300 кругов ада.

Несмотря на то, что Чимин честно постарался, Хосок не собирался позволять ему расслабиться. Видимо, награду он ещё не заслужил. Пак зажмурился, когда ладонь старшего зарылась в волосы и снова сильно потянула назад, а затем контрастом растрепала волосы и почти нежно погладила. — Хороший мальчик, — его глубокий голос уже как наркота, когда перед глазами и так мутновато, когда мир делится на «до» и «после». — Хороших мальчиков ждёт награда, так? — Да, господин, — завороженно ответил Чимин, сглатывая вязкую слюну уже в сотый раз. — Чего тебе хочется, крошка? — беспощадно дразнил тот, вытаскивая на поверхность всё то, чего в Чимине прежде и не подозревалось. — Вас во мне, — протянул младший, облизав губы. — Пожалуйста… Хосок не ответил и лишь подхватил его на руки, следом поставив на четвереньки на столе. Поза была достаточно однозначной, и Чимин уже успел понадеяться, что наконец-то сможет достичь разрядки, но старший успешно разрушил эти робкие надежды. В выпяченной заднице оказалась анальная пробка, тут же начавшая жёстко вибрировать. Пересчитав все звёзды, появившиеся перед глазами, Чимин громко простонал, так как член, который обвивало кольцо, был против всех этих махинаций. Казалось, тело рассыплется на мелкие частички от всей ситуации, от стопудово ухмыляющегося Хосока за спиной, от сносящего крышу неправильного и ненормального удовольствия, от невозможности сделать хоть что-нибудь, чтобы самому себе помочь. И тут всего один приказ, окончательно убивший разум. — На пол, крошка. Пятьдесят отжиманий, живо. Чимин даже поднял голову, подумав, что не расслышал, но побоялся переспросить. За что? За что так жестоко? Наручники сняты, ничего не удерживает его от того, чтобы снять чёртов адский металл с члена, кроме одного лишь замечания. — И только попробуй прикоснуться к себе, — почти прорычал Хосок, пуская по телу табун мурашек. Чимин неуклюже слез со стола, почти удивляясь из-за своих поступков. В голове даже не появилась мысль о том, что неповиновение в данной ситуации могло бы являться для него спасением и возможностью быстрой разрядки, как ни о том, что унижение пора бы прекратить, пока оно не достигло небывалых размеров. Но нет, этих мыслей не было, лишь слова Хосока, его приказ, уже струящийся по венам вместе с кровью. Он всё ещё чувствовал наручники на своих руках, теперь уже невидимые, но держащие всё так же крепко. Чимин не только ни разу не прикоснулся к себе, но ещё и опустился на колени, потом на живот, а затем, приняв характерную позицию, начал делать эти самые отжимания. С вибрирующей анальной пробкой в заднице, с кольцом на члене, с гримасой боли на лице. Волосы уже давно намокли от пота, который беспорядочно струился по лицу и капал на пол, а тело не чувствовало ничего, кроме желания. Желания умереть, сдохнуть от своей слабости. После пятого он распластался по полу, пытаясь прийти в себя и продолжить мучение. Руки ослабли, отказываясь больше держать, а ноги и вовсе стали ватными. Он не мог уже думать, не мог двигаться, не мог сопротивляться и делать хоть что-либо. Даже дышать казалось слишком сложным занятием. — Умоляю… — на выдохе получилось произнести лишь одно слово. И ему не хотелось, чтобы именно это слово стало его последним. Хосок присел на корточки ближе к Чимину и прошёлся по мокрой спине вдоль позвоночника ногтями, царапая. Боль только ещё сильнее возбуждала Чима, если вообще возможно было возбудить ещё больше, и он, уже не в силах держать голову над полом, опустил и её. — За что были второе и третье наказание? — спросил старший, проходясь ногтем между половинками. — Враньё… И о-опоздание… — собрался с силой Чимин и прошептал, почти неслышно. — В обратном порядке, крошка, — теперь сам Хосок поднял его голову и заставил смотреть себе в глаза. — Последнее наказание было за враньё. Вырежи себе на лбу, что ложь у меня расценивается как худшее преступление, если не хочешь, чтобы я это сделал сам. Сейчас это было лишь напоминанием. — Да, господин… Простите… — опять же слишком тихо, но Хосок услышал. Чимин обещал себе, что ещё попросит прощения нормально, когда придёт в себя, когда к нему вернутся голос и силы. Мысли превращались в кашу, ни одна не могла дойти до законного конца, потому что тело чувствовало себя так же. Он был на грани, той самой, которую переступать не советуется, но он, кажется, уже переступил. Хосок опять же подхватил Чимина, словно тот был пёрышком, и бросил на спину на диван, усаживаясь там же. Он приподнял его тело и согнутые ноги, так, чтобы открылся вид на анал, в котором всё ещё вибрировала пробка. Вынув её одним коротким движением, он сам пристроился у входа и рывком зашёл, одновременно так же резко снимая с члена кольцо. Хосок сперва думал вообще не позволить младшему кончить, но потом передумал, понимая, что так наказание останется в воспоминаниях особенно ярким, особенно устрашающим. Чимин чуть не задохнулся, когда после всего нескольких толчков он почувствовал, что кончит. Всё тело сжалось под натиском предстоящего сильнейшего оргазма, который обещал принести с собой забвение почти так же эффективно, как наркотик. Разрядка была феерической, такой, какую Чимин ещё не испытывал. Вскоре и сам Хосок кончил внутрь, несколькими секундами позже выходя и любуясь лежащим перед ним в полуобмороке парнем. Тот являлся непонятной массой, сделанной из спутанных розовых волос, потного тела и засосов, крови и царапин. Зажимы на сосках тоже отправились куда подальше, но ошейник Хосок не захотел снимать, упиваясь своеобразной эстетикой. Он задумался о том, что же Чимин сделает дальше. Как он встанет и сможет ли ещё раз не опуститься на колени, ещё раз соврать или же хоть как-то выразить неповиновение? Хосок даже в самом начале подумал, что жаль ломать такой прекрасный характер, жаль забирать возможность быть собой, но это был выбор самого Чимина. Вряд ли он не понимал, на что подписывается, и поэтому он мог корить за тупость только самого себя. С другой стороны, Чимин не думал. Было слишком трудно делать даже это, и поэтому он пытался успокоиться, слушая собственное дыхание. Оно было глубоким и всё ещё неравномерным, учащённым. Но почему-то оно эффективно успокаивало. Наверное потому что оно могло и уйти насовсем. Осознание отвесило ему звонкую пощёчину в виде сырых фактов, которые Чимин ещё не был готов принимать. Он кончил. Несмотря на унижение и боль, он кончил. Они даже помогли ему достичь великолепнейшего оргазма. Чимин был в руках Хосока тряпкой, пластилином, который только бери и формируй в что-то по собственному желанию. И что получилось? Нечто паршивое, отвратительное, ненавидящее себя с ног до головы, изнутри и снаружи. Он хотел кричать, кричать и материться, но сил не было. Он хотел подойти к окну и броситься, но не было ни смелости. И нет, не из-за Хосока, а из-за себя самого. Смелости не было, потому что он ненавидел себя, но всё ещё любил жизнь. Любил её ненормальной, ревнивой любовью, долго не давая её никому в руки, да даже потрогать. И теперь жизнь его зависит уже не только от собственных решений, а ещё и от постороннего человека, вихрем перевернувшего его жизнь и унёсшего её куда-то к чёртовой матери. Но она всё ещё смотрит на него своими стеклянными глазами и шипит, чтобы Чимин не отпускал, чтобы вгрызся с силой и не отпускал, иначе конец, конец, конец, конец. Конец? Нет, для его любви к жизни нет конца. Он умрёт с этой любовью, чувствуя её под кожей, чувствуя, как она согревает каждую молекулу, частичку души, как душит и позволяет дышать одновременно. Он никогда не откажется от неё ни добровольно, ни под принуждением. Даже если ради этого придётся убить себя морально, раздавить и не оставить почти ничего. Ведь вся правда не в том, что Чимин никого не любит. Он симпатизирует, он оценивает, он недолюбливает, он ненавидит. Но его сердце отдано лишь жизни. И тут мрак его накрыл в свой мягкий кокон, спасая от дальнейших размышлений и обещая спокойствие хоть на некоторое время.

***

Проснуться с мягко посапывающим парнем под боком — уже нечто, но проснуться, тут же полностью осознав, что этот парень Ким Тэхён — верх облегчения, во всяком случае для Чонгука. Вспомнив, что могло случиться, он вздохнул и затем невольно улыбнулся, замечая спокойный сон старшего, который шёл контрастом к событиям прошлой ночи. Вставать не хотелось, чтобы случайно не разбудить, но Тэхён тут же задвигался даже из-за мягкого шума простыни. Он сонно раскрыл глаза и проморгался, пытаясь получить чёткое изображение лица напротив. Да, он помнил всё, каждую секунду, и возвращаться в реальность не хотелось, особенно когда всё выглядит так хорошо, когда конкретный момент приносит больше счастья, чем вся жизнь вместе взятая. Они смотрели друг на друга несколько секунд, не говоря ничего и не считая слова нужными, когда и так хорошо. Зрительный контакт прервал сам Чонгук, услышав со стороны входа в камеру возню и скрип. Он сел на койке и посмотрел на Намджуна, у которого на лице отражалось как минимум десять различных эмоций, и ни одна из них не являлась положительной. — Намджун блять, прекращай шуметь, — послышался сверху хриплый, сонный и раздражённый голос Юнги. — Твою мать, — только и было ему неопределённым ответом, вместе с нервным подёргиванием плеч. Намджун чувствовал себя, словно в трагедии в качестве главного персонажа, который только и делает, что попадает из одной отвратительной ситуации в другую с большой скоростью и ещё большей решительностью. Но ведь герой трагедии совершил трагическую ошибку где-то на пути к печальной концовке. А Намджун тут причём? Какая трагическая ошибка является причиной всего дерьма, что происходит в его жизни? Главарь ещё не привык чувствовать себя так неуверенно, так уязвимо. Может быть, та самая трагическая ошибка — любовь к Джину? Да, он оформил это чувство в слово, этим самым заключив его в некоторые рамки. Любовь ли это? Наверное, да. Намджун не слишком разбирается в этом. Не то, чтобы у него был большой опыт, связанный с этим чувством. Но одно было понятно: все, кто осмелится дотронуться к Джину, будут иметь дело с Намом. Даже если это Чонгук. Намджун чуть слышно вздохнул и устремил нечитаемый взгляд прямо на младшего, который тут же зеркально отразил его своими глазами. Он почувствовал, что что-то не так, и встал и спросил, всё ещё не подходя к Наму: — Да? — его недоумение было искренним, настолько же, насколько и начинающая появляться тень раздражения. — Подойди-ка, Чонгук, — сказал старший, немного наклонив голову в сторону и попытавшись унять иррационально вспыхнувшую из-за хладнокровия младшего злость. Чонгук повиновался, подойдя почти вплотную. Юнги на верхней койке уже совсем проснулся и оттуда наблюдал округлившимися глазами за тем, что происходит. Сталь в голосе Нама пугала, как и его неживые глаза и усталый вид. Он никогда не вёл себя так с Чонгуком, даже когда отчитывал за ошибки, даже серьёзные. Юнги боялся, что может случиться непоправимое, и готов был вмешаться со скоростью света. — Ты ослушался прямого приказа, — пугающе медленно процедил Нам, оценивая взглядом лицо напротив. — Хён, ты о чём? — он пока ещё не мог вспомнить, какой приказ он не выполнил, как мог провиниться перед главарём, перед другом. Тэхён тоже смотрел на происходящее с зарождающимся чувством тревоги. Воздух в камере быстро накалялся, а Тэ не готов был терять Чонгука, не в тот момент, когда был к нему так близко. Не в тот момент, когда ему снова захотелось жить, когда хотелось дышать Чоном, смотреть только на него. Ведь Тэхён думал, что ему придётся одному долго и мучительно собирать себя по кусочкам, а оказалось, Чонгук это сделал быстро и безболезненно. — Вспомни, — Намджун не прерывал зрительный контакт. — Вспомни, ведь это было недавно. Я поклялся тебе жизнью, что ты ответишь, если не сдержишься, если не почувствуешь границу. Тогда Чонгук вспомнил. Он понял, о чём Намджун, и тот разговор мигом пролетел через голову, воспроизведённый почти в точности. — Уничтожь его, Чонгук, — вдруг повернулся к младшему парень, пугающе спокойно выговаривая каждое слово. — Раздави его гордость, убей чувство собственного достоинства, как и любой намёк на строптивость. Я хочу, чтобы в следующий раз он приполз ко мне на четвереньках, именно ко мне, умоляя о помощи, — он говорил жёстко, смотря прямо в душу. — Но если зайдёшь слишком далеко, то отвечать уже будешь ты. Клянусь жизнью. — Почему? — бесчувственно пресёк Чонгук. — Он же просто шлюха, которая трясётся за свою собственную задницу. А я могу и не почувствовать границу, ты ведь понимаешь. — Это он тебе нажаловался? — Чонгук с презрением хмыкнул. — Может быть, твои понятия границы и мои понятия границы немного отличаются. Я не убил его, знаешь ли, хотя он нарывался. — О, нет, что ты, — Намджун заставлял себя не кричать и не ругаться матом, хотя очень хотелось. — Как раз наоборот. Он передал тебе, что благодарен за тот ад, через который ты его протащил, и желает тебе сдохнуть. — Взаимно, — не сдержался Чонгук, подливая масла в огонь. Юнги не смог отреагировать настолько быстро, насколько молниеносно кулак Намджуна оказался у челюсти Гука. Младший отшатнулся, не желая давать сдачи, но отчётливо зло смотря на главаря. Шуга соскочил с кровати и встал между парнями, осторожно смотря то на одного, то на другого. — Эй, эй, спокойно, — он попытался притушить огонь. — Давайте поговорим, как цивилизованные люди… — Из-за своей шлюхи тебе хочется драться со мной? — Чонгук сплюнул, не собираясь уходить на попятную. — Ты сам сказал мне действовать и теперь за это получаю я? Опомнись, Джун, блять. — Ты отлично знаешь, что я говорил, а что нет, ты не идиот, — Намджун попытался подойти, но Юнги всё ещё не собирался позволять им сцепиться. — Думаешь, что бунтарь? Или ты забыл, что значит отвечать перед главарём? Юнги в панике повернулся к Намджуну и встряхнул его. — Ты что несёшь, ебанат? — он не хотел верить своим ушам, не хотел понимать, что они это всерьёз. — Остынь! Ты не в себе! — Я бы ответил, если бы было за что, — младший не унимался, словно нарываясь. — Трахнуть Сокджина — это преступление? Тогда почему ты Тэхёном пользуешься, как чёртовой куклой? Или этот твой сторож у нас с золотыми перьями? — Поздравляю, ты не состоишь больше в Deceptio, Чон Чонгук, — Намджун выговорил чётко и уверенно. — Будь благодарен, что отделался лишь этим за такое неуважение. Повисла тишина, когда Намджун оттолкнул Юнги и пулей вылетел в коридор. Никто не смог осознать полностью, что же произошло. Через три головы проходило миллион мыслей, и ни одна точно не объясняла, как же не получилось сбавить скорость у поворотов, как же дошло до такого. Тэхён думал о том, что Чонгук переспал с Джином. И, судя по ярости Намджуна, он не просто переспал, а ещё походу уничтожил старшего, этим самым навлекая на себя гнев Нама, у которого, видимо, были к Джину чувства. Тэ опять чувствовал себя плохо, понимая, что Чонгук не тот человек, образ которого он нарисовал у себя в мозгу. Он жесток, силён и беспощаден. Он убийца, уголовник, тот, который насиловал Тэхёна, который разбивал его и, не наигравшись, собирал обратно, чтобы ещё поиздеваться. Чёрт, он член группировки… Уже нет. Но остальное остаётся фактом. И любовь к Чонгуку неправильна, преисполнена мазохизмом и тупостью, объяснения которым не существовало. И всё же Тэхён, видя его потерянное выражение, его уже не такой уверенный взгляд, не смог не почувствовать боль почти физическую. Встав с койки, он осторожно подошёл, но Юнги оказался быстрее. — Ты в своём уме, Чон Чонгук? — он шипел прямо в лицо, ощущая злость и страх одновременно. — Ты понимаешь, что наделал?! Юнги был в шоке. Казалось, мир перевернулся с ног на голову, при этом прилично встряхнув содержимое. Он не догонял выскочившие с рельсов встречные поезда, разбившие друг друга. Во-первых, он не понимал, почему Чонгук не сдержался в такой банальной ситуации, как секс, если он понимал, что Намджун проест ему плешь из-за этого. Ведь могло быть так хорошо и спокойно, если бы не это. Во-вторых, вскипевший Намджун не вписывался в повседневную жизнь группировки. Главарь редко кипел настолько сильно, и никогда, никогда в жизни по отношению к Чону и Мину. Сейчас его поведение было не просто необычным, а катастрофически неправильным. В-третьих, почему, во имя всего святого, Чонгук не осилил одно обычное «прости»? Может, это успокоило бы бурю. Может. — Я приведу его и ты извинишься, слышишь меня? — Юнги не сдавался, пытаясь вдолбить разум в голову младшего. — Ты блять красиво формально попросишь прощения и всё будет в порядке. Чонгук! — Никому я не стану извиняться, особенно за такое, — Чонгук прорычал, возвращаясь в реальность. — Если он настолько эгоистичен, что за такое выкидывает меня из группировки, то плевать. Пусть лижется со своей шлюхой. Он, естественно, чувствовал некое сожаление, но злость подавляла даже это. Он не думал о том, что же будет дальше, если он останется без группировки, не думал о том, как же опасно быть в таком положении. На него тут же, как гиены, набросятся те, которым он когда-то придавил любимую мозоль. Не иметь за собой стену и перед собой щит — опасно, но он готов был даже на это, не собираясь отступать от своих принципов. — Гуки, ты слышишь себя вообще? — не верил своим ушам Юнги. — Вы должны поговорить и всё уладить. Если хочешь, я даже за тебя извинюсь, я буду рядом, только пойми, что- — Нет, Юнги хён, этого не случится, — он выговорил спокойно. — И не волнуйся, я переведусь в другую камеру. Меня здесь скоро не будет. Тэхён не смог оставаться в сторонке и вдруг крепко обнял Чонгука со спины, укладывая свою голову ему на плечо и тихо говоря, нежно пытаясь переубедить. — Чонгуки, пожалуйста, — он почувствовал напрягшиеся мышцы и поцеловал плечо, надеясь на то, что никто его за это потом не прикончит. — Он не думал о том, что говорит. Будь хотя бы ты разумным, пожалуйста, прости его и заставь его простить тебя. Я лучше всего знаю, что случается, когда ты один между врагами. Не надо, Гуки, ведь вы почти как братья… — Ты не слышал разве, Тэхён? — Чонгук отрезал, пытаясь сделать больно. — Я трахнул Джина. Уничтожил его. Раздавил. Разве ты не должен ненавидеть меня? Тэхён не отпрянул. Он ожидал что-то подобное и был готов к его жёстким словам, только они промахнулись, не задев. — Нет, — он прошептал ему на ухо, обжигая дыханием. — Потому что я не готов поверить, что ты такой, каким себя показываешь. — Уверен? — криво усмехнулся он. — Своими глазами видел, — усмехнулся так же усиленно Тэхён, следом отходя и становясь рядом, наблюдая за эмоциями на лице. Юнги кивнул и поддержал: — Парень хоть раз дело говорит, Гук, — он пристально смотрел. — Если ты пойдёшь хотя бы на полшага вперёд, Намджун пойдёт тебе навстречу, я уверен. Не упрямься. — Нет. — отрезал он, махнув головой. — Эти полшага — не моя ответственность, а его. Разговор закончен. И дав понять, что так и есть, он вышел, с намерением как-то заменить камеру, подговорив кого-то из сторожей.