Памятка

      Это место не может по определению внушать доверие. Современные газовые камеры хоть выглядят цивильно, просто. А эта — как в фашисткий лагерь попала.       — Хочешь узнать что-то новое, или будем шариться в тишине? — голос мой был каким-то бесцветным, от чего мне самой стало не по себе — я не могла вернуть себе драгоценный самоконтроль. Не могла взять и изобразить, что все действительно хорошо, что могу жить со знанием, что в моем сердце прорастает что-то чудовищно живое, наивное и детское, что меня в конечном счете погубит. Я понимаю: молода, ум с сердцем не в ладу, но видела же, что бывает с такими, как я сейчас. Никого нельзя считать особенным, незаменимым. Привязываться нельзя.       А еще мы все очень боимся иметь слабость, потому что на нее можно надавить. Но Зак — нагноение, которое со временем само лопнет. Вопрос только в том, как глубоко оно поразит.       — О чем таком новом? — он с каким-то слабым интересом смотрел, как я забираю из сейфа пульт, кидаю взгляд на труп, нахожу что-то по мелочи, разрезаю ножницами ткань матраца, достаю меленький ключ, который тяжело не выронить из ладони, будто та дырявая. И все это какими-то плавными, совсем рутинными движениями, что я сама себе дивилась. Я не знала точно, что нужно, чтобы достать карточку из той дырени. Плюс это выглядело бы странно для всех, знай я короткий вариант прохождения такого вот веселого пыточного квеста. Вот только не весело.       — Ну, ты, наверное, не знаешь, но она отсылается на все те виды смертной казни, которые используются в современном мире. Интересно?       — Ну, это знание не кажется полезным, — передернул он плечами, я не видела его лица. Любимая моя коса отражала бледный холодный свет и лежала в его руках очень естественно, несмотря на то, что он, по сути, совсем не умел с ее помощью драться. Зато с лихвой купировал это безумием и умением просто переть напролом. — Но если тебе не впадлу болтать без умолку, то мне все равно.       — Я могу молчать, — заверила его я, избегая смотреть долго в затылок — он мог почувствовать.       — Нет уж, давай, раз заинтересовала! — повысил голос, снова не в силах стоять спокойно. В результате этого он быстро обошел всю комнату и из интересного заметил только «странную маску». Краткая справка о назначении противогаза его не впечатлила, так что я терялась в догадках, нужно ли мне расшаркиваться тут и что-то рассказывать.       — Эй, если это что-то полезное, то болтай. Ты же сказала, что можешь научить меня.       — Э, да, читать.       — Есть много всего, о чем я не знаю. А еще меня бесит тишина. Я не знаю точно, жива ли ты.       — Так газ еще не пустили.       — Да похуй!       Такая его резкая реакция выбила из меня желание спорить. Я прокрутила в голове темы, которые могла бы затронуть, и остановилась на насущной и условно нейтральной:       — Относительно законов страны сверху, — я показала пальчиком в названное направление, — ты преступник. При том преступник, совершивший не одно убийство — массу. За это положена смертная казнь. Не хочешь знать, какая считается наиболее гуманной? — и хоть я насмехалась, моя нахальная улыбка съехала с лица, как только я поняла, что пора двигать труп, который уже максимально сильно не имел ничего от живого человека. То есть гнил.       — Какая разница, от чего я подохну. Но, эй, — он стукнул косой, как каким-то посохом, наблюдая за мной, — я, вообще-то, не собираюсь подыхать. Ни здесь, ни где-либо еще.       — Вон та загогулина, ага… Собрался жить вечно? — я вытянулась, принимая из его загребущих рук, опередивших мои, кочергу, а потом, как так и было надо, сладостно потянулась, хрустя костяшками. Он промолчал, будто бы раздумывая, сможет ли. — В некоторых местах, — устало продолжила я, снова возвращаясь к телу, — в зависимости от того, где тебя рискнут поймать, смертную казнь можно выбрать. Смерть на электрическом стуле — обычно самая быстрая, возможно, потому когда-то считалась гуманной. Только вот был случай, где человек так отчаянно цеплялся за жизнь, что для исполнения приговора ему пришлось включать стандартные десять секунд с перерывами в минуту целых пять раз.       — А, так я еще легко отделался? — при том его лицо совсем не выражало страха, будто он говорил о помывке посуды, которую ему сегодня посчастливилось избежать.       — Ага. Поблагодари меня, что ли, работала я очень даже быстро, — позволила себе поиграть бровями, что заставило его опять сжать косу.       — Обойдешься! — едва он стал вести себя, как капризный ребенок, характерный звук сообщил о подаче газа в камеру. — Какого черта? Началось?       — Началось, — без энтузиазма согласилась я. — Похоже, ей надоело ждать. Хочешь инструкций, прежде, чем она начнет смеяться? Снова.       — Валяй, — он копировал мои движения: поднес руку к лицу, будто рукав мог спасти от удушающих веществ. Я выделила себе всего минуту на то, чтобы намочить медицинскую маску и прилепить себе на лицо, в надежде, что хоть чуть-чуть будет легче. Чего только в моем рюкзаке нет, конечно.       — Что? — поймала я его недвижимый взгляд. Он открывал и закрывал рот, и у меня зарождалось подозрение, что он сейчас начнет кричать.       — Ты…       — Хочешь такую же? Лучше воспользуйся противогазом, — потому что такой же у меня не было. А потом вспомнила о ЦУ*: — Не задерживай дыхание и не дыши глубоко. Меньше болтаем. Назначение противогаза ты помнишь, — но вряд ли он, конечно, работает. Я сощурилась в отвращении, он тут для, так сказать, персонала, в общем-то.       Но персонала по какой-то интересной причине нет.       Зак странно молчал, периодически встряхивая головой.       Было бы круто вообще не выбешивать нас обоих ее появлением, но мне хотелось знать, сколько она дала нам времени. Пришлось найти пульт из всего появившегося у меня под рукой месива вещей.       Ее голос из динамиков со звоном разлетался по закрытому помещению:       — Какое неуважение, — ее улыбка стала неуловимо жестокой, наполненной злостью и отвращением, но нужно было отдать должное ее контролю эмоций. Их я совсем не чувствовала, хотя обычно тем хвасталась.       Периодами ей явно нравилось заливать о том, как мы оба ей не нравимся, но, видимо, убить она нас так напрямую действительно не могла. В том ирония. Порой смертная казнь приводится в действие раз за разом, прежде, чем человек наконец умирает, просто потому, что сделать что-то не согласно процедуре — это уже убийство. Себя грешницей, похоже, она считать не хочет.       Я нашла у них всех что-то общее. У них у всех есть внутренний социальный контроль, позволяющий им слишком много… но не дающий поблажек. Для Зака — принцип абсолютной честности, да и он слишком туп, чтобы лгать; для мертвого доктора — мораторий: он не мог навредить моим глазам, и вообще не мог вырывать их трупам, для него они уже потухали, то есть он зачастую вообще не желал убийства; Эдди, конечно же, не уважал ничьи чувства кроме своих, да и мертвецы не имеют чувств, но убить меня без моего ведома, нанеся удар сзади, он себе позволить не мог, ему самому была необходима видимость согласия. И, наконец, Кэтрин: несмотря на то, что она сращивает свою судебную и исполнительную власть на этом этаже, она явно не преуспевает, ибо обязана соблюдать свои же правила для собственного веселья. С учетом того, что мы идем ее убить — действительно сумасшедшая.       — Вы уже знаете, какая казнь вас ожидает. Я милостива, а потому газ не смертелен… в течение часа. Однако! Если вы будете умирать слишком медленно, я заскучаю. Так что время у вас, перед тем, как я выпущу ядовитый газ, ограничено. Можете следить за ним на экране. Удачи, мои милые преступники! — и ее лицо снова разгладилось. Знаю это чувство: нравится чувствовать свою абсолютную над нами власть.       Ну ничего, я ей на пальцах объясню, кто из нас сильнее. А для этого надо действовать.       Если бы она не хотела веселья, что есть обратная сторона ее особенностей, то сразу же запустила бы яд к нам. Зак бы жил в течение пятнадцати минут — очень вероятно. И, возможно, выбрался, когда она пришла бы убирать трупы. Если бы пришла… — на этом моменте я ввернула взгляд в гниль на полу. Как же… безответственно.       Ну да. Мы бы точно были мертвы. Чертова белоручка.       — Что делать-то? — отмер Зак.       Снимать штаны и бегать, бля.       Я огляделась, напрягая память, морщась, чувствуя чужеродный запах.       — Ломай, — кивнула на массивную каменную дверь.       Пока он долбился, я переписала подсказку на запястье. Батарейки, конечно, я оставила на запасной вариант, потому что плохо мне уже становилось. А Заку я, ну как ни посмотри, не доверяла.       — Зак, как ты? — он остановился, разглядывая свою работу.       — Нормально, — буркнул, нагнувшись, чтобы рассмотреть лежащий там предмет. — Ты? — и снова остановил взгляд на лице.       — Плавно охуеваю, — на этот раз честно припечатала. И правда начинала чувствовать признаки кислородного голодания. — Что нашел?       — Щетка… НАХУЯ ТУТ БЛЯДСКАЯ ЩЕТКА? — заорал он, пуще пуча глаза на меня, будто ну я-то точно знала замысел сумасшедшей; одумавшись, перешел на камеры, но Кэтти, как мне кажется (слуховые галлюцинации пошли), только смеялась с него.       — Тише. Подвинь труп, а я найду ей применение, — и сделать все это было желательно как можно быстрее. На счастье, Айзек не стал ворчать, хотя на вопрос, почему трупа двигает именно он, у меня не было устраивавшего всех ответа.       — Эй, тебе еще не плохо? А, я ногу нашел, — и звучало так, будто должно быть взаимосвязано.       — Умничка, — почти ласково кивнула ему, не отвлекаясь от стены, на что он снова показал альтернативное богатство своего активного словарного запаса в вопросительных словах. Я на него не смотрела, но все равно замечала, что он стоит истуканом и ничего не делает, просто наблюдает.       Да, грязную ткань правда только на помойку.       — А щетка зачем? — Зак сохранил в себе какую-то совершенно страшную в своей истинности правду (и тупость, богиня упаси). Подумать только, ему на полном серьезе отрубленные конечности привычнее, чем чистящие предметы обихода. Надо будет научить его растворять кости в домашних химикатах, глядишь, заодно научится убираться.       Мне бы уже при всем желании не помог противогаз, так что с помощью Зака, поддавшего ускорения, я таки смогла достичь зияющей дыры в стене, сразу же сказав ему этим противогазом воспользоваться.       — Рассчитываю на тебя, — я напряглась и подтянулась, оставляя его одного.       — Эй! Не вздумай там подыхать! Я многое хочу спросить!       В ответ я лишь тряхнула головой, приводя в беспорядок и так запутанные волосы. Что такого он хочет знать?       Когда мне удалось не рассматривать слова Фостера как порыв странной маньячной заботы, меня даже чуть-чуть отпустило.       Жопа еле протиснулась. Колени сводило от холода и отнюдь не мягкой поверхности. Я подсветила себе телефоном путь, чувствуя, как тут концентрация газа уменьшилась. Видимо, он тяжелее воздуха, потому оседает ниже.       Было похоже, что это отверстие должно было откачивать либо фильтровать отравленное, но у Кэтти все попытки нашего убийства были немного через задницу. Так что ключ-карту я достала без особых проблем, хоть и сошло с меня семь и больше потов.       Проблемой стало возвращение. Ловить меня с такой высоты было некому. Орать я тоже не могла, потому что почти теряла сознание, но доверить карту и такое важное дело Айзеку, который нас всех так похерит, я не могла.       — Зак, — хрипло попыталась я позвать, но лишь отняла у себя заветные секунды.       Не слышит. Вот ублюдок, не слышит!       Мутный воздух для меня схлопнулся секундным отчаянием. Я не хотела так умирать. Надеялась, что смогу обмануть систему, дать нам больше чертового времени. Что продержусь сама. Переоценила.       Себя переоценила.       Падаю. Теряю ориентацию в пространстве и падаю, не чувствуя, сколько времени на это уходит — миг или минута. Перед глазами вертится, приливает и отливает только чернота.       Ощутимо, он меня ощутимо и звонко бьет ладонью по лицу. Почти не больно, но приводит в чувства, в числе которых ощущение, будто вот прям сейчас начну блевать. Но нечем, на самом деле, я не ела с утра ничего.       Надо пожрать, как только выберемся.       Вернулось ощущение своего тела, вместе с тем — боль. Я сидела на холодном грязном полу, но усталость не смогла мне позволить начать с этим что-то делать, только захлестнула задавленной и пока контролируемой паникой.       — Ив! Не для того я тебя ловил, чтоб ты все равно умерла! А ну живо открой дверь! Мне уже гадко, — прокомментировал он свой расфокусированный секунду назад, всего на неумолимый миг, взгляд, наконец поймав и мой. Темнота делала его в моих глазах загнанным, оттого, в его случае, — наиболее опасным.       Надо же, принял за должное то, что у меня все получилось.       Камень хрустел под ногами — он отошел от меня, как отшатнулся, будто видел вблизи хуже, не мог до этого разглядеть лицо, не видимое сейчас наполовину из-за маски.       Так, стоп, что? Ловил меня? Ну, да, голову не расшибла, хоть шея и побаливает.       Я собирала силы для обычной возможности сказать:       — Сумка… — чего греха таить за это время мне казалось, рюкзак ко мне уже прирос. Даже в таком состоянии я поняла и вспомнила, что оставила его, чтобы влезть в отверстие.       — Да здесь! Сраная сумка важнее наших жизней? — и она полетела в меня. Я, только начавшая подбирать распавшуюся на части себя, снова упала. Не смогла найти в себе силы на злой взгляд, встряхнула болезненной головой, пытаясь собрать жидкие, утекающие мысли. — Я не могу умереть здесь.       В моей руке, как намертво приклеенная, лежала наша возможность выбраться. И я не должна ее проебать. Или позволить то сделать Заку, нервно ожидающему чуда, не иначе.       Я протянула другую руку открытой ладонью. И обычно «не читающий мысли» Фостер схватил меня мертвой хваткой, чтобы поднять в вертикальное положение вместе с сцепленным с моим локтем походным рюкзаком.       Он позволил мне опереться на себя и довел эти такие близкие и такие одновременно далекие метры до двери.       Несколько секунд аппарат жует карту, но потом так и не отдает ее. Загораясь-таки зеленым.       Звучит колокольчик, как в тв-шоу, оповещающий: мы прошли.       Мы вываливаемся наружу, и я чувствую незабвенную радость, словно выжила в масштабной перестрелке, где на кон было поставлено даже больше, чем наши жизни или победа в войне. И Зак в роль моего сослуживца вписывается так легко и незатейливо, что я хочу назвать его лучшим другом, которого никогда ранее не имела. Но с благодарностями перебьется. Чистый воздух ударяет в голову.       Сохраняюсь. Ведь не знаю, смогу ли пережить это еще раз и не потерять рассудок.       — Поздравляю, оба грешника выжили! — под мозгодробящее шипение тюремщица вновь глянула на нас с экрана.       — Опя-ять ты, — начинает закипать Фостер. Бесполезно: мы все равно не можем ей пока ничего сделать.       Но ее голос впервые тонет в моем хриплом смехе, за который, ну и пускай, он меня сейчас прирежет, но зато я выплесну стресс.       — Пацан, молодец, — хлопаю по плечу. Ловлю странный, полный недоумения взгляд. — Мы молодцы.       — Эй! Да как вы смеете, — Кэтти почти шипит. Ее милое лицо искажается, будто темнеет, но она — совсем не то, что меня сейчас может напугать. Меня ничего не может напугать сейчас, потому что ощущение непобедимости теперь не развеет даже смерть. — Посмотрим, будешь ли ты смеяться после следующего испытания!       — Расстрел был, стул был, газ был, осталась инъекция, — загнула я непослушные пальцы, наконец успокоившись, опуская маску с переносицы, драпируя на подбородке. — А, ну, ты еще шипы рисовала, — только ее лицо вытянулось в подобие довольства, я намеренно неуважительно перебила: — Фу, стыдоба какая, средневековье. Но все-таки: ура, скоро конец, — это я обратилась уже к Заку, от которого соизволила отлипнуть.       — Много ты понимаешь!.. — но она не смогла излить на меня недовольство, ибо Фостер, что удивительно, перехватил мою инициативу.       — Да! Тебе конец, — злобно продолжил маньяк, заставив мои брови подняться на давно невиданные высоты. Серьезно? Он отстегнул ей каламбур?       Мы однозначно дурно влияем друг на друга.       Оскорбленная невинность и палач этого этажа в одном лице, скорее всего, жутко обозлилась, но, как я уже и сказала, мне было фантастически похуй.       Айзек ушел вперед в открывшуюся дверь, оставляя лениво поправлять лямки рюкзака и пялиться в стену, покрытую трещинами. Что-то мне дурно, хм-м, почему же.       — Эй! А ну шевели булками! Мне не терпится прикончить ее, чтобы не сделать этого с тобой! Я пообещал! Как видишь, я исполняю свои блядские обещания! — мои губы дрогнули, когда на его в это же время озарила радостная в большей мере, чем жестокая улыбка.       Мои медленные шаги его не устраивали, оттого Зак нахмурился, постоянно то отдаляясь, то возвращаясь. Ему хотелось что-то сказать, но пойти вперед ему хотелось сильнее.       Слишком удачно здесь подвернулось это помещение без камер, в которое меня и затащили почти мертвым грузом.       — И что делать? — уже привычно слышать это от него.       — Давай отдохнем, — предложила я.       — Аргх, не долго, — но все же согласился. — Хотя меня самого еще не отпустило.       — Я не уверена, что это был за газ. Какое-то очень медленное удушение?       — Какая сраная разница? Мы выбрались! — он оглянулся и первым рухнул к стене.       Совсем не боится уснуть и не проснуться.       Мы вроде бы уселись по двум разным углам, готовые пережить побочки, но он вспомнил то, на что, как сначала показалось, совсем не обратил внимание:       — Что там с тобой случилось, еще до того, как газ появился? И не ври мне, что все хорошо, — да ладно? Сам факт не приводит его в безумие? Неожиданно.       Из груди вышел какой-то нервный смешок.       Чего стоило перевести на него подернутый усталостью и болью взгляд. Вздохнуть, выдохнуть, словно убеждаясь, что я могу еще дышать.       — Действительно хочешь правды? Несмотря на то, что она тебе не понравится?       — Конечно хочу!       На секунду я действительно поймала себя на мысли, что хочу сказать все в лоб:       — Я думала… — «убить тебя». Скажу — и уже не смогу поймать его расслабленным. Если смогу что-то ловить… Что ж, правда не одна-единственная. Мир не черно-белый.       — Ну? — его требовательный тон стал каким-то тихим, но вместе с тем темным, с рычащими нотками. И стало ясно: злился, конечно злился.       Что ж. Начнем забалтывать издалека.       — Когда ты сказал, что вы можете покидать свои этажи, я уже второй раз думала: не можешь ли ты быть тем, кто просто втирается в доверие? Ну знаешь… у меня с таким проблемы, — впрочем, тяжело найти человека моей профессии без таких проблем. — И это был бы гениальный ход, между прочим. Играть в команде изредка весело, хах. Кроме того, знаешь, я пришла к выводу, что от тебя этого ждали. Тебя ведь до конца не объявляли моим соучастником. Только после того, как ты впервые напал, причинил увечья хозяину этажа. И я просто в очередной раз подумала об этом, но сейчас уже решила отмести саму идею, конечно же.       — Э? — он опустил взгляд, обдумывая мои слова, плавно, такое ощущение, охуевая. По его логике это вообще не могло быть возможным. Наконец у него в голове что-то щелкнуло и он осознал: — Я уже кучу раз тебе говорил, что не лгу, — будто его слова нуждались в подкреплении, он встал на ноги, нависая надо мной. — Как я вообще мог бы сотрудничать с этими ублюдками?! Ты же их видела! Они отвратительны!       — Да, знаю, — голова сама уже примостилась в угол стены, сознание плавно отъезжало. — Я рада, что ты на моей стороне.       — А? Ну… я тоже, — он поводил глазами по пространству, будто ища своим словам оправдание. — Слушай, а сколько тебе лет?       — Зачем тебе? — лениво наблюдая, задумалась.       — Надо.       — Двадцать шесть, вроде бы.       — Вроде бы?!       — У меня все документы фальшивые. Я не помню, сколько мне точно.       — Значит… — он посмотрел на свои пальцы, что-то бормоча себе под нос. — Нет. Не похоже.       — И что это было?       — Считал.       — Ого, ты умеешь считать?       — Тц, научили, — и так он замолчал, не желая больше продолжать диалог.       Закрыв глаза, стало легче избегать его необыкновенной внимательности, должной ловить на лжи. Он постоял надо мной, еле-еле удерживающей свое сознание, а потом пошел за косой. Чтобы вернуться и сесть поближе.       — Я же должен ее защищать, да? — прозвучало у меня над головой. Все еще говорит сам с собой.       Несмотря на то, что вопрос о его убийстве сам собой ушел на второй план, таки он все еще стоял и стоял остро. Это, пожалуй, единственный шанс убить его наименее шумно.       Зак быстро заснул, тревожно хмурясь. Я, спустя и свой пятнадцатиминутный быстрый сон, ласково провела рукой по его голове, на которой чувствовались грязные бинты, засаленные волосы. Отвратительно, конечно, но… никто и не учил его заботиться о себе. О других — тем более. И поздно что-то менять, скорее всего, вытащить его из собственного ада дозволено только ему. И помощь не мне ему в таком случае предлагать. Но и не лишать жизни.       Он ворчит, и точно — не сможет почувствовать нежности. Просто не понимает.       Не хочу. Знаю, что мне придется либо опиздюлить его в неравном бою, либо умирать самой, пока не пойму, как выйти из замкнутой петли. Или же быть совсем как она, суметь спастись. У меня были мысли, как отвлечь Кэтти и заставить ее выйти из-за своего пуленепробиваемого стекла, но с Заком это явно станет проще.       Вот уж да. Нашла компромисс, называется. Пошла на сделку с совестью. И далее.       В том парадокс. Я могла совершенно спокойно убивать любых людей, предавать, если того будет требовать ситуация и мой собственный успех. Но с совершенно неправедным по всем законам Фостером у меня начинается откат к тому, что называют человечностью.       Да и пес с ним. Судя по всему, такие проблемы у нас взаимны.