Памятка

      Однако надо было осознавать, что ни с таким ребенком, ни со мной не пойти по пизде было невозможно. Физически.       В эту ночь мы оба не могли заснуть. Он — у стены, сидя на полу, я — в кровати, зная, что в любой момент могу истечь кровью от колотого в горло.       — Слушай, давай сделаем что-нибудь с этим, — у меня синяки под глазами рисковали тяжестью деформировать кости… по ощущениям.       — С чем, — тихо отозвались.       — С тем, что я хочу спать, но из-за того, что ты напряжен, тоже не могу расслабиться.       — Я что, должен лечь с тобой? — то есть его напрягало то, что он на полу? Почему тогда не сесть в кресло? Я зависла, пытаясь вникнуть в его логику. Он не предлагал мне уйти с кровати, потому что, очевидно, он меня уважал/боялся. Но он так же не приемлет саму идею расслабляться-спать так, потому что знает, что на полу расслабиться просто невозможно, там жестко. И он не мог лечь рядом. Это вытекало из первого пункта.       — Выложишь нож — и это хорошая идея, потому что я безоружна.       — Нет, — потому что в рукопашном бою он мне проиграет.       Я лишь выдохнула. Включила свет. Нащупала пульт. Где всеспасающий детский канал? Хочу курить и смотреть Спанчбоба, пытаясь скопировать тупое ебало Патрика.       В свете того, что качество картинки, очень мягко говоря, оставляло желать лучшего, я скорбно восстала в сидячее положение и нащупала в рюкзаке нужное.       Зак вопросительно и настороженно провожал меня взглядом, пока я натягивала халат и шла по направлению к балкону.       — Что? — спросила я, когда он резко поднялся.       — Уходишь? — и взгляд его был неверующим, толику просящим. Мне это казалось глупым, но этот ребенок правда думал, что именно сейчас я испарюсь, оставив его в одиночестве.       — В окно? — порой моя ирония не звучала как таковая, из-за чего и сейчас этот вопрос казался очень серьезным.       Зак взглянул в указанное направление и пожал плечами, повторяя за мной, как мне показалось. С невербальным языком хорошо. Его лицо не упростило свое выражение ни на грамм.       Я открыла дверь, впуская холод, от чего кондиционер перестал шуметь, и выглянула на обстановку вне номера: стулья и стол, которые тут так и просились, отсутствовали. Зима — видимо, убрали. Зак двинулся ближе.       — За мной пойдешь? — изобразила я удивление, которое, впрочем, из-за того, что я смотрела не на мальчика, казалось вызванным видом. Бездонное тучное темное небо напустило мрак на город, свет огней которого отражал снег. Земля переливалась радугой на белом, а небо контрастом забирало абсолютно все цвета. И, пофантазировав и отложив физику в какой-нибудь пыльный ящик, можно было решить, что это такой круговорот: тьма поглощает цвет, чтобы потом снова посыпать серый асфальт снежком.       Зак, поежившись, выдернул меня из славных детских мечтаний:       — Так ты этого и хотела, — мне стоит выражаться конкретнее, чтобы избежать больших разочарований. Сейчас я даже не зависла, понимая это, что есть прогресс.       — Не настолько буквально. Но раз ты хочешь, мне нет причин запрещать. Только замотайся, как я, — я кивнула на еще один белый предмет одежды, и Зак, пару раз оборачиваясь, словно проверяя меня, на месте ли, пошел утепляться к шкафу.       Взяв одинокий стул из номера, я вынесла его и примостила у стены. На Заке не было обуви в принципе, тапки он отверг, так что стул был как никогда кстати, чтобы он не отморозил себе пальцы. Он завис, чувствуя в происходящем что-то инородное. Эта моя забота. Я посмотрела на его замешкавшееся лицо, когда он послушно следовал моему совету и слушал пояснение про голые ноги, и чувствовала то же самое. Но это все равно было правильно.       Когда я просто встала рядом, поджигая сигарету, стало спокойно и лениво. Передышка, затишье перед бурей — очень похоже, наверно, так и будет. Зак сегодня не сомкнет глаз. А мне просто надо сделать вид, что я не сплю.       Или…       — Зак, ты ведь терпеть не можешь ложь?       — Что? — еще нет. Он понятия не имеет, о чем я.       Я мигом сменила тему диалога:       — Я знаю тебя уже некоторое время. Если ты понимаешь концепцию прошлого, будущего, настоящего, то, возможно, я смогла бы объяснить.       — Хочешь оставить напряжение в прошлом?*       Я опустила долгий взгляд на Фостера, который невозмутимо сидел и смотрел вдаль, будто не он только что отмочил неплохой каламбур. Потом он сдался под грузом моего гнетущего молчания: «Я слышал это по телевизору! Все смеялись».       — Ты правильно употребил фразу, — улыбнулась я, не шутке, но довольно, будто бы имела право гордиться этим маленьким его успехом. — Можно представить время, как линию. На ней есть точка, — я расчертила тапочкой на снегу кафеля балкона простой рисунок. — Это настоящее. Ты сейчас, в данный момент, — я не стала нагружать его попыткой представить, что он сейчас для меня прошлое, нежели настоящее. — Все, что правее, допустим, будущее. Там я встречу тебя в первый раз для себя. Сейчас же для тебя как раз это — наша первая встреча. Но я узнаю тебя второй раз. При обычных обстоятельствах такого не может быть, это нетипично. Люди не могут попадать в прошлое. Но я смогла.       Он слушал. Он слушал даже после того, как я закончила говорить. Смотрел на картинку и вроде бы осознавал. Последнее было видно по глазам, широко открывшимся. Снова смотрящим на шею. Способным, в теории, распознавать ложь.       — Как? — он внимательно смотрел на рисунок, поджав под себя ноги, подаваясь вперед, по-видимому, не только рассматривая, но и сохраняя тепло. Но надо проверить ему зрение.       — Не знаю. Это за гранью моего понимания. И у меня нет ресурсов, чтобы узнать ответ самостоятельно, не привлекая кого-нибудь. А идея рассказывать это кому-то, кроме тебя, мне не нравится.       — Значит, знаю только я? — «я особенный» значило это для него, и мне было все равно, как он об этом думает. Я и не выглядела, но лишь на данный момент, человеком, который запросто пришьет за болтовню. Пока даже не собиралась намекать.       — Ага. Я из будущего, и об этом знаешь только ты, — я выдохнула дым, и мальчик поморщился, цепляясь взглядом за тлеющий огонек в моей правой руке. Он относился к огню настороженно, но тот был слишком мал, так что не пугал. Зак хотел сказать что-то, но захлопнул рот и нахмурился, показывая способность концентрироваться на разговоре, которым я стала развлекать его.       — Но почему? Ты могла бы сделать много других вещей, попав сюда. Почему ты пришла за мной?       Никогда раньше дети не были так насторожены со мной. Они часто принимают доброту за должное. Они не задают вопросов, не желают копаться в причинах и мотивации. Они жаждут доброты как безвозмездного блага, еще не зная, что за все надо платить.       Но Айзек ведь не знал материнской любви, той самой единственно безвозмездной, оттого неповторимой. Но знал, что надо платить.       — Хороший вопрос, — похвалила я. — Есть много гипотез, как могут работать такие перемещения во времени и каково их воздействие на линию времени. Я придерживаюсь той, где мое здесь нахождение обусловлено…       — Не понимаю.       Стало слишком сложно.       — Что именно?       — Что такое гипотеза? — я должна была быть готова к любым вопросам, но почему-то ожидала что угодно, кроме этого.       — Ну, это… Такое… Есть явление, например, снег. Ты не знаешь точно, как он образуется, ты не можешь увидеть процесс, он слишком мал. Кто-то выдвигает гипотезу, объясняющую это. Когда ее подтверждают, она становится теорией… То есть гипотеза — это объяснение какого-либо явления, воздействия, — вообще-то, я не училась на преподавателя общественных наук. Так что почти забытая школьная программа оказалась как нельзя кстати.       — А как образуется снег? — поднял он голову, оживленно. Любопытство, стремление узнать мир все еще жило в нем.       Это хорошо.       Я посмотрела в его разноцветные глаза и улыбнулась теплой мысли. И мое тело на секунду стало легким от странной искры в груди, похожей на сохранение, но им не являющимся.       — О, — поняла я, как сильно мне придется отвлечься от темы. Я затушила окурок и призадумалась. — Пошли в номер. Мы можем разговаривать об этом не только на холоде.       Зак уснул, когда я углубилась в молекулярное строение воды и водородные связи. Я коварно предложила ему место на расправленной кровати. Поэтому стоило только аккуратно вынуть из-под его изможденного тела одеяло, чтобы укрыть.       Он и до этого притих. Я вообще не имела понятия, как долго он на том холоде собачьем выполнял эту самую «грязную работу», но вид у мальчика после ванной улучшился ненадолго. Ему давно нужно было отдохнуть. Как и мне.       Спать в кресле так себе удовольствие. На мое счастье и смекалочку, оно раскладывалось. Раскладывалось шумно. Улечив момент, я синхранизировала звуки и сохранилась.       Но самым замечательным было делать вид, будто бы я не знаю, что он наблюдает.