ баскетбольный мяч. А ведь Юнги так хотел получить на день рождения именно его. — С днем рождения, сын, — улыбается Кан, и едва успевает договорить, как Юнги едва с ног не сшибает его, обнимая со всей любовью и благодарностью, что есть внутри. — Мы встретились с ней и на следующий день, и через день, и потом еще тоже, — говорит Юнги, поглаживая плюшевого мишку по голове. — Мы постоянно с ней гуляли. Каждый день. Оказалось, что ей тоже нравился баскетбол, и мы гоняли мой мяч по площадке, и она каждый день получала дома пизды за испачканные платья, в которые зачем-то ее наряжала мама. Вообще, ее мама меня не любила. И отцу ее я тоже не нравился. Они не хотели, чтобы их дочь общалась с кем-то вроде меня. Она была из очень богатой семьи и они… они считали, что ей непреемлемо дружить с сиротой. И мы начали дружить втайне от ее семьи. — Я, Ким Сольхён, обещаю всегда дружить с Юнги и никогда-никогда его не бросать, — торжественно говорит Солли, надевая на бледное запястье Юнги свой браслетик. Абсолютно девчачий, но именно тот, который она никогда не снимала. — Я, Мин Юнги, обещаю всегда-всегда дружить с Солли и никогда ее не бросать, — повторяет Юнги, надевая ей на руку фенечку, которую он сам сплел для нее пару дней назад. Солли этого оказалось мало, и она потребовала еще и клятву на мизинчиках. Вот ведь неугомонная. Даже странно, что все это было для нее так важно. — Я его не снимаю, видишь? — говорит Юнги, показывая браслет на руке. — Он рвался уже дважды, но я чинил и все равно не снимаю. Тогда, на мой пятый день рождения, немного с опозданием, конечно, она подарила мне первого медведя. Вот этого, — это тот самый мишка, которого Юнги вертит в руках: розовый, с белым бантом на шее.       Мин слегка приобнимает игрушку и продолжает. — Постепенно мы взрослели, постепенно у ее семьи все больше ехала крыша. Они запрещали ей абсолютно все, держали под таким строгим контролем, что и сказать страшно. Она боялась даже дохнуть не в ту сторону, потому что ее сразу за что-то ругали. Куча кружков, дополнительных занятий, ее родители хотели, чтобы она во всем была лучшей. Но ничто из того, чем она занималась, ей не нравилось. Она любила рисовать, и рисовала очень классно, но ее семья считала, что это пустая трата времени. А я рос распиздяем, школу прогуливал, мне вообще на все было похуй. У меня было фортепиано и баскетбол. Имел я в виду вашу учебу, — усмехается Мин. — Чем старше мы становились, тем хуже ее родители относились ко мне. Они знали, что мы общаемся, и ругали ее, ругали так сильно, что она жить не хотела. — Я больше так не могу, — она снова плачет, и Юнги опять не знает, как ей помочь. — Юнги, я так устала, я так, блять, устала ото всего этого! Сколько же можно уже? Мне ведь не три года, когда они уже оставят меня в покое?!       Она плачет уже полчаса, она давно должна быть на занятиях, но она пропускает их, зная, что дома ей за это влетит, и просто сидит и плачет в плечо Юнги. Она решила, что лучше будет пропустить сегодня занятия, чтобы ей хоть раз влетело за дело, а не просто так. — Ну вот скажи: почему у них именно к тебе такое отношение? — плачет она, задыхаясь. — Почему они просто не могут оставить тебя в покое? Почему каждый раз нужно врать мне о том, какой ты плохой? — Солли, не реви, прекращай, — Юнги приобнимает ее, — ты вот это своей истерикой ничего не изменишь, только нервы вытрепешь. Ну да, они ненавидят меня, но это же только потому, что они хотят лучшего для тебя. — Мне без тебя будет только хуже, — говорит Солли, всхлипывая. Юнги терпеть не мог, когда она так говорила. Ее слова делали на душе и тепло, и больно одновременно. — Юнги? — Что? — Дядя Хёнджэ сегодня дома? — спрашивает она, утирая слезы. — Нет, он на дежурстве, — отвечает Мин. По правде говоря, он уже и не помнит, когда отец появлялся дома дольше, чем на пару часов. Завал на работе. — Тогда я переночую сегодня у тебя? — говорит она. — Да, хорошо. — Спасибо, Юнги, — шепчет она и обнимает Мина. Она такая крохотная и хрупкая, что тут просто нечего обнять в ответ. Она в его объятьях растворяется окончательно. — Она часто у меня ночевала. У меня даже в шкафу висели ее вещи. Постепенно мы перестали прятаться от отца. Да он вообще-то не был против того, что Солли ночевала у нас. Даже уступал ей свою комнату, когда уходил на дежурства. Она ходила к нам, как к себе домой, у нее даже ключ был. Отец всегда был рад ее видеть. Он думал, что мы встречаемся, но мы не встречались, хотя жить хотели вместе. — Давай сбежим, — предлагает Солли как-то вечером, отнимая у Юнги сигарету и делая небольшую затяжку. — Куда сбежим? — спрашивает Мин, а в ответ Солли только пожимает плечами. — Не знаю. Куда-нибудь, лишь бы подальше, — говорит она и возвращает сигарету. — Убежим. Обязательно убежим. Далеко-далеко, где нас вообще никто не найдет. — Вот доучимся, — говорит Солли тихо-тихо, мечтательно поглядывая вдаль, — и уедем. И все наконец-то будет хорошо. — Обязательно будет. — Но мы так и не сбежали. — Почему? — Чимин так долго молчал, что теперь его голос слегка похрипывает. — Ее посадили под домашний арест, когда узнали, где и с кем она ночует. Даже в школу отец возил ее лично. И со школы забирал. Отобрал телефон, интернет, все, абсолютно все. Так прошел месяц, а потом, когда Солли якобы перевоспиталась…       Он видит ее еще издалека. Она бежит со всех ног, спотыкается, едва не падает, и все равно бежит навстречу. Она торопится так сильно, и эти несколько секунд, пока она преодолевает ненавистное расстояние, Юнги думает только о том, как же все-таки сильно он скучал. И когда он наконец угождает в ее долгожданные объятья, он едва не плачет. Зато она уже ревет во всю, захлебываясь и задыхаясь, обнимая Юнги все крепче и крепче. Он уже и забыл, какая она крохотная, невесомая.       Солли отстраняется буквально на секунду, касаясь крохотными ладошками лица Юнги, а затем притягивает его за щеки и целует. Юнги на секунду оторопевает, а затем отвечает со всей нежностью и осторожностью, несвойственными ему. В его объятьях Солли, такая маленькая и хрупкая, абсолютно теряется, и Юнги умиляется, едва ощутимо улыбаясь в поцелуй, и когда она отстраняется, он отпускает ее очень неохотно. — Прости, — шепчет она на ушко, обнимая его снова.       Но, по правде говоря, Юнги хотел поцеловать ее первым. — Мы знали, что нравимся друг другу, но ничего не делали для того, чтобы это как-то продолжить, — говорит Юнги, вздыхая. — Мы привыкли жить как друзья, и решили не менять этого, хотя она продолжала нравиться мне, да и я ей, по всей видимости, тоже. Мы снова собрались бежать. Она предолжила снять вместе квартиру, я согласился. Нашел квартиру тоже я, вот она, собственно, — Юнги окидывает рукой комнату. — Все должно было быть хорошо, но… не получилось. — Что случилось, хен? — тревожится Чимин. — Да все с пустяка началось. С малейшего… — Вы поссорились? — Нет, — тихо говорит Юнги, и Чимин понимает, что пора бы заткнуться. — Мы не ссорились, мы никогда не ссорились. Весь тот пиздец, что произошел, начался с пустяка. Солли дала мне книгу почитать. Говорила, что книга до жути интересная. Если бы она сразу сказала, что это книга ее отца, то я бы ее в жизни не взял. Книга действительно оказалась интересной, но она слишком дорогого стоила, — Юнги замолкает и вздыхает. — Отец Солли, он… он узнал, что мы опять гуляем вместе, рассердился, припомнил ей все-все, с самого детства, каждую мелочь припомнил, а потом еще как узнал про книгу, так вообще с катушек слетел. Он всегда разгорался по пустякам, и срывался всегда именно на Солли. Она позвонила мне ночью вся в слезах, сказала, что отец опять наехал, и попросила вернуть эту чертову книгу. А я ее оставил здесь, я приезжал сюда перевезти кое-какие вещи и забыл ее здесь. Мы так-то с Солли жили в одном дворе, но это было довольно далеко отсюда, от этой квартиры. Мне пришлось ехать за этой ебучей книжкой, чтобы Солли не влетело еще больше. Ситуация, блять, просто идиотская, ну просто идиотская. Я гнал как мог, доехал сюда, забрал книгу, позвонил Солли, сказал, что скоро буду, и она сказала, что уже выходит и будет ждать меня на улице, а я зашел в этот ебаный лифт и… я застрял в нем. А телефон связь в лифте не ловил. Я проторчал там хер знает сколько, еще и телефон разрядил. Только лифт починили, я побежал к ней, и…       В глазах у Юнги стоят слезы, а руки дрожат, словно в лихорадке. Чимину становится страшно. — Хен?.. — Чимин обеспокоенно касается ладонью плеча Юнги. — Я бежал к ней, — тихо продолжает Мин, сжимая в руках медвежонка все сильнее, — я бежал к ней, но на подходе начал слышать странные звуки. Знаешь, такие… звуки борьбы. Удары, заглушенный крик. Ее крик, — говорит Юнги и Чимина всего передергивает. — Я вышел из-за дома и застыл. Я просто застыл, блять, на месте и просто стоял пока какой-то ублюдок пытался ее изнасиловать. Он бил ее, он бил ее изо всех сил по лицу, потом головой о стену, а когда она упала, он продолжил впечатывать ее голову ногой в асфальт, — Юнги жмурится и закрывает лицо ладонями, — а я стоял и… стоял и просто, сука, не мог пошевелиться. Она перестала кричать, потеряла сознание, он начал раздевать ее и только тогда я понял, что вообще происходит. Я сорвался, уебал его так, что он аж отлетел, я бил его изо всех сил, я никогда никого не избивал так сильно, я стер об его мерзкую рожу кулаки в кровь, я разбил ему ебало всмятку, я успокоился только тогда, когда он перестал шевелиться. Я подбежал к Солли, я хотел ей помочь, но она… она уже не дышала, — Юнги перестает держать себя в руках. По бледным щекам ручьем сбегают горячие слезы. — Хен… — тихо говорит Чимин, накрывая ладони Мина своими. — Я просто стоял и смотрел, как ее убивают. Чиминни, это я ее убил, — Юнги весь дрожит от ужаса и чувства вины. — Хен, ты не виноват, — Чимин нервно глотает слезы, захлебываясь воздухом. — Нет, малыш, я виноват, — выдыхает Мин. — Людей убивают не люди, а бездействие других людей, — Юнги отдает плюшевого мишку Чимину в руки и утирает слезы рукавами, — Я пытался помочь ей, я позвонил в скорую, ментам, отцу, я вырубал этого урода до тех пор, пока не приехала полиция, я думал, что убью его. Я пытался помочь Солли, но я в душе не ебу до сих пор, что делать в таком случае, он ведь… он проломил ей голову насквозь, я не знаю, чем, как, но у нее была сквозная дыра в голове. Приехали менты, скорая, отец, спустились ее родители, все соседи… Того мужика повязали, Солли увезли на скорой, а ее семья обвинила во всем меня. Мол, если бы она не связалась со мной, этого бы не произошло. Возможно, они правы, — Юнги всхлипывает, — но они даже не пустили меня на похороны. Они просто не пустили меня. Наверное, в этом они правы тоже. Я бы тоже не пустил убийцу своей дочери на ее похороны. — Хен, — Чимин обнимает Юнги так тепло и ласково, как только может. — хен, ты не виноват. Откуда ты мог знать, что все так сложится? Не вини себя в том, в чем ты не виноват. — Почему ты тогда винишь себя в смерти Донхена, малыш? — контр-удар, Юнги попадает в точку. Чимин задумывается. — Ты ведь тоже ни в чем не виноват. Так сложились обстоятельства. Так почему, Чиминни?       Чимину нечего ответить. Он только молчит и смотрит в пол, изредка поглядывая на померкшего Юнги. Чимин не должен был так говорить с ним. Он не должен был вообще затрагивать эту тему.       У Мина руки дрожат снова. В последнее время они дрожат все чаще и чаще, он просыпается по ночам в лихорадочной дрожи и начинает плакать. Чимин слышит и чувствует все это каждую ночь. Он и представить не может, сколько усилий Юнги приходится приложить, чтобы каждое утро делать вид, будто ничего не случилось.       Чимин замечает, что только в этой комнате совершенно не пахнет сигаретами, хотя вся остальная квартира была до жути прокурена, и не только Юнги. Это место было так важно для него, что он даже не позволял себе курить здесь. Чимин осматривает комнату еще раз, окидывая взглядом все фотографии Солли на полках, плюшевых медведей, рисунки на стенах, наверное, тоже ею нарисованные, мяч баскетбольный в углу, пианино у стены, и понимает, что в этой комнате фактически вся жизнь Юнги. Все, что у него есть. Сюда никто, кроме него самого никогда не заходил. Юнги не разрешал. Тогда почему Чимину было позволено? — Чиминни? — Да, хен, — отзывается Пак тихим голосом. — Об этом никто не должен знать, — говорит Мин, заглядывая Чимину в глаза и держа его за руки, — ни о Солли, ни о чем, связанном с ней, ни о том, что Кан — мой отец, ни о том, что ты видел здесь, хорошо? — Хорошо, хен, я понимаю, — кивает Чимин, сжимая ладонь хена в ответ. — Обещаешь? — Обещаю, — Чимин кивает снова, угождая в благодарные объятья Юнги.       Мин дрожит. Его руки мягко касаются плечей Чимина, затылка, его тонкие дрожащие пальцы путаются в розовых волосах, а дыхание сбивается каждый раз, когда он пытается вдохнуть. Он сломлен, разбит на мелкие кусочки, и Чимин обнимает хена крепче, пытаясь собрать эти кусочки воедино. Как же он хочет, чтобы Юнги почувствовал себя хоть немного лучше. Хоть немножечко, совсем чуть-чуть, чтобы перестал задыхаться от из последних сил сдерживаемых слез и дрожать так, будто его бьют все 220. Но Чимин не знает, что делать, ведь именно он все это и начал. — Чиминни, — тихо говорит Юнги Чимину на ушко, не расцепляя объятий, — есть еще кое-что, о чем никто не знает.       Сердце Чимина начинает бешено колотиться, ударяя в голову. — Нет, хен, — говорит он, сжимая Юнги в объятьях сильнее, вцепляясь в него с такой силой, что, наверное, и семеро не оттащили бы, — не говори, пожалуйста. Я не хочу, чтобы тебе было еще больнее, пожалуйста, не говори.       Юнги тихо усмехается, обнимая Чимина крепче в ответ. — Нет, малыш, это не связано со мной, говорит Юнги, немного отстраняясь, — это связано с тобой.       Чимина будто что-то ударяет прямо в грудь. Непонятно, что это: волнение, страх, что-либо еще, но Пак замирает на месте, глядя Юнги в глаза. Связано с ним? Как что-то в жизни Юнги может быть связано с ним? Они ведь знакомы даже относительно недавно. — Что? — это единственное, что он находит сказать, чтобы нарушить молчание, нависшее над ними, но Юнги не отвечает.       Чимин не сразу замечает, как расстояние между ними заметно сокращается, а руки Юнги притягивают его все ближе и ближе. Тонкие пальцы ласково убирают с лица Пака блеклые розовые пряди. Холодная ладонь касается его пылающей щеки. В глазах Мина мерцает крохотный лучик света фонаря за окном. Юнги обнимает Пака еще крепче и мягче. Они соприкасаются лбами. Чимин закрывает глаза.       У Юнги рука безумно холодная. Чимин чувствует ее нервную дрожь своей щекой. Слава богу, Юнги не может почувствовать ладонью ту дрожь, что таится у него внутри.       Мин ласково касается носом аккуратного носика Чимина, и тот довольно жмурится, сам того не замечая. Соображает ли он, что происходит? Нет.       Хочет ли он прекратить это? Нет.       У Юнги руки невыносимо холодные, но дыхание очень горячее. Чимин ощущает его щеками, губами, и все внутри дрожит еще сильнее, намного сильнее, чем дрожат руки хена, и от этих ощущений хочется завыть. Но сделать этого ему не дают губы Мина, мгновенно затыкающие его.       Кажется, только теперь Чимин начинает соображать, что вообще случилось. Глаза мгновенно распахиваются, а внутри все будто сковывает в тиски. Это неправильно, это все очень неправильно. Но Мин целует его так нежно, что Чимин теряет все грани между «правильно» и «неправильно» и полностью поддается. Он даже делает робкую попытку отвечать, на что получает тихий одобрительный стон. Губы Юнги невероятно мягкие и теплые, и, кажется, тоже дрожат отчего-то. Он притягивает Чимина ближе, еще ближе, но ближе уже некуда.       Юнги осторожно сминает чужие губы, путает пальцы в его волосах, легонько касаясь ладонью его шеи. Чимин готов отдать что угодно, лишь бы это не заканчивалось. Но Юнги все-таки отстраняется. — Малыш, ты что… никогда не…       Но Чимину не хочется на это отвечать. Он молчит, опуская глаза в пол. Ну да, он никогда не целовался, даже не смотря на то, что у него уже была девушка. Боми не позволяла себя целовать. Только в щеку, это был максимум. Чимину кажется это даже смешным. Ему ведь уже не пятнадцать лет. Но Юнги не смеется, а только ободрительно касается ладонью его щеки и снова целует, притягивая к себе за щечки. Чимин дышит как ёжик, и Юнги улыбается в поцелуй, умиляясь. Если бы он только знал, что от этой улыбки творится у Чимина внутри. — Об этом тоже никто не должен знать, ладно? — шепчет Юнги, отстраняясь, и Чимин робко кивает в ответ.

***

— У меня есть идея, — говорит Юнги, когда все наконец возвращаются домой. — Что за идея, хен? — спрашивает Намджун, затягиваясь. Джин почему-то перестал запрещать курить в доме, и все этим пользуются. — У нас большие проблемы, я думаю, вы все в курсе, — говорит Мин. — От нас все отвернулись, абсолютно все. А Джинхо… Джинхо больше нет. Он и его ребята были нашей единственной поддержкой, вы знаете. Но теперь нам неоткуда просить помощи, а она нам нужна сейчас как никогда. Как бы нас не расхваливали, какими бы неуловимыми и пуленепробиваемыми нас не считали, в одиночку мы крохотная группа, не способная ни на что. Вспомните сами: даже задания нам присылал Джинхо, мы только ездили разбираться. Нам нужны союзники. — Юнги, ты… соображаешь вообще, о чем говоришь? — говорит вдруг Намджун. — Нас ненавидят, нас все ненавидят. Они же все считают, что это мы убили банду Джинхо! Юнги, нам никто не поможет. — Подожди, Джун, подожди, я не договорил, — перебивает Мин. — Мы должны найти того ублюдка, что следил за Чимином. Он убил Донхена, похитил Хосока и перерезал банду Джинхо. Я не знаю, хорошая это идея или нет, но у нас есть последний шанс. Я не знаю, кто они такие, понятия не имею, но они были хорошими друзьями Джинхо, и они могут помочь нам. — А ты не думаешь, что как раз потому, что они были хорошими друзьями Джинхо, они будут ненавидеть нас больше всех? — впервые за сегодня отзывается Джин. — Юнги, очнись. Нас считают убийцами, и мы никак не докажем обратное. — Я знаю, хен, но кто-то должен помочь нам, — Юнги, кажется, и вправду не теряет надежду. — Джин-хен, пойми, они единственные, кто может помочь нам сейчас. — А если нас пошлют? — спрашивает Тэхен. — Без «если», Тэ, — вздыхает Чонгук. — Нас пошлют. — А если нет? — говорит Юнги. — Нам нужны люди. Мы не привыкли работать одни. Без Джинхо и его ребят мы уязвимы, поймите это. Мы зависели от них. — Хорошо. Что ты предлагаешь? — спрашивает Чонгук. — Я только знаю, где они живут, — говорит Юнги, — и больше ничего. Джинхо когда-то говорил мне адрес, на случай, если их не будет дома. Говорил, если они не дома, то там. Их главаря зовут Шиван, это все что я помню. Наша задача — просто съездить к ним и поговорить. Попросить помощи. — Мин Юнги просит помощи у кого-то. Дожили. Пиздец, — хмыкает Чонгук. — Слушай, закрой рот, а? — рявкает Мин. — Я забочусь о том, чтобы ты не стал следующим, кто словит пулю в лоб, ясно тебе?       Чонгук затыкается. Почувствовал вину. — Прости, — говорит он. — Да иди ты, — отмахивается Юнги. — И что будем делать? — спрашивает Тэ. — Ходить сейчас всем вместе нам не стоит. В конце концов, нам все-таки желают смерти, — Юнги невесело усмехается. — Нужно, чтобы кто-то поехал к ним и поговорил. Это важно. — Давай я поеду, — вызывается Чонгук. — А давай ты помолчишь, малой, — фыркает Джин. — Ты как всегда наговоришь им какой-то херни и следующими, кого перережут, станем мы.       Следующим вызывается Тэ, но его не пускает Чонгук. Просто запрещает. И никто, на самом деле, не рвется особо ехать туда. Хотя бы потому что неизвестно, как эта банда отнесется к ним. Возможно, они даже слушать не станут и просто пристрелят. Никому не охота схватить пулю в лоб.       Однако Чимин задумывается. Пуленепробиваемые так много сделали для него, а он так и не сделал для них ничего в ответ. К тому же, друзья Джинхо были единственными, кто мог помочь Чимину найти того ублюдка, что пристрелил Донхена и отомстить. Да и вообще, ему надоело казаться маленьким беззащитным мальчиком перед Юнги. — Хен, я пойду, — говорит Чимин абсолютно уверенно. — Нет, нет, вот тебя я не пущу, — твердо заявляет Юнги. — А я не спрашиваю, — отвечает Чимин еще увереннее, — я прямо говорю, что пойду именно я. Хен, тот кретин убил Донхена. Я должен найти возможность отомстить ему, я, понимаешь?       Юнги не отвечает, и только молча кивает ему. Он все понимает.       Теперь все зависит только от Чимина.