Our dreams

Телефон вибрирует на столе, вызывая глухое раздражение. Это седьмой звонок за последние двадцать пять минут. Дэмиен смотрит на часы на стене. Двадцать семь. Вибрация прекращается. Он выдыхает и проверяет телефон. Один и тот же номер. Семь пропущенных. Дэмиена тошнит. На восьмом он не выдерживает и берет трубку. — Четыре часа утра. Тебе не казалось, что это невежливо? — Извини, но Люсьен уже неделю не отвечает на мои звонки. Он в порядке? Дэмиен с силой трет переносицу. Головная боль не уходит, но становится чуточку легче. — Он не хочет с тобой общаться. — Ты давишь на него? — Конечно, я каждый вечер в пять часов приставляю к его горлу нож и принуждаю отключать телефон вместо того, чтобы пить чай. Он раздражен. Руки трясутся. — Сарказм, откровенно говоря, не твое. — Что тебе нужно? — Увидеться с Люсьеном. И с тобой. В конце концов, ты женщина, которая… Он не дослушивает. У собеседника на том конце провода, должно быть, звучат недружелюбные короткие гудки. Дэмиену плевать. У него внутри что-то трескается и ломается с оглушительным звуком. Он утыкается лбом в столешницу и позволяет себе заплакать. На утро Люсьен смотрит на него внимательно, хмуро, совсем как небо за окном. — Он опять звонил, — не вопрос, утверждение. — А ты опять плакал. — Ты подслушивал? — он оборачивается, отставляя заварник. Люсьен усмехается как-то горько. — У тебя глаза красные. А еще я тогда не спал. — В четыре утра? Люсьен цокает языком. Дэмиен вздыхает только — у него нет сил еще и на то, чтобы отчитывать сына за сбитый режим. — Чего звонил хоть? Дэмиен ставит перед сыном кружку с чаем и делает глоток из своей. — Обеспокоен тем, что ты не отвечаешь на его звонки. — Зачем? Чтобы выслушивать, что у меня не отец, а психически нездоровая мать? — Люсьен шипит почти, похожий на змею. — Знаешь, что? Да пошел он. У Дэмиена, кажется, дрожат губы. Он жмурит веки и пытается сделать глоток из кружки, и несколько капель падают на пижамные штаны. — Именно это он тебе и сказал, да? — уже спокойнее говорит Люсьен. — Пусть идет нахрен. — Люсьен, следи за языком, будь добр. Голос у него все-таки срывается. Что-то липкое сдавливает горло. Недослушанное в четыре утра царапает слизистую. «Ты женщина, которая родила моего сына». Дэмиена тянет блевать и плакать одновременно. — Эй, — Люсьен встает и обнимает его за плечи. — Давай сейчас позавтракаем, а потом я помогу тебе с макияжем, окей? Дэмиен коротко кивает, сжимая в пальцах край футболки сына. У них с Люсьеном в планах — заехать в магазин после окончания занятий, перекусить где-нибудь и прикупить пару вещей сыну, и Дэмиен ждет его недалеко от входа. Ожидание, к его великой радости, скрашивает книга, взятая из дома — Дэмиен не помнит точно, сколько раз ее перечитывал, но сюжет, наверное, ему никогда не надоест. Тень, закрывшая ему свет от солнца, вызывает некоторое раздражение. Обладатель этой тени — отвращение напополам с презрением. — Зачем ты приехал? Человек смеется, и Дэмиен рад, что тот не садится рядом, потому что иначе его, пожалуй, стошнило бы. — Я приехал увидеть тебя и сына. — Люсьен не хочет тебя видеть. Я тоже, если тебе хочется знать. Человек снова хохочет, и Дэмиен морщится. Он не любит, когда с книгами обращаются отнюдь не бережно, но его собственные руки с силой и резко захлопывают старый роман. — Это все твое влияние, — человек говорит так, будто знает, о чем; будто он пастор, отпускающий его грехи. Джозеф, без сомнения, делает это лучше. — Ты считаешь, будто я неправ, занимаясь… как, прости, это называется? — Мисгендеринг и деднейминг. Иначе: просто скотство. Дэмиен не сквернословит. Никогда. Человек цокает языком. — И ты правда считаешь это оскорбительным? — Я считаю оскорбительным само твое присутствие в этом городе, на территории этой школы и в наших жизнях, да будет тебе известно. Человек улыбается. Неприятно, ехидно. — О, наличие моего ДНК в Люсьене уже ничего не значит? Дэмиен вскакивает. Он взбешон. Он в ярости. Он подавлен. Звонок звучит словно грохот упавшего колокола. — Не смей говорить о моем сыне так, словно он вещь. — Позволь напомнить, дорогая, это и мой сын тоже. Дэмиен готов оскалиться. Проходящие мимо дети — все, что удерживает его. Он краем глаза замечает Люсьена, выходящего из здания; сжимает кулаки и веки. Вдох — выход — вдох. Он спокоен, он вежлив, он тактичен. Даже в Викторианскую эпоху конфликты можно было решать мирным путем. Когда он снова берет себя в руки, Люсьен уже спускается по лестнице, смотря на них более чем настороженно. Дэмиен не уверен, но, кажется, оставшийся у дверей Эрнест, которого он до этого не заметил в толпе подростков, более чем озадачен. Люсьен, уже подходя, бросает короткое «привет, пап», и Дэмиен даже рта раскрыть не успевает, как его отгораживают от сына. Сказать, что он возмущен — не сказать ничего. — Люсьен, я так рад тебя наконец-то видеть! Господи, ты так изменился. Это что, пирсинг? Твоя мать разве не должна запр… — Отъебись. Дэмиен не видит выражение лица человека, но отлично видит выражение лица Люсьена — и он не уверен, что тот будет настолько держать себя в руках, чтобы не ввязаться в драку. — О, выглядишь ты отнюдь не мужественно, но выражаешься просто очаровательно. Дэмиен забирает книгу со скамьи под чужой смех. — Я запрещаю ему ругаться, — говорит он. — А еще у нас были планы, так что, прошу прощения, но мы вынуждены откланяться. Он знает, что Люсьен не станет делать что-либо из ряда вон выходящее, если они просто развернутся и уйдут с территории школы. Дэмиен даже поворачивается, делает шаг, и чужая ладонь бесцеремонно хватает его за руку. Это — последняя капля, пожалуй. Он вырывает кисть резко, оборачивается с желанием накричать на человека, думающего, что его слова и обесценивание чувств других людей — правильно, что он имеет на это полное право. — У вас какие-то проблемы? Дэмиен не уверен, что видел Хьюго до этого, но сейчас он готов поверить в Бога хотя бы на минуту и двадцать секунд, которые ему требуются, чтобы успокоиться. Вдох — выдох — вдох. Жаль, что дуэли вне закона. — Все в порядке, Хьюго. Грегори уже уходит. Мы тоже. Хьюго с сомнением поправляет очки, осматривает того, и под тремя парами внимательных и отчасти гневных взглядов он стушевывается. Уже у ворот его догоняет Люсьен. Он не уверен, что хорошо выглядит со стороны, но руки, сжимающие книгу, определенно трясутся. — Эй, — Люсьен заглядывает ему в лицо, пока они идут дальше по дороге, — мистер Вега просил передать, что зайдет через пару часов. Я сказал, что мы будем рады. Он останавливается. — Мы ведь хотели ехать в магазин, и… — Нахрен. Дэмиен думает, что, наверное, другой родитель бы разразился тирадой о том, как нехорошо нецензурно выражаться, что ребенок должен проявлять уважение к старшим, какими бы уродами они не были, что, в конце концов, негоже разговаривать так с родственниками, но… Люсьен обнимает его за шею и издает звук, сомнительно похожий на какое-то нецензурное слово. — Если он еще раз явится и скажет про тебя что-то — я набью ему морду. Дэмиен не может удержаться от улыбки. — Как там вы выражаетесь? — интересуется он. — «Забей», да? Люсьен отстраняется и фыркает со смешком. — Из твоих уст это звучало невероятно отвратительно, так и знай. Руки, прижимающие книгу к груди, больше не трясутся.