***
Его снова предали. Иногда Чимину кажется, что у него на лбу написано, что он ничего не чувствует и что можно издеваться над ним как душе угодно. Иногда Чимину кажется, что предать его — это развлечение. Увлекательное и совершенно бесплатное развлечение. Чимин устал от всего этого. Нам. Нам Минхёк. Как же Чимин сразу не вспомнил его фамилию? А эта глупая выдумка с тем, что это похищение — всего лишь розыгрыш? Как Чимин мог поверить в это? Наивный придурок. Черт, что за идиот. Размеренные шаги медленно приближаются к гостиной, останавливаются у Чимина за спиной, но он не оборачивается. Чимин не знает, что делать теперь. — Чиминни, я вернулся, — говорит Нам, обходит диван, на котором сидит Чимин, но прежде, чем он успевает сесть рядом, Чимин выпаливает: — Я все знаю, Минхёк. — Что? — Хёна-нуна мне все рассказала, — говорит Чимин. — Она рассказала, что ты сделал. Со мной, с моими друзьями, с бандой Джинхо. Я все знаю, Минхёк. Как ты мог? Нам тут же замирает. Его лицо, до этой секунды озаренное самой яркой и обаятельной улыбкой, тут же меняется, искажаясь до неузнаваемости, пылая злостью, умело скрытой за гримасой безразличия. Нам опускает руку в карман, вздыхая и выуживая из кармана телефон. Парой легких движений набирает чей-то номер. — Эй, друг, — говорит Нам в трубку. — один лисенок натворил здесь немало бед. Кажется, пора объявить охоту на лис. И только теперь Чимин понимает, какую ошибку допустил. Он выдал Хёну. Выдал, что это она ему рассказала правду. Чимин подставил ее. Теперь ее убьют. Хёна-нуна умрет из-за него. — Каких еще лис? — слышит Чимин чей-то голос из трубки. — Обычных, рыжих, — поясняет Нам. — В особености на одну. На маленького рыжего лисенка в пестром платье. — Нам, я не понимаю тебя, — говорит голос в трубке. — Ким Хёна должна умереть сегодня. Прямо сейчас, Шиван, ты меня понял? — заявляет Минхек, и Чимин даже вскакивает. — Минхек, нет! — вскрикивает Чимин, едва не вырывая телефон из рук Нама. — Нам, что ты… что ты несешь? — говорит голос в трубке. Теперь Чимин узнал его. Это Шиван. Шиван, который предал их. Шиван, который любит Хёну. — Я говорю, что прямо сейчас ты пойдешь и прирежешь свою суку, или мои люди прирежут вас обоих, — жестко говорит Минхек, а Чимин совсем срывается, не в силах больше сдерживать истерику, рвущуюся изнутри. — Минхек, не надо! Не трогай их, Минхек, пожалуйста! — Чимин не замечает, как горячие, словно расплавленное стекло, слезы одна за другой срываются с его пушистых ресниц, обжигая щеки. — Я говорил тебе, Шиван, что если твоя шавка будет плохо себя вести, то ты, именно ты будешь в ответе за это. Говорил? — совершенно спокойно говорит Минхек. — Говорил, но… — Завали ебало, Шиван, — так же спокойно и холодно говорит Нам, и у Чимина все внутри сжимается с такой силой, что он вдруг не сдерживается и воет вслух. — Минхек, пожалуйста, — хнычет он, но до его просьб никому нет дела. — Я говорил тебе, Шиван, что если твоя сука напартачит, то именно ты, не она, а ты понесешь наказание за это, верно? — Да, — говорит Шиван. Чимин слышит его потерянный, обреченный голос. Шиван-хен растерян и не знает, что делать дальше. — Ну так вот, — хмыкает Минхек. — Твоя хитрая лисичка решила помочь нашим крольчатам сбежать. Одна непокорная лисичка в стае волков… Неудивительно, что ее загрызут. И это сделаешь ты, Шиван. — Минхек-хен, пожалуйста! — Чимин срывается с места, умоляюще вцепляется в руку Нама, но Нам тут же бесцеремонно отшвыривает его в сторону, так легко, словно Чимин не весит и грамма. — Но за что? Она же ничего не сделала! — Шиван звучит настолько разбито, что беспомощная истерика Чимина разгорается с новой силой. — Она играла не по правилам. Она их нарушала. А я предупреждал: те, кто нарушит правила игры, умрут. А тут смотри как удачно вышло: и тебя наказать нужно, и Хёну прикончить. Убьем двух зайцев? — Гори в аду, Нам Минхек, — грубым басом выплевывает Шиван в трубку. — В таком случае, — Минхек вздыхает, — убьем двух зайцев не в переносном смысле, а в прямом. Иди, выкури свою последнюю сигарету, Шиван. За вами уже идут. Попутно Минхек шлет кому-то смс с другого телефона. — После всего, что я сделал для тебя? — говорит Шиван. — Мне плевать, сколько ты сделал для меня хорошего, — усмехается Минхек. — Сейчас важен лишь этот ваш косяк. И он непростителен, Шиван, понимаешь? Шиван не знает, что ответить, потому молчит еще пару секунд. — Окей, — говорит вдруг Нам, — я считаю до трех — и ты определяешься: либо ты убиваешь свою лисичку и остаешься в живых, либо вы двое, как истинные влюбленные из кинофильмов, умрете в один день. Ну же. Один! — Минхек, не надо! — снова вмешивается Чимин, понимая, что его попытки глупы и нелепы, и Нам снова отшвыривает его в сторону, только теперь Чимин улетает еще дальше. Хорошо, что падает на диван, а не на пол. — Два! Быстрее, Шиван, я не буду долго ждать, — в голосе Нама столько холода и безразличия к происходящему, что Чимину даже страшно становится. — Я тебя ненавижу, — рявкает Шиван в трубку. — Буду расценивать это как полноценный ответ, — хмыкает Нам. — Прощай, Шиван. Нам завершает звонок и шлет еще одно смс кому-то другому. Оборачивается на Чимина и заливается такой теплой с виду улыбкой, что любой другой, не зная, что это за человек, решил бы, что перед ним — прекрасный человек и законопослушный гражданин. — Малыш, чего ты расплакался? — Нам подходит ближе, касаясь рукой щеки Чимина. — Неужели тебе так жалко их? Но ведь они — предатели, обманщики! Они хотели подставить меня. Они заслужили это. — Никто такого не заслужил, — сквозь зубы шипит Чимин, но что делать дальше, не знает. Он беззащитен перед Минхеком, ведь тому достаточно сделать один короткий звоночек — и от Чимина останется только красивое имя. — Неужели ты и вправду такой? — удивляется Нам. — Сердобольный дурачок, который жалеет каждую дворовую псину. Черт возьми, я думал, ты это перерастешь. Какой ужас. — Где мои друзья? — глотая слезы, в лоб спрашивает Чимин. Это единственное, что беспокоит его сейчас. Нам только усмехается в ответ.***
Здесь чертовски холодно, а на полу лежать еще холоднее, но с Тэхёном под боком, кажется, все не так плохо. Чонгук дрожит от холода, жмется к старшему, но того трясет не меньше. Унять эту дрожь помогают лишь теплые объятья, которые утихомиривают стучащие зубы и чуть ослабляют чувство холода. — Мы умрем, да? — вдруг спрашивает Чонгук. Тэхен не склонен врать, и ложных надежд давать не любит тоже. Но этот вопрос ставит его в ступор. Он замирает на мгновение, а затем тяжело выдыхает, прижимает Чонгука к себе поближе. — Да, Чонгукки, — говорит он, легонько смахивая пыльную челку с глаз младшего. — Тебе страшно, Тэ? — спрашивает Чонгук снова. — Нет, — отвечает Тэхен, не задумываясь. Чувства страха перед смертью в нем почему-то нет ни капли. — И мне не страшно, — прижимаясь к хену ближе, говорит Чон. В комнате будто с каждой секундой становится все холоднее и холоднее, будто это камера пыток какая-то, но в обнимку все же немного теплее, нежели порознь. — Ты знаешь, Тэ, — говорит вдруг Чонгук после недолгого молчания, — наверное, сейчас я должен в панике биться, бояться чего-то, кого-то, но я наоборот счастлив сейчас. Да, Тэ, я счастлив, потому что… последним, кого я увижу перед смертью, будешь ты. Возможно, последним, чего я коснусь, будет твоя рука. Может, твой голос будет последним, что я услышу. Это звучит странно, но я радуюсь этим последним часам, может, даже минутам жизни, потому что ты будешь рядом, Тэ. Тэхен только замирает, вслушиваясь в каждое слово. — Ты столько раз говорил мне, как сильно меня любишь, а я этого не ценил, — продолжает Чонгук. — Не ценил время, проведенное с тобой, не ценил тебя, наверное. Мне жаль, мне очень жаль, что я так поступал с тобой. Наверное, я и дальше так вел бы себя по отношению к тебе, но, скорее всего, мы умрем сегодня, или завтра в лучшем случае, так что… Тэхен не смеет перебивать, хотя очень хочется вставить свои пять копеек. Но он молчит, снова убирая челку с глаз Чона. — Я люблю тебя, Тэ, — говорит вдруг младший, приобнимая хена чуть сильнее. — Наверное, я ни разу тебе этого не говорил, но я люблю тебя так сильно, что и признаться страшно. Понять не могу, как так вышло, но я люблю тебя, Тэ. Я знаю, что я не умею выражать эмоции, поэтому тебе, наверное, казалось, что мне плевать на тебя, но это не так, совсем не так, хен. Для меня уже давно нет никого важнее, да и не было, наверное, никогда. Я обижал тебя столько раз, и ты прощал меня зачем-то, а я себя не прощал ни разу, потому что ранил тебя столько раз и так сильно, хотя не имел права. Я знаю, сколько ты плакал из-за меня, из-за моих слов и поступков, но я ничего не мог поделать с собой. Наверное, такие кретины, как я, никогда не меняются, и мне не кажется, что я мог бы измениться, но сейчас осталось слишком мало времени, и я не хочу, чтобы до конца нашей жизни ты думал, что совершенно ничего не значишь для меня. Потому что это не так, Тэ. Прости меня. Тэхен потрясен. Порой ему начинало казаться, что он просто игрушка для Чонгука. Так, симпатичное решение проблемы одиночества. Его это ранило, да, но он терпел, потому что не мог по-другому. Идиотское желание быть с Чоном рядом затмевало каждый раз сознания, выселяя из головы здравый смысл и иногда, наверное, и чувство собственного достоинства тоже. Наверное, в некотором роде, Тэхен был эгоистом, потому что не думал о том, что может быть безразличен Чонгуку, и думал только, как побыть с ним немножечко дольше. Тэхен часто чувствовал себя использованным после ночи с Чоном, но упрямо возвращался к нему за чем-то, чего раз за разом не получал. Наверное, он искал любви, но не видел ее. Поэтому слышать такое сейчас от Чонгука… по крайней мере, неожиданно. — Знаешь, Тэ, — Чонгук смеется. — А я ведь уже купил тебе подарок на день рождения. — Но мой день рождения в конце декабря, еще совсем нескоро, — говорит Тэхен, улыбаясь. — Я боялся, что не успею накопить денег, поэтому начал собирать их заранее, — поясняет Чон. — Так вышло, что у меня получилось собрать нужную сумму намного раньше, хотя и пришлось рисовать даже по ночам. Тэхен потрясен еще больше. Чонгук никогда ничего ему не дарил. — И что же ты хотел подарить мне? — интересуется Тэ. Чонгук поднимает голову с плеча хена и приподнимается на локтях, чтобы взглянуть ему в глаза. Тэ улыбается. — А что ты больше всего хотел получить? — спрашивает Чон. Тэхен быстро перебирает в голове все возможные варианты, задумчиво хмурится, но улыбка ни на секунду не исчезает с его лица. — Неужели ты купил мне новую приставку? — предполагает он. — Да, — скромно отвечает Чонгук, умиляясь восхищенному лицу Тэхена, — и еще несколько игр, тех, что ты хотел, тоже. Тэхен, кажется, даже не верит. — Но ведь это же… так дорого, — бормочет он. — Мне хотелось сделать для тебя что-нибудь хорошее, — говорит младший, слегка улыбаясь. — Я взял самую красивую, тебе бы точно понравилась. Жалко, что ты не увидишь ее. Но даже эта фраза улыбку с лица Тэхена не стирает. Его Чонгук хотел сделать ему что-то приятное. Он не стал бы этого делать, если ты Тэхен был ему безразличен, верно? Чонгук любит его. Тэхен приподнимается, опирается на стену и утаскивает Чонгука за собой в объятья. Наверное, Тэхен должен переживать сейчас, но он счастлив, абсолютно счастлив. Тэхен касается ладонями холодных щек Чонгука и благодарит всех известных богов за то, что при похищении им не связали руки. Видимо, посчитали, что Тэ и Гук достаточно безобидные. Хотя, если предоставилась бы возможность, вспыльчивый Чонгук давно бы уже показал здесь всем, где раки зимуют. Но сейчас он кажется таким милым, что о таком вряд ли кто-то подумал бы. Тэхен все же не выдерживает. В конце концов, в эту комнату в любой момент кто-то может войти, но Тэхен забивает на это, ласково сминая дрожащие от холода губы Чонгука своими, разодранными и перебитыми. Чонгуку, кстати, досталось меньше, хотя он сопротивлялся больше. Но у младшего тоже перебито лицо и рана на брови, однако, это наверняка быстро зажило бы, чего не скажешь о рваных ранах на руках Тэхена. Но это пустяки, это все пустяки. Главное, что пока они оба живы, и могут быть рядом. Внезапно Чонгук отстраняется, разрывая поцелуй, и настораживается, словно испуганный крольчонок. Он во что-то то ли вглядывается, то ли внюхивается, и, осторожно расцепив объятья, отползает в угол комнаты, легонько касаясь рукой трубы в углу. — Тэ, иди сюда, — говорит вдруг он, и Тэхен медленно подползает ближе. — Что такое? — спрашивает он. — Она теплая, — отвечает Чон, накрывая только что согретыми о трубу руками ладонь Тэхена. — И как ты догадался? — говорит Тэхен, приобнимая младшего свободной рукой и позволяя ему умостить голову на своем плече. — Не знаю, просто показалось, что отсюда веет теплом, — Гук пожимает плечами, пристраиваясь к трубе так, чтобы было теплей. Тэхен прижимает его к себе ближе. Теперь Чонгук точно согреется. — Тэхен-а, — говорит вдруг младший, — знаешь, я не боюсь умереть, — он запинается, — но мне так страшно становится, когда я думаю о том, что ты умрешь вместе со мной… Я не хочу, чтобы ты умер, Тэ. Я так хочу, чтобы тебя все это обошло. У Тэхена все внутри буквально сжимается от этих слов. По правде говоря, ему за себя тоже не страшно абсолютно, но за Чонгука он готов разорвать всех на мелкие кусочки, лишь бы его никто не тронул. — Эй, — тихонько говорит Тэхен, — я люблю тебя, понял? И я не знаю, что буду делать, но я вытащу нас отсюда. Понял? Обещаю, вытащу. Тэхен предлагает клятву на пальчиках, на что Чонгук, как всегда, соглашается. Вот только в надежность этой клятвы оба верят очень слабо.***
— Слушай, сядь, пожалуйста, и успокойся. — Не указывай, что мне делать, Джун, я и без тебя разберусь! Когда Джин нервничает, он становится невыносимым, точно престарелая брошенка в критические дни. Намджун боится уже взболтнуть лишнего, потому что, кажется, еще одно слово — и Джин его пришибет на месте. Джин суетится, панически бьет по стенам, носится от одной стены к другой. Намджун же сидит в углу, который оказался более теплым, нежели остальная комната, опирается на стену и лениво поглядывает на суетящегося хена. — Эй! Выпустите меня! — кричит Джин, изо всех сил тарабаня по железной двери. Джун даже жмурится от такого громкого звука. — Блять, да не ори ты, — рявкает он. — Зачем орать? Разве непонятно, что мы по-любому сегодня умрем? А если ты будешь тарабанить по дверям, они поймут, что мы очнулись, то убьют нас еще раньше. Оно тебе надо? Джин нервно выдыхает и сползает по стене напротив Намджуна. У него руки дрожат, уж непонятно, отчего — то ли от нервов, то ли от лютого холода. Джун предлагает сесть ближе, чтобы было теплее, но хен отказывается. Ну и ладно, пусть мерзнет, если такой упрямый. Намджун понимает, что до утра они с Джином не доживут. Если сейчас вечер, конечно. Окон здесь нет, и часов тоже. Джун знает, что сегодня его, скорее всего убьют, но его это не интересует, как и то, кто именно притащил их сюда. Его голова забита совершенно другим. В моменты безысходности Джун всегда вспоминает Хёрин. Он часто скучает по ней, но сегодня он думает о ней по-другому. Он вспоминает все, что было между ними двумя. Вспоминает ее поцелуи и чувствует внутри тепло. Вспоминает ее капризы и нервные истерики и все равно чувствует тепло. Джун смотрит на Джина, на его нервно дрожащие руки и длинные кривые пальцы, на его пухлые, уже в кровь искусанные губы, на его растрепанные волосы и тонкую струйку запекшейся крови на его щеке, на его темные глаза и нервно подрагивающие веки, на его четкую линию челюсти и широкие плечи, слышит его надрывное тревожное дыхание, и тепло в груди разгорается с новой силой. Нет, это не то, что он чувствовал по отношению к Хёрин. Это что-то другое, в разы сильнее. Только если Хёрин он говорил об этих чувствах постоянно, то Джину сказать об этом все же не решается, и неважно, что длится все это уже очень давно. Он не решается признаться в этом, потому что знает, как Джин реагирует на Тэхена с Чонгуком. Но сейчас нет времени что-то скрывать. В любую минуту их жизни могут оборваться. — Эй, Рин. Хёрин оборачивается, продолжая подводить глаза, вглядываясь в маленькое зеркальце. — Чего? — А если бы… если бы тебе нравился кто-то, ты бы… — Хочешь сказать, что я тебе нравлюсь? — говорит она в лоб. — Да нет, — смущается Джун, хотя именно это он и имеет в виду. — Я шучу, — смеется Хёрин, отрываясь от косметички и усаживаясь рядом. — Продолжай. — Если бы тебе нравился кто-то, ты бы сказала ему об этом? — выпаливает Намджун разом. Хёрин улыбается и тискает его за щечки. — Намджунни влюбился! — хихикает она. — Конечно же, сказала бы, а что? Джун мрачнеет. Ему она такого не говорила, значит, у него нет шансов. — А как… как бы ты это сделала? Ну я имею в виду… — В лоб. Сразу. Мне кажется, так лучше, — отвечает Хёрин. — Если выпалишь в лоб, есть шанс, что не застесняешься. Хотя я вообще не вижу смысла стесняться своих чувств. Но зная тебя, стеснительный пряник, лучше действовать сразу. Вот, давай, потренируйся на мне! Джун от неожиданности даже в ступор впадает. — В каком смысле? — бормочет он. — Да без смысла, просто возьми и скажи это мне. Ну представь, что я — это девушка, которая тебе нравится, и скажи мне все, что хотел бы сказать ей. Давай, Джун, если потренируешься на мне сейчас, то потом будет легче! Может, она и права. Джун глубоко вдыхает. — Рин, ты… ты… — Ну же, давай! — Ты мне… ты… Джун краснеет, как помидор, а Хёрин вдруг расплывается в улыбке с громким визгом умиления. — Джун, ты засмущался! — верещит она. — Так застеснялся, ничего себе… Значит, это все-таки я? Это я? Джун смущается еще больше и закрывает ладонями лицо, тем самым выдавая себя с потрохами. — Вот дурачок, и чего ты молчал? — смеется она, накрывая своими крохотными ладошками ладони Джуна и целуя его в губы. — Хочешь, научу, как это делается? — спрашивает она и, не дождавшись положительного ответа, продолжает: — Смотри сюда. Ты нравишься мне, Ким Намджун, очень и очень сильно. Видишь? Все просто. Вот только Рин была девушкой, а Джин… Хотя какая разница, на самом деле, если жить им осталось всего ничего? Да и Джун давно уже не тот стеснительный мальчик. И, наверное, это чувство стоило бы унести с собой в могилу, но ведь Рин говорила, что стесняться своих чувств не стоит. Если бы эта девчонка не значила для него так много, вряд ли он бы прислушался к этому совету сейчас. — Джин-хен? — Чего еще? — рявкает Джин, но Намджун продолжает, как ни в чем не бывало. — Я люблю тебя, хен, — говорит он прямо, даже не ощущая тревоги внутри. — Меня все любят, — безразлично хмыкает Джин. Видимо, не понял. — Ты не понял… — Я понял, — отмахивается Джин. — Понял, что тебя стукнули по голове сильнее, чем меня. Джун старается скрыть то, как его это задело. Так и знал, не стоило задевать эту тему. — Видимо, из всех Кимов в нашем доме я один нормальный, — тихо бормочет Джин себе под нос, но Намджун слышит это. Не все сказки заканчиваются хорошо, и Джуну, кажется, не повезло. Жаль. Но зато если его сегодня все же убьют, будет не так обидно. Его ничего больше не держит.***
Хёна прячется в дальней комнате верхнего этажа. Глупое решение. Нужно было бежать к выходу из дома. Хотя там ее наверняка бы поймали. Нам точно уже дал распоряжение найти ее. Сердечко трепещет с бешеной скоростью. Хёна не боится умирать. Она просто знает, что если ее найдет кто-то, то убивать ее будут долго и мучительно. К тому же, она уже знает, кому дали распоряжение разобраться с ней. Да, Шиван любит ее, наверное, но своя жизнь ему дороже, нежели чья-либо другая. Хватило же Хёне однажды мозгов вставить прослушку в его телефон. Может, сегодня, это спасет ей жизнь. Жаль только, что весь разговор она не слышала, связь пропала. Так она хотя бы знала, куда Нам направил Шивана. А теперь же придется трястись в углу этой комнатки и надеяться, что пронесет. Хёна поправляет платье и садится в углу так, чтобы в случае чего ее не было видно из окон. Неважно, что этаж второй, от людей Нама можно всего ожидать. Телефон у нее разряжен, вызвать полицию не получится. Да и вообще, у Нама ведь и там есть свои люди. Продуманный псих. Хрупкие женские плечи то и дело подергиваются. Хёна не боится смерти, но умирать сегодня ей все же не хочется. Резкий звук дергающейся дверной ручки срывает с ее губ негромкий испуганный возглас и заставляет вжаться в стену по максимуму. Настоящий ужас охватывает ее тогда, когда, дернув ручку еще пару раз, человек за дверью вставляет в замочную скважину ключ и резко его проворачивает. Хёна не знает ни одной молитвы, но сейчас пригодилась бы хоть одна, самая короткая, успокоить нервы. Дверь распахивается, и на пороге возрастает громоздская фигура Шивана. В руке у него блещет нож. — Нашел, — говорит он, тяжело дыша. — Шиван, подожди, — просит Хёна, замечая, как Шиван сжимает нож в руке сильнее. Но он роняет его в ту же секунду, закрывает дверь и бросается к Хёне, обнимая ее и облегченно выдыхая. — Живая, — шепчет он, отстраняясь и придерживая ее лицо, озаренное облегченной улыбкой. — Глупая, что же ты наделала? — Прости, я опять сделала хуже, — кажется, сейчас Хёна так рада его видеть, что готова расплакаться. — Дурочка, тебя же могли поймать… — Я Ким Хёна, меня невозможно поймать, — говорит Хёна. — Что ты натворила? Хотела помочь Юнги из пуленепробиваемых? — Шиван получает только робкий кивок в ответ и ему этого достаточно. — Так давай поможем ему наконец. — Что? — Хёна от неожиданности даже голос теряет. — Нас ищут. И нас все равно убьют. Но мы можем успеть и не дать умереть людям Юнги. — Там кодовые замки, Шиван, я не знаю, как их открыть, — говорит Хёна. — Я знаю коды, — отвечает Шиван, улыбаясь, заметив, как в глазах Хёны снова загорается огонек. — А ты что думала? Я все решил. Нужно идти прямо сейчас. Шиван поднимается на ноги и помогает встать Хёне. Попутно подбирает нож и крепко сжимает его в руке, останавливаясь перед дверью. — Зачем тебе нож? — спрашивает Хёна, запоздало понимая, что вопрос глупый. — Ну не мог же я взять с собой пистолет, — хмыкает Шиван. — Выстрелы привлекут внимание, а нас разыскивают, чтобы убить. Шиван молчит пару секунд. Вздыхает и наконец говорит то, что, кажется, давно его гложет. — Зря я не послушал тебя, когда ты говорила, что не стоит нам примыкать к Наму, — произносит он, опуская глаза в пол. — Мы потеряли Хви, мы едва не потеряли тебя… Ничего хорошего это нам не дало, прости, Хёна, я должен был послушать тебя. Хёна лишь молча приобнимает его в ответ, берет его за руку и, переглянувшись с ним, открывает дверь. Действовать надо быстро и осторожно.