300 кругов ада.

— Джин, очнись, твою мать, я ж не героином тебя накачал, сукин ты сын! Намджун за примерно часа два до этого перетащил тело на небольшой диван у душевых и осторожно прикрыл его найденной где-то на полу рубашкой, а теперь с силой тряс его, встревоженно призывая раскрыть глаза. Ему было не по себе, потому что сторож не приходил в себя так долго. Потому что тот трясся и кричал, умолял и плакал в отключке. Потому что звал его. Имя Намджуна слишком много раз покидало пухлые губы, и из-за этого его мозг отдавал назойливым сигналом об опасности. Он уже давно решил, что для психики Джина было бы слишком подлым ударом дать его своим парням, и скрепя сердце отказался от этой жестокой затеи. Он понимал, что мог бы показаться слабым в глазах у подчинённых. Понимал, что дал слабину как главарь. Понимал, что глупо рискует. Но не мог ничего с собой поделать. Поэтому он выпроводил своих ребят ещё когда Джин потерял сознание, создавая для себя некоторый вакуум, пределы которого информация не могла покинуть. Он надеялся, что они ничего не слышали и не видели, и что о его поступке никто не узнает, иначе нагрянут проблемы. Во всяком случае придётся потом их расспросить. Чёрт. А ведь Нам не желал Джину зла, как бы по-идиотски это ни звучало, хоть и проучить старшего он всё ещё считал полезным. Он хотел принять его предложение поиграть вдвоём взамен. Но с пробуждением Джина все планы потерпели крах. Тот резко выпрямился и, увидев удивлённого Намджуна, схватил его за плечи и будто в бреду протараторил, сразу же начиная горько плакать и ощутимо трястись: — П-прошу тебя, пощади, спаси меня, я всё сделаю, что ты хочешь!.. — Джин дрожащими руками провёл по волосам ошарашенного младшего, не стесняясь своей наготы перед почти одетым парнем. — Я-я буду твоим, управляй мной, бей, т-трахай, только убери их от меня, у-умоляю! Я м-молю тебя, пожалуйста, с-сжалься, не бросай…! Он полез на пол на колени, но тогда понял, где находится, и внезапно стих. Намджун же сидел и не двигался, так как парализующий страх не позволял ему сделать хоть что-нибудь. Он широко раскрытыми глазами смотрел на старшего, пытаясь понять, что за хрень, когда тот сам медленно встал и ошалело схватился за задницу, что-то проверяя, затем простонал и схватился за голову, после чего снова плюхнулся на диван. Нам немного отошёл от шока и попытался мягко дотронуться до Джина, чтобы стереть слёзы с его припухшего лица, но тот резко отпрянул, почти визгливо проверещав: — Не трогай! — Что происходит? — парень терял нервы и терпение с большой скоростью. — Что за хуйня? Джин снова молча поднялся и выглянул за дверь, попросив воды у одного из стоящих и сторожащих вход ребят. Тот вопросительно посмотрел на Нама и отправился за напитком, когда тот ему коротко кивнул, мысленно чертыхнувшись. Следующие пятнадцать минут старший одевался и приходил в себя, медленно выпивая по глотку воды и собирая себя в кучу. Он понял, что это был сон, и был настолько рад этому, что готов был прыгать от счастья. Вот только сил вообще не было. Ни капельки. И желания тоже, так как всё постепенно наваливалось на него осознанием, что ничего ещё не решено. Он всё ещё проиграл. А Намджун еле сидел на месте, то и дело поглядывая на медленно обретающего спокойствие парня. Он предполагал, что тому приснился кошмар, но ещё ни один кошмар в переполненной ужасами жизни Нама не завершался вполне реальными мольбами и криками, а также рекой слёз. Что же ему приснилось, если он так на всё отреагировал? В тот момент он увидел, как Джин опускает пустой стакан на стол. Он выглядел уже менее разбитым, чем за четверть часа до этого, и поэтому Намджун спокойно, чтобы не напугать, спросил: — Что тебе снилось? — Нам не был уверен, хотел ли он узнать ответ на этот вертевшийся на языке вопрос. — Наказание, — Джин даже не посмотрел на парня. Намджун не ответил. Он всё понял. Старшему снилось, что главарь отдал его своим подчинённым на растерзание. Интересно, что экстази решил подействовать именно в таком формате… Может быть, это оттого, что для Джина наркотики были впервой. Джун не помнил, что случилось с ним после первого принятия наркотика: так давно это было. Однако он, к сожалению, помнил кое-что другое. — Сука! Вечер пятницы. За окном снег и праздничная атмосфера, по улицам пружинисто шагают люди с многочисленными разноцветными пакетами в руках. В соседнем дворе возвышается покрытая пушистым снегом сияющая ёлка, а гирлянды переливаются красным, зелёным и жёлтым. — Я кому говорю, блять?! Десятилетний Намджун отвернулся от окна, с грустью упуская ненадёжно укутавшее его в свои мягкие объятия спокойствие, только ради того, чтобы увидеть перед собой некоторое подобие человека. Это грязное существо качалось и мерзко ухмылялось, всё ещё держа в руке шприц. — Да, папа? — он старался звучать мягко и покорно, чтобы не злить отца. — Ты наебнёшься к этому… — он остановился и вдруг расхохотался, некрасиво плюя на пол. — К Жребню, за гариком. Джуна передёрнуло. Он ненавидел ходить за героином или же любым другим наркотиком, потому что это представляло собой перелезание через почти безжизненные трупы, которые из-за очевидной передозировки лишь лежали и смеялись или плакали. Иногда он попадался под горячую руку заядлых наркоманов и его били, иногда прижимали к стенке и угрожали быстрой разборкой, включающей в себя изнасилование и насильное принятие какой-то дряни. Да и сами наркоторговцы смотрели на него с презрением, просто потому, что он существует. Ему говорили, что он загрязняет окружающую среду лишь существованием. Говорили, что станет наркоманом. Говорили, много говорили, а он лишь молчал, потому что боялся. Каждый день мальчик просыпался от кошмаров с криком на губах, а засыпал со слезами на глазах и мокрой подушкой. Ему уже не хотелось спасти родителей, потому что он понимал, что это невозможно. Но привыкнуть к такому их состоянию оказалось невозможным. За все десять лет своей жизни он не получил ничего, что должен был бы получить ребёнок от своих родителей. Он не ходил в школу, всему научившись собственными усилиями, у него не было друзей, родственников, никого, кроме родителей. И он боялся. Боялся, что потеряет их, несмотря на всё. Боялся, что с ними случится что-то. Боялся, что сам не выживет, потому что не знал. Не знал, что такое жизнь и какой она должна быть. Он лишь знал, что не такой. — Хорошо, папа, — потому что «нет» не существовало. Он хотел надеть куртку, но отец выгнал его на улицу лишь в свитере, матом объясняя, что такому гадёнышу и этого будет достаточно. Он бегом сходил, куда надо, и быстро вернулся домой, пытаясь отогнать уже знакомые картины людей, уничтоженных наркотиками. Зайдя и разувшись, он понял, что в доме есть ещё кто-то, кроме его родителей. И это дало ему надежду. Намджун зашёл в гостиную. За грязным, кое-где заляпанным белым порошком столом сидели трое: мать, отец и незнакомый мальчику мужчина. Как только Нам появился, тот повернул к нему голову и оценивающе прошёлся глазами по его телу. Впервые Намджун почувствовал себя настолько неловко, что хотелось уйти от пристального взгляда и не возвращаться. Он не понимал, что происходит. — О, вот и он, — его мать воскликнула и поманила его к себе рукой, и тот покорно подошёл. — Молодец, принёс герасима. Видите, он послушен, как мы и говорили. Когда она потрепала сына по волосам, он окончательно понял, что что-то не так. Она никогда этого не делала. Никогда. — Я считаю, что ваша цена преувеличена, — мужчина высказался чётко и серьёзно. — Его тело не такое уж и заманчивое, каким вы его описывали. Кожа да кости. И он, видно, совершенно не опытен. Его надо будет учить за мой счёт, одевать, кормить, так что всё не так сказочно, как вы мне представляли. — Хорошо, мы согласны принять ваше предложение и вашу цену, — наркоман быстро ответил, нервно отбивая ему одному известный ритм ногой. — Давайте деньги. На стол лёг чемодан. Родители Нама жадно открыли его и кивнули, радостно улыбаясь. А сам Намджун всё ещё стоял в ступоре, когда его мать и отец собственноручно подписывали контракт. До него не доходил весь смысл этой ситуации, он не хотел, отказывался понимать. — Иди сюда, Джунни, — мужчина теперь поманил его к себе, поднимаясь со скрипучего стула. Намджун медлил, но, взглянув на родителей и заметив их злые лица, сделал, как ему было велено. Он не знал уже, кого бояться. Мужчина был высоким и статным, даже слишком. Усы и серые глаза шли ему, а на губах играла вечная ухмылка. Злая ухмылка. Когда Джун подошёл, тот собственнически схватил его за локоть и потащил за собой, не говоря ни слова. Он не позволил ему попрощаться с родителями. Не позволил собрать вещи или же одеться потеплее. Он просто засунул его на заднее сиденье бесшумно подкатившего мерседеса. Уже этим вечером мальчик всё понял. Он понял, что случилось, что происходит и что будет происходить, пока его тело не станет недееспособным. Он видел большое количество таких, как он сам. Много мальчиков, так как бордель был исключительно мужской, много парней и не так много мужчин. Наверное, достать детей было легче, чем взрослых, так как не каждый нормальный мужчина захочет по собственному желанию работать в борделе. Да и, к тому же, детям не платили. Все они были уже без родителей. И все принадлежали одному-единственному человеку. Господину Цу. И если некоторые даже не до конца понимали, что происходило, то Намджун понимал. Он отличался невероятным умом, несмотря на отсутствие образования. Он мечтал когда-нибудь закончить школу, но его любовь к книгам была удачно растоптана; он мечтал работать и зарабатывать в достойной фирме, но это оказалось невозможным. Настолько же, насколько невозможным стало жить в таких условиях. Когда его невинность взял за огромные деньги незнакомый старый извращенец, той ночью с жестокостью втрахивая его в мягкую кровать под бой курантов, теперь похожий на погребальный марш, он осознал, что его продали, а также почему. За дозу. И почему-то показалось, что не больно. Сперва больно было лишь физически, потому что с его телом обращались слишком грубо, не обращая внимания ни на что. Но это была всего лишь начальная стадия боли, как в наркомании. Начальная стадия вскоре переросла в нечто большее, когда мальчик перечувствовал всё негативное, что возможно. Он боялся и робел. Он не сопротивлялся. Но также он возненавидел. Но вся эта ненависть разбивалась вдребезги перед господином Цу. Наму казалось, что у того какая-то высшая власть над ним, потому что он никак не мог сказать ему хоть что-либо негативное, чтобы показать, насколько ненавидит. Послать хотя бы. Однако нет, ничего не получалось, никогда, нигде. И поэтому он покорялся и молчал, убивая себя изо дня в день. Но Намджун никогда не помышлял о настоящем самоубийстве. Он знал, что всему придёт логический конец. Как оргазм, всё хорошее происходит лишь в конце. Сила его духа ещё тогда была неоспоримой. Джун с трудом стряхнул воспоминания. Он даже не хотел знать, какие красочные образы подбросило безусловно богатое воображение старшего тому, но он мог активно предполагать, судя лишь по истошным крикам. И хоть Монстр никак не отреагировал, он понимал, что не поступил бы так. Не смог бы. А за это время старший внимательно за ним следил, вконец всё же сухо спросив: — Ты выиграл. Что ты со мной сделаешь? — лёд в словах и трещины в сердце. — Ничего. Ответ получился слишком резким: больше, чем того хотел сам Нам. Его очень раздражала мысль, что тот думает, что после всего главарь сделает с ним такое. Что за бесчеловечная тварь он в глазах у Джина? — Правда? — удивление получилось скрыть лишь за сарказмом. — Нет, блять, ложь, — младший всё же не выдержал, раздражённо бросив в Джина резкие слова. — Ты за кого меня держишь? — За главаря «Deceptio Visus», — тот не унимался, даже видя, что Намджун не в шутку раздосадован. Младший не хотел признавать, что справедливо. — И что, по-твоему, мы там детьми питаемся? Щенков бьём? — он встал и врезал ладонью по столу прямо перед старшим, окуная его в свои эмоции с головой. — Охренел?! — Я просто… — он поперхнулся. — Ты просто. Просто! Я сказал, что прощаю тебе проигрыш, хоть наш договор и был чётко сформулированным, а ты, блять, просто! Знаешь, забудь сегодняшний день и избегай меня, — он отвёл взгляд от медленно наполняющихся влагой глаз Джина, — поверь, для тебя так будет намного лучше. Иначе я за себя не ручаюсь. Он резко пошёл к двери и, даже не оборачиваясь, бросил: — И да, Ким Тэхён, в отличие от тебя, исправно выполняет наказания, и не мешай ему в этом. И затем ушёл, оставив Джина в одиночестве сожалеть о сказанном, сделанном, а больше всего — прочувствованном.

***

В камере на утро пятого дня творилось нечто. Намджун вернулся около половины пятого утра и разбудил всех громким матом, звуком треснувшего стекла и жёстким заявлением, адресованным сонному Тэхёну, что у того ровно две минуты, чтобы подготовить себя. Младший же, понятное дело, на самом деле не успел даже встать, как главарь грубо поставил его раком и стянул с него низ, не обращая ни малейшего внимания на отчаянные просьбы дать ещё хоть одну минуту на подготовку. Ворвался Намджун в трясущегося парня со всей силы, не обращая никакого внимания на струйку крови, сразу же испачкавшую белую простыню, а затем продолжал резко вбиваться в него. На эту сцену смотреть было попросту страшно, и поэтому Юнги и Чонгук лишь тихо сидели на своих койках, смотря вместо этого друг на друга. Они не понимали, что же могло так сильно разозлить обычно хладнокровного наркодилера, и искренне надеялись, что всё это вскоре закончится. Так как такую ярость парня они видели лишь два раза в жизни. Первый раз закончился массовым убийством клана, а второй — колумбийским галстуком мэра. Однако теперь всё скорее всего закончится лишь одним порванным анальным отверстием. Не так уж и плохо, да ведь? Тэхён так не считал. Когда Намджун кончил в него, он уже не кричал, так как голос сорвался, а хрипел. Он звал на помощь всех, кого знал, включая киллера и Чона, но они не решались подойти до того момента, как в камеру зашёл кое-кто, заставивший невозмутимого Шугу нервно сглотнуть. — Что здесь происходит, товарищи, а? — вошедший захлопнул за собой дверь камеры. — Что за хуйня? У входа в камеру стоял главный надзиратель, Чон Хосок, и не слишком счастливо смотрел на ухмыляющегося Намджуна и контрастом к этому рыдающего Тэхёна. Первый резко поднялся с койки, громко хрустя пальцами, и с вызовом подошёл к Чону-старшему, встав впритык к нему: — Наказание происходит. Присоединишься, самец? Но Хосок будто ожидал такие слова и не медля ответил, слегка лишь усмехнувшись: — У меня есть, кого наказывать, спасибо, — он мимолётом бросил взгляд на напрягшегося Юнги и заинтересованного Чонгука, а затем продолжил, смотря уже прямо в глаза главарю, — а сейчас мне отчего-то хочется и тебя так же выебать, как ты его. Чтобы вся тюрьма слышала. Как думаешь, понравилось бы тебе, самец? Тот не отводил взгляда ни на секунду. Он с удовольствием направлял теперь свой шипучий гнев на удачно подвернувшегося сторожа, и поэтому внезапно сильно толкнул его, впечатав в стену: — Признайся, что ты не этого хочешь, — нагло, прямо в лицо. — Мы все поймём, да, куколка? Тэхён, к которому этот вопрос был направлен, испуганно лежал на кровати, свернувшись в клубочек, и тихо скулил от отвратительной боли, даже не пытаясь ответить. Он переваривал случившееся. В голове крутился лишь один вопрос. За что? А неудовлетворённый проигнорированным вопросом Намджун стремительно сорвался с места для того, чтобы схватить теперь его и выбить из парня ответ, но был остановлен стальной хваткой Хосока. Резко повернувшись к старшему, главарь невольно встретил лицом его крепкий кулак. Но он даже не схватился за ушибленное место, а замахнулся, чтобы дать достойной сдачи, как между ними вклинился Юнги, пытаясь одновременно и задержать руку Нама в полёте, и блокировать нахальный взгляд Хосока, действующий на первого как красная тряпка на быка. — Хватит, хватит, блять! — учащённое дыхание. — Я не хочу смотреть на эту херню здесь! Хватит, Намджун! Хосок уже без усмешки посмотрел на обоих. Он был недоволен, если не зол. — Я тоже не намерен здесь торчать до завтрака. Зато ты, Ким Намджун, его обязательно лишишься. И он рывком схватил его руки и надел на них наручники. Теперь он крепко держал его, не позволяя преступнику дёргаться и этим только сильнее раздражая его. Намджун прорычал: — Ты пожалеешь. — Мне плевать. И, толкнув Нама к выходу, он собрался пойти с ним, как Шуга негромко спросил: — Куда ты его ведёшь? — В одиночную, — и, уже тише, наклонившись и почти касаясь губами уха старшего, — кстати, я запретил тебе материться, малыш. Тебя тоже ждёт наказание. Юнги бы зарделся, не будь его кожа цвета самого светлого оттенка белого мрамора. Он отпрянул и позволил надзирателю уйти с Джуном, так и не осмелившись поднять опущенный взгляд. Он выглядел необычайно ранимо в течение нескольких секунд, и встревоженный Чонгук подошёл к нему, положив руку на плечо: — Мы заставим этого ублюдка пожалеть, что связался с нами, хён, — он заметил, как лицо Шуги вновь стало обычным, без намёка на слабость, — не стоит переживать за Джуна, мы вытащим его оттуда за считанные минуты, стоит только постучаться куда надо. Юнги отрицательно покачал головой, слабо улыбаясь младшему: — Я не переживаю, Чонгук-а, не бери в голову. Конечно, вытащим. Я сам этим займусь. Киллер повернулся и заметил смотрящего куда-то мимо них во все глаза Тэхёна. Тот сразу же укрылся, от страха чуть не зажмуриваясь, после чего Шуга взглянул на дверной проём, где теперь стоял другой человек. Точнее, тень, так как Юнги не успел его разглядеть: так быстро он скрылся. Он поднял бровь и в лёгком замешательстве бросил: — Что за чертовщина сегодня происходит? Чонгук равнодушно пожал плечами и взобрался обратно на свою койку, собравшись досыпать оставшиеся часы. Шуга бы сделал то же самое, но у него появились дела поважнее, так как Нам не сможет их уладить. Он вышел, а за ним, но совершенно в другую сторону, поплёлся и еле передвигающийся Тэ.