Памятка

      Пока в воздухе рассеивались ужасные пыль от мощи ударов и грохот от них же, я со вздохом (и першением в горле, вызвавшим кашель), сделала единственную вещь, на которую была способна в полной мере.       «Сохранение». Щелк. Как будто слетел предохранитель — я могу делать все, что угодно, а потом вернуться для правки действий.       В груди разливается спокойствие, реальная решимость победить, смотря опасности в лицо. И делая это, я щурю глаза, оценивая обстановку.       Не то, что бы мелкий пацан представлял огромную угрозу для высокой и не слишком доброй меня, но отнестись к нему без опасения будет ошибкой: он невысок ростом и маневренный чисто за счет этого; он быстрый, так что моя массивная коса тут проигрывает и проиграет, когда мальчишка пойдет на сближение. Кстати, его оружие — лопата. Если он поймет, что меня нужно убить как можно скорее, то будет целиться и выбирать самые смертельные точки — голову, шею, — чтобы моментально вырубить. На его несчастье, для этого придется находить возвышенности, рядом с которыми я теперь не встану. Что относится к его неоспоримым преимуществам, так это то, что это место — его территория. Та же скользкая земля и моя неудачная обувь.       А еще он может выключить свет.       Вдали орет Айзек, которому безумие фильтром накинуло на голос пару децибел. Видите ли, нужно немедленно включить свет или он снесет виновному голову долой с плеч.       — Ну разве он не романтик? — смеюсь я и, на самом деле, неплохо так вижу, как двигается могильщик.       — И ты восхищаешься им?! Он так вероломно обратил в руины всю мою работу!       — Я была той, кто приказал ему сделать это, — не против взять всю ответственность на себя.       Мой голос разнесся четкой сталью. Она же смертельным холодом лежала в руках.       — Ах ты! Отвратительно! Но это так же означает, что мне придется положить тебя в гроб без какого-либо надгробия. От этого хуже только тебе, — последние слова он тянул с каким-то фальшивым сожалением.       Каждого убийцу на своем этаже держат только их желания. Не стремление потакать своим жертвам.       — Я слышу две логических ошибки, милый, — впервые замахнулась косой, лишь чудом не задевая мальчишку, который с быстрым топотом, только сильнее выдававшим его, после попытался зайти мне за спину. Периодически включающийся свет болезненно колол глаза, которые я быстро приспособила к темноте. — Первое: в случае смерти мне будет все равно. Второе: я хочу кремацию.       — Боюсь, у тебя нет выбора, — его голос становился все более раздраженным, хотя мне не было ясно, из-за моих безапелляционных блоков его ударов или же из-за моей позиции по поводу собственной смерти.       — Выбор есть всегда, — пропела я фразу, которая почему-то вечно была на слуху. — Вот ты уже выбрал себе надгробие?       Свет снова включился, и я узрела застывшего ребенка, который сквозь тыквенную маску сверлил меня молчаливо и зло — я буквально видела зеленое пламя ненависти, пробивающееся сквозь щель маски: он наклонил голову, смотря снизу мне прямо в лицо, но создавая впечатление, что смотрит свысока.       А потом свет снова погас, и Эдди начал атаковать вдвойне быстрей, заглушая лязгом собственный повышенный голос:       — Твое прекрасное личико больше не привлекает меня! Я думал, что твой характер станет лучше, когда ты навсегда замолчишь, но ты не хочешь этого делать! Ты ужасный человек, которого стоит наказать! — но вопреки его словам, он стал выдыхаться, замедлялся, предоставляя время для атаки уже мне. И я лишь издевалась, толкая его рукояткой, вместо того, чтобы порубить. Но, на самом деле, отсутствие перед ним страха как перед врагом заставляло щадить, давать фору. — Да как ты!.. Неужели… ты видишь в темноте?! — на что не было смысла даже жать плечами. Я слишком часто была вынуждена сражаться так.       Но, когда я осознала собственный промах, вызванный банально видом оппонента, он уже был оттеснен к трещине, из которой, такой юродивый, и выпал.       По неверию и глупости он застыл, не в силах спрятаться, чем я и решила воспользоваться — замах.       Но Зак решил появиться действительно неожиданно. И в этот раз, увы, неудачно: траектория сбита, и вместо того, чтобы быстро (хотя, как знать, я не так сильна, как Айзек) снести ребенку голову, попадаю в живот, да еще и рвано, тут же выдергивая лезвие со страху, вряд ли повредив жизненно важные органы. Но, тем не менее, Эдди кричит, хрипло и беспомощно, потому что это больно, и заглушает этим мое восклицание:       — Да что ж ты так пугаешь, тупица! — я так понимаю, он двигался на ощупь, пока не коснулся ладонью моей спины совершенно внезапно. В пылу своей битвы я перестала слышать его столь тихие, когда тот желает, шаги. Эдди, отрезвленный и ужаленный в задницу этим критическим повреждением, пускается наутек, зажимая дыру, из которой выпадают внутренние органы и льется кровь, оставляя видную дорожку. Хотя, судя по тому, что он смог убежать, ему в меньшей мере было больно, чем страшно за то, что случилось с его телом. Вряд ли он почувствовал. Он увидел.       Запах металла. Наконец что-то отличное от запаха сырой земли и гниения. Мне нужны несколько секунд, чтобы прийти в себя, но я успешно делаю это, обходя лужи крови, на которых можно легко поскользнуться.       Задумчиво и зло размышляю, словно не замечая пришедшего. Теперь из-за кровопотери могильщик однозначно не проживет долго, а если и осмелится встретить нас еще раз, то однозначно будет слаб. Удовлетворившись этим выводом и тем, что шкет включил свет, похоже, чтобы лучше разбирать, куда бежать, когда в глазах и так темнеет от анемии, я перевела свой взгляд на ошалевшего от такой ситуации Зака. Он вообще выглядит пришибленным и нестабильно тихим. Закинув его же косу на плечо, решила первой пойти в атаку:       — А я ведь почти снесла ему голову, — укоризненно покачала головой.       — Молчи! Это было моей работой! Этот ублюдок выключил свет как раз перед тем, как я разъебал последнее, — рукой махнул по направлению к руинам; похоже, из-за того, что все пошло не согласно плану, маньяк все еще был взвинчен, смотря свирепым взглядом на стену. Прогресс, что не на меня. Его трясло от распирающей энергии, так что сейчас он пытался держать себя в руках.       — И ведь не поспоришь. Где кирка? — вопросила я, как можно тише и спокойней.       Мое ожидание было вознаграждено и заставило его сморгнуть, уставиться на меня более осмысленно. Я повторила название инструмента, когда увидела желанную, какую-никакую, искру понимания в странных разноцветных глазах.       — А, та хрень? Сломалась, — просто сообщил он, протягивая руку за косой.       Я тяжело посмотрела на протянутую конечность, а затем с таким же вздохом отлепила тяжелое, но не подводящее остротой орудие от себя. Спорить не хотелось:       — Помяни мое слово: в твоих руках ни одно оружие долго не проживет.       — И без твоих слов обойдусь! — от затрещины я увернулась с грацией порхающей бабочки, поскольку в миг ощутила легкость освобождения от лишнего веса. Как от токсичных родителей в одночасье съехать, только чуть буквальнее и не настолько прекрасно.       — Давай лучше пойдем за ним, — готовая в любую секунду бежать от безумца, я кивнула на проем. — Добьем.       Насколько я могла помнить план этажа, то сейчас Эдди там заперт, поскольку, чтобы открыть дверь, нужно было нажать рычаг, до которого мои руки так и не дошли.       — Ха, скажи мне это еще раз, — начал он снова распаляться, пока я нашла одну большую брешь в его логике, но отмахнулась, сославшись, что его не только, очевидно, головой в детстве били, а что и похуже.       Полагаю, он как и все остальные люди, которые привязываются к другим людям, ищет согласия, поддержки своим действиям. То, что он тут у меня что-то попросил ему сказать и что это прозвучит, как приказ, ничего не значит. Он не ищет себе начальницу. Он ищет одобрения.       — Зак, — с расстановкой произнесла я. И выдохнула: — Круши.       И вот он уже поднимает пыль.

***