Памятка

      Мне доверились совершенно молча, даже не интересуясь, куда веду. Несмотря на то, что он бросил лопату, я знала, что где-то постоянно с ним есть нож, скорее всего он был в кармане, и пусть пока не ясно, как тот туда поместился. Что-то подсказывало, что одна неаккуратная интонация, — и я обязательно узнаю. Он в принципе не стеснялся себя защищать, его ничего не ограничивало, в особенности воспитание, которого не было. И, судя по всему, вряд ли оно теперь когда-нибудь появится.       Мы сели в такси, и хмурый в такой час мужчина не пожелал разговаривать. Даже на мой вежливый порыв он совсем не отреагировал. Только поглядел долго на Зака, потом на меня. Подросток сидел ломано, но жадно провожал взглядом огни улицы, запоминая, может, куда везут. Я назвала адрес чудь дальше гостиницы, которую увидела, пока смотрела в окно автобуса. С размещением Зака обещались проблемы, но его внезапно совершенно спокойно получилось отправить до лестницы и поднять на этаж повыше, чтобы заняться оплатой проживания. Даже удивительно, как легко мне пришлось получить двухместную кровать (вообще-то, я и впрямь «люблю простор») в номере, однако с деньгами становилось все хуже, это даже с учетом того, что я всегда предпочитала наличные.       Не пятизвездочная, но гостиница была приличной даже по моим меркам, однако включен был только завтрак. Чистая светлая, пусть тесная, ванная, зеркало, находящее себе место на дверце шкафа. Копия «Звездной Ночи» Ван Гога как-то приятно вписывалась в интерьер, подсвеченный в такое время мягким светом торшеров. Кровать, демонстрирующая белоснежные подушки, радовала высотой и мягкостью, когда я присела на нее с удовлетворенным вздохом. Зак оглядывался, будто не мог осознать себя в таком странном месте, но в конечном итоге, когда я сбросила рюкзак, его взгляд все равно стал прикован ко мне.       Что ж, я готова была подумать о деньгах завтра. Хотя ужин не помешал бы в первую очередь. Зака оставлять в номере — я колебалась, что выражалось в хмуром взгляде.       Он поднял голову в ответ, будто готовый спорить, и могло показаться, что он знал причину, или же, наоборот, просто напряженно пытался понять это мое выражение. Судя по всему, в его памяти подобное обычно предшествовало крикам и побоям.       Он выпрямился и оказался слегка выше, чем я себе до этого представляла.       — Не смотри, — сказал он, еле заметно кладя руку на карман.       — Я просто пытаюсь прикинуть, сможешь ли ты посидеть здесь тихо, пока я пойду нам за едой, — объяснилась я лениво, послушно делая лицо проще, о чем он, по всей видимости, и хотел попросить. — Или ты предпочтешь просто лечь спать?       — Ты покормишь меня? — прозвучало как-то странно — невопросительно.       — А не должна? — его пропитанная надеждой и сухим из-за общей апатии удивлением фраза подкатила к горлу совершенное осознание дикости происходящего. Этим ребенком никто, никогда не занимался. Он еле мог связно говорить, но говорил. И такие запущенные случаи вызывали отторжение, что с собой ни делай. Но это тот человек, который, сам того не ведая, займет место на электрическом стуле. И не убьет меня перед этим.       Я не могла четко рассудить, двигали ли мной теплота в груди, благодарность, стокгольмский синдром или само время, требующее своей линейности, не желающее ветвиться рассечением моих волевых решений. Факт был фактом. Я — и запарилась с этим ребенком. Это резко заставило чувствовать меня старше своих лет, но совершенно странно не вызывало сопротивления внутри. Как данность.       — Я никому не нужен, — тихо осмотрел мое сожалеющее выражение Зак, но, кажется, неправильно его толковал. — Мне всегда так говорили. Зачем я тебе? — он повторил этот вопрос, будто не мог сам себя убедить, что найдутся люди, вопреки всему желающие его любить. Правильно, вообще-то. Но он стоял чуждо в пространстве, будто бы правда был ни к месту, хотя стоило бы просто усадить его в кресло, и он тут же слился с атмосферой, просто слегка заскучав.       Я, отягощенная невысказанными объяснениями, подобралась на кровати. Если я сейчас уйду, ничего не ответив, он, не удерживаемый, может убежать — страх слишком силен. Поведу его за собой — второй раз так может не прокатить, по-хорошему, Зака тоже надо было зарегистрировать (показать id, которого нет, заплатить, ну да). Остается третий вариант: разжевать какую-нибудь информацию, дать задание, и уйти искать пожрать.       — Мы с тобой встретимся в будущем, ты к тому моменту уже станешь взрослым. И мне хотелось бы научить тебя чему-то, что тебе пригодится. Тобой никто не занимался, по этой причине ты не умеешь даже писать. Тут, конечно, нет твоей вины, — заверила я, вспоминая его острую реакцию на возможное обвинение. — Но делать что-то с этим надо, если ты не хочешь стать просто инструментом в чьих-то руках. Образование очень важно, его уровень определяет границы твоей свободы выбора.       У него глаза застыли под конец моих слов.       — Я не хочу быть инструментом… — и на миг страшно отчаянное безумие застыло в его разных глазах. — И… ты будешь у меня… как у других детей? — вопросительно попросил он.       Дети, правда, реагируют на отказ в таких вещах, как на предательство, но я в то же время не вижу смысла врать. Рядом его удержать может и еда, и обычный комфорт.       — Я никогда не смогу стать тебе матерью. Но то время, что я буду с тобой, я обязательно буду тебя поддерживать.       — То есть, ты со мной не навсегда?       — Нет, Зак, — и даже если бы я хотела дополниться, его забинтованное лицо абсолютно молниеносно пережило изменение от грусти и разочарования до ярости, первобытной и ограниченной лишь его телесными возможностями.       — Тогда в чем смысл?! — все произошло слишком быстро, но если бы с его взрослой версией я бы не успела совладать, то тут… ну, я заметила. Нож застыл едва ли в миллиметрах от моего левого глаза, но капли крови начали капать мне на лицо, когда мальчишка всем своем весом и быстро набранной скоростью опрокинул меня.       — В этот приют ты больше не вернешься, — правая рука натянуто засаднила: пришлась по удерживаемому лезвию. Левой больше повезло: ею удалось схватиться за его руку и рукоятку.       Но слышать он уже не хотел, лишь взревел, переполняемый той самой детской обидой. Ему никогда не приходилось контролировать свой гнев, да и контролировать себя в целом никогда не было надобности.       Поэтому мне — сердце уже начинало возвращать ритм — осталось только надавить и сделать то же, что и он со мной. Опрокинуть, взять чужие тощие конечности в болевой захват и свободной своей рукой приставить к горлу нож.       — Зак, ты боишься смерти?       — Я? — осевшим от страха голоса спросил он.       Но я ответила на другой вопрос:       — Это состояние… когда то, что двигалось, говорило или издавало звуки, испытывало эмоции… страх… оно замолкает, прекращает двигаться, оно остывает. Ты никогда не думал, что с тобой могут поступить так же, как ты поступал с кем-либо?       Зак молчал, его грудь вздымалась резко и в рваном ритме.       — Я никогда не убивал, — он говорил это, не потому что это было правдой, а потому что это было «правильным ответом», исходя из ситуации, потому что сам хотел в это верить.       — А животных? — они беспомощны, мы естественно жалеем их меньше, чем нам подобных.       — Никогда людей.       — Значит, я научу. Но со мной… будь аккуратнее. Я имею свои причины не причинять тебе боль. И буду рада, если ты отплатишь мне тем же.       Я разжала хват, и мальчик стрелой отлетел от меня в угол комнаты, смотря на меня отнюдь не трезвым взглядом.       И такой я вряд ли когда-то увижу.       — Поясню, — мне стоило начать диалог, и я уселась на кровать удобнее, убаюкивая раненную руку как можно незаметнее. — Я причинила тебе боль, поскольку ты напал первым и не собирался успокаиваться. Как ты думаешь, это еще повторится? — мое спокойствие было заразным, и Зак смог нахмуриться и в силу своих возможностей осознавать мои слова.       — Если ты нападешь первой, мне придется, — он ощупывал стену, потом его взгляд упал на светильник. Да, это неплохое оружие, если использовать элемент неожиданности.       — Я не буду первой. Мы разделяем понятия физической атаки, когда ты видишь, что я замахиваюсь, и словесной, когда я неаккуратна со словами или кричу? — медленно сказала я, убеждаясь, что все еще привлекаю его внимание словами.       — Я ненавижу, когда кричат. Когда смеются. Это… неправильно! — в это же время у него не было причины, чтобы не делать этого. И это вызывало зависть. Он хмурился, когда сообщил это, и тоже прощупывал реакцию.       — Но ты сможешь сказать мне это словами?       — Да. Отдай, — он кивнул на нож в моей окровавленной руке.       Я осмотрела ущерб беглым взором, чтобы вернуться к будущему маньяку:       — Еще вопрос. Теперь ты хочешь уйти? — после этого предложения последовала пауза.       — Мне некуда, — это неправда, даже если он всей душой ненавидит тот приютский дом. — Ты покормишь меня?       — Да, покормлю. Но ты хочешь сделать это? — допытывалась.       — Я… пока не знаю. Ты сильная. Ты можешь быть хуже других.       — Я и есть хуже. Но ты увидишь это позже и поймешь, что тебе очень повезло, что ты — это ты. Потому что я обещаю, что не причиню тебе вреда, — я начала подходить ближе.       — Мне не нравятся обещания, — пробормотал Фостер, съезжая по стене и чувствуя себя усталым и загнанным в угол.       Держа его нож за лезвие, я отдала оружие:       — Взбодрись. У меня есть для тебя первое задание. И делать придется работу совсем не грязную.       — В смысле? — насторожился Айзек, со скрытым ужасом рассматривая то мое слишком простое лицо (как и просил), то сочащуюся кровью руку.       — Тебе стоит принять ванну. Я дам тебе вещи на смену и новые бинты. Для этого мне придется сходить в магазин и приобрести все это.       — И еду?       — Голодный ребенок. И еду. Пойдем, покажу где шампунь, где гель для душа и что из этого на голову лить, — легкой походкой я направилась в светлую ванну, оставляя дорожку из капель темной крови. Холодная вода почти остановила кровотечение, но я все равно замотала рану туалетной бумагой.       — Не вонючим мылом? — и его голос совсем не выдавал в нем психопата, который пять минут назад был готов раскроить мне череп.       — Думаю, они пахнут вкусно.       — А-а, надо же, — Зак оценил, обнюхивая маленьку баночку.       Я поставила тюбики отдельно и заодно проверила, так ли все прекрасно с памятью, как мне показалось, — да. Набрала теплой воды и сказала раздеваться. А потом вышла, заметив ступор.       — Вернусь через полчаса, — кричала я через дверь. — Все это время, пожалуйста, отмокай. Если вода остынет, вытащи пробку, слей, затем снова наполни. Ты видишь, где полотенца?       — Высоко… — он, скорее всего, запрокинул голову, чтобы увидеть полки и перекладины с ними.       — Поэтому я достану их, когда вернусь. Хорошо?       В ответ вышло неясное бормотание. Я дождалась характерного всплеска воды.       И я побежала в ближайший круглосуточный магазин, на самом деле, ни разу не веря, что я найду Зака на месте по приходу обратно.       Будет тяжело.