300 кругов ада.

Юнги не знал, что происходит. Ему было тошно, тошно и страшно от отвратительного предчувствия, которое он безуспешно пытался перебороть. Да, он попытался объяснить себе действия Намджуна, ответную реакцию Чонгука, даже смог успокоить себя тем фактом, что возмездие получилось. Чонгук видел, видел, как Юнги трахнул его куколку, и, хоть реакции внешне не было, старший был уверен, что не один стакан в столовой был разбит и что не одна рожа подпорчена синяками. Он знал, что Чонгук не мог ему ничего сделать, и младший это, верно, осознавал, и лишь поэтому Юнги смог быстро и чётко отомстить. Отомстил ли? Или просто нанёс себе ещё один порез, который заживать будет долго и некрасиво? Всё смешалось в отвратительную кашу, которая сделана была из крови самого Юнги и пропитана его же невыплаканными слезами. Хуже всего было то, что предчувствие, въевшееся в кожу и летящее по венам, от своеобразной мести не ушло. Оно лишь усилилось и теперь давило где-то в районе груди, мешало нормально дышать. Тогда Юнги обратился за помощью к своим старым знакомым — наркотикам. В первый раз назойливое предчувствие отступило, сменяясь чувством лёгкого опьянения. Он сидел в камере, глупо хихикая и наблюдая за тем, как вода капает с его вымытых, но не протёртых рук на пол. Через его голову проносилось тысячу мыслей, но ни одна не оставалась в осознанной части мозга дольше, чем на полсекунды. То была марихуана, большая доза. Во второй раз так не получилось, и Юнги сидел на полу, злой и расстроенный, с отступающим действием первой дозы и адской головной болью. В тот момент он перешёл на кокаин, осторожно внюхивая несколько линий и ожидая, когда же его захлестнёт эйфория. И она пришла, пришла в тот день, пришла на следующий, а вот на третий день Юнги понял, что Намджуна нет. Он, вдохнув по-быстрому небольшую дозу, поднялся и в первый раз за три дня вышел из камеры. Да и зачем ему было до этого выходить? Наркотики приносили прямиком в камеру, еду тоже, его люди наблюдали за тем, чтобы никто из охраны не прикопался. Всё так, как надо, только Намджуна нет. И осознание этого ударило покрепче лучшего алкоголя, возвращая то самое отвратительное предчувствие, теперь дышащее в шею и нашёптывающее всё то, что он пытался отогнать забвением. Что-то не так. Что-то существенно не так. Намджуна не оказалось во всех главных помещениях тюрьмы. Его не оказалось ни в кабинетах, ни в камерах, ни в подвале. Медленно выходя из себя, Юнги приказал своим людям перевернуть каждый камень, но найти главаря. Он бесился, хотя сам не знал, из-за чего конкретно. И вроде сам виноват, поздно заметил, но злость на Намджуна за то, что тот скрылся неизвестно где, не оповещая об этом никого, тоже не была главной причиной того, что кровь превратилась в кипяток. Намджуна не было тут, чтобы остановить, чтобы выслушать, чтобы понять. В этом вся истина. Да, эгоистично. Но Юнги хотелось быть эгоистом хоть раз в жизни, когда так сложно оставаться собой, когда так сложно оставаться разумным. Когда так сложно оставаться живым. Когда хочется отпустить. И тогда информация нашлась. Один из людей выкопал всё о передвижениях главаря и передал это Шуге, который тут же забрал все бумаги себе и начал изучать их, одну за другой. Листы неприятно шуршали и давили своим звуком на вакуум в голове, но Юнги едва ли обращал на это внимания, вчитываясь в слова и предложения до того момента, как глаза наткнулись на знакомую фамилию. Цу. Он не мог понять, почему фамилия этого мерзкого мужчины находится в отчётах о передвижении Намджуна, но подсознание подсказывало, что как раз эта информация являлась ключевой. А Юнги привык верить своему подсознанию. Потребовалась ещё одна линия белого порошка, чтобы он заметил одну несостыковочку, которая бросалась в глаза и припекала, словно солёная вода. Намджун был вне тюрьмы. Намджун был в борделе Цу. Намджун оттуда не вернулся. Три предложения, тринадцать слов, шестьдесят букв, бесконечно много значений. Зачем Нам ходил туда и почему, собственно, остался? Хотелось отправить людей туда, но опять же казалось, что это было бы плохой идеей. Надо было покопаться ещё глубже. Заглянуть за занавес, попытаться узнать то, что столько лет было в тени. И поэтому он не остановился. Время есть. Часами позже Юнги сидел с охапкой бумаг, разбросанных по камере. Маленькое помещение было больше похоже на поле боя. А Юнги был похож на того, кто потерпел поражение. В его дрожащих руках покоилась одна бумажка, на которую он смотрел с немым ужасом в глазах. Губы приоткрыты и словно готовы взвыть от боли, а лицо бледнее обычного. И вот Юнги внезапно встал, в два шага подошёл к тумбочке и лихорадочно перевернул всё, что внутри неё находилось, только для того, чтобы достать оттуда зажигалку. Из неё одним движением пальца он выбил огонь, которому он предал упомянутую бумажку. Всё это произошло в течение максимум двух секунд, и теперь парень сидел на полу, смотря на пепел, оставшийся на руках. Он всё понял. Дрожащими руками было невозможно прикурить, и поэтому он вместо этого вколол. В первый раз, хоть он и обещал себе и Хосоку никогда не вкалывать себе в вену наркотики, он это сделал. Хосок. Юнги не знал, что думать. Лихорадочно перебирая в голове всё, что он знал о Намджуне, он пытался зацепиться за что-то, что помогло бы понять, почему. Что могло подтолкнуть Хосока отправить Намджуна именно в бордель к Цу? Неужели Нам рассказал Хосоку что-то такое, что не рассказывал ни самым близким людям, и всё ради того, чтобы спасти какого-то сторожа? Чего-то не хватало. Лишь одной информации. Однако сил больше не оставалось. Хотелось просто лечь на пол и надеяться, что тюрьма заполнится водой и он утонет. Хотелось наблюдать за казнью Божьей, за потопом, но чтобы не было Ноя, который отплыл бы на судне и спасся бы. Чтобы всё ушло, чтобы ничего не осталось. Ещё доза. Почему не получается забыть? Неужели наркотики уже не работают? Юнги нервно усмехнулся, вспоминая, что всего несколько дней назад он мог расслабиться с помощью каннабиса. Сейчас он был для него всё равно что сахар, и не принёс бы ему забвение, раз кокаин с этим не справлялся. Может быть, можно было добавить ещё, так, чтобы наркотик заменил кровь, чтобы только он бежал по венам. Да, наверное, это неплохая идея. Ещё укол. Хотя, есть возможность, что это лишь кокаин не справляется с одной-единственной задачей. Он позвал своего человека и приказал ему выкопать что-то покрепче. Тот вернулся и вручил героин. Точнее, не вручил, а отдал после небольшой словесной перепалки с уже не соображающим Юнги. Да, всё-таки так лучше. Он почувствовал смесь всех эмоций, что он чувствовал за всю жизнь. Радость? Вот она, только протяни руку, и дотянешься. Злость? Тут же, только чуть ниже и правее, пылает огнём и сладко зовёт, обещая адские муки. Наслаждение? Усмехается и витает облаком вокруг Шуги, старается поймать в свою сеть заклинанием. Любовь? Она чуть в сторонке, несмело улыбается и уклоняется от каждой попытки Юнги поймать её. Она размыта, неправильна, искажена, уродлива, но притягивает и затем уходит. Ещё только одна доза, он обещал себе. Только одна и всё. Всё… Следующее, что он помнил, был коридор. Его будто влекло к чему-то, тянуло с огромной силой к одной-единственной двери. Казалось, что тысячи глаз буравят его взглядами искоса, но было отменно плевать. Казалось, что всевышний усмехается, наблюдая за ним, и ждёт, что же дальше будет. Будто директор кукольного театра сам не знал, каковой будет концовка очередного представления. Юнги открыл дверь в кабинет и зашёл, закрывая её за собой. Он знал, что внутри Хосок: от помещения веяло его присутствием. Будто его аура окрасила стены в кроваво-красный, а ручку двери сделала колючей. Но казалось, что внутри никого нет. Пустота, окутавшая сердце Юнги, будто нашла себе пару, нашла то место, где он не чувствует себя паршиво. Каждое движение давалось с трудом, учитывая то, как больно. Больно из-за всего, что происходит, не из-за наркотиков, струящихся по венам, нет. Из-за того, что-то самое сердце кромсают и вырывают из груди по кусочкам, с садизмом получая удовольствие от агонии киллера. Он даже подумал, что карма. На некоторое время в его голове поселилась надежда, что это и правда потому что он — огрызок людского рода. Убийца. Убийца, который уносил жизни с удовольствием, с некоторым извращенным наслаждением, выдумывая разные способы. Он понадеялся, что всё дело в этом, и начал молиться. Каждый вечер, каждое утро, на коленях он произносил всё одни и те же слова, обращённые кому-то, в кого Юнги толком и не верил. Ведь если бы он был, если бы всё было правдой, такие люди, как Шуга, не ходили бы по этой земле. Киллер знал, что сам бы на его месте прочистил планету от такого мусора. Он не верил, но всё равно обращался к нему с одной и той же мольбой, грея в груди надежду, что всё не напрасно. Что он не просто так рождён, а с целью. Он не понимал, каково это, потерять цель. Да и какая у него до этого была цель? Убивать, очищая планету от грязи поменьше и побольше? Тогда ему следовало бы и себя прикончить, чтобы всё было по правилам. Нет, это целью не являлось. Так была ли у него вовсе цель? Нет. Цель застряла где-то в животе у его матери, которая, к сожалению, не сделала аборт. Он родился, не издавая ни звука, и умрёт так же; но жизнь, что с жизнью? Чем заполнить пустоту между двумя ключевыми точками? Ответ на вопрос не находился, а нескончаемая чёрная линия обволакивала шею Юнги, помогая лишить себя воздуха, заставить задыхаться, потому что так правильно. Он очень устал. Невыносимо. И цели всё так же нет. Его молитвы оставались без ответа, его глаза теперь смотрели стеклянно, словно сквозь, не воспринимая толком происходящее вокруг, не желая фокусироваться на конкретных людях. Кроме Хосока. Хоуп стоял у окна, спиной к приближающемуся к нему Шуге. Он спокойно курил, даже не поворачиваясь на звук, и всё так же умиротворённо наблюдал за чем-то. — Юнги, — отчётливо произнёс он, почувствовав и безошибочно определив личность вошедшего. Юнги обещал себе сделать это. Последний раз попробовать, и потом сбросить весь груз с себя, отдаться к чёртовой матери, потому что ничего уже не сделать. Он не важен, его жизнь не важна и спасение не приоритет. Себя не жаль. — Пожалуйста, Хосок, — не хватало смелости прикоснуться, обнять, как всегда, поцеловать. — Прошу тебя, серьёзно прошу. Тот всё ещё не поворачивался. — Если мне не удалось молитвами добраться до всевышнего… То прошу, услышь меня ты, — он сглотнул, рукой опираясь на стену, чтобы не упасть, так как внезапно перед глазами начало плыть. — Молю тебя не делать больно тем, кто мне дорог. Это всё, что я прошу, мне ничего больше не надо. Я твой, всегда буду твоим, и я буду слушаться, чёрт, я буду всем, что ты захочешь. Запри меня в подвале и пользуйся, я не против, я даже в таком случае буду доставлять тебе удовольствие, буду уважать тебя и бояться. Бояться, да, я буду бояться, папочка. Я буду хорошим мальчиком… Который умеет делать хорошо, да… — Я говорил тебе не принимать большими дозами? — безэмоционально выговорил Хосок, выслушав Юнги. Тот не успел даже спросить, о чём это он, как стена будто отодвинулась, и он оказался на полу. Резко рассмеявшись своей неуклюжести, он попытался подняться, но его одежда казалась приклеенной к полу. Он тряхнул головой, замечая, как стекло окна трескается, обнажая бездну, которое успешно скрывало. Дым. В голове дым. Или снаружи? А ведь да, тихо рассмеялся Юнги. Хосок угадал. Он принимал наркоту в тот день. И до этого. Ой, или это всё за один день? Кажется, он несколько дней назад принял дозу тоже. Он чувствовал себя так хорошо. Внутривенно — это здорово. Он никогда не пробовал так. Он боялся, а ведь не нужно было. Всё классно, клёво, неописуемо. Конечно, после этого немного больно и плохо, но Юнги нашёл способ преодолеть и это. Почему бы не принимать дозу за дозой? Да, теперь он вспомнил. С того момента, как он понял, что потерял Намджуна, Хосока и рассобачился с Чонгуком, он не нашёл в себе силы остановиться. Ложка за маму. Ложка за папу. Линия за Монстра. Линия за Голда. Укол за папочку. Опять смех. Звонкий такой, нет, хрипловатый. Юнги будто слышал его с некоторого расстояния, даже улавливая и эхо. Его ли это смех? Наверное, да, это его смех. Он опять рассмеялся, слушая свой смех. Он прекрасен. Надо бы чаще смеяться. Он думал об этом и смеялся, не замечая даже, как смех переходит в истерику. Он не спал уже третьи сутки. Потому что после сна, проснувшись, он чувствует сильнейшую боль и разрывающую внутренности грусть. Затем он рассмеялся опять, подумав об иронии того, что притащился он именно к Хосоку. Не к Чонгуку, не к кому угодно другому, а к Хосоку. Потому что он думал, что может его уговорить. Что всё неправильно, потому что Хосок неправильный, и если он исправится, то всё ляжет на свои места. И наплевать, что Юнги в картинку не вписывается. Он не ляжет на место, он как выбитый пазл, искореженный и не принадлежащий данной картинке: его негде впихнуть. Неважно, потому что это уже понятно. Зачем он уже, кстати, пришёл? Что он тут делает? Вопросы сами собой толпились, не отпуская и складываясь неровными рядами. Почему сердце так колотится? — А ты знаешь, что я тебя люблю? В тот момент Хосок обернулся, с ужасом осознавая, что бледный парень валялся уже без сознания. В висках стучали его слова, выговоренные, может, и под кайфом, но из-за этого совсем не терявшие разрушительную силу. Он подбежал к нему и нежно поднял его голову одной рукой, говоря тихо: — Юнги, малыш, — он уже легонько его тряс, пытаясь привести в чувство. — Юнги, очнись, очнись, блять! Но никакой реакции. В голове лишь химия, в организме — тоже химия, по венам — смертельный приговор. Хосок взял парня на руки, словно он был пёрышком, и, не обращая внимания ни на что, побежал в медпункт. Через голову бежало тысячу мыслей, они проносились именно с той скоростью, с которой Хосок хотел бы отнести к врачу Юнги. Он не думал о таком, чёрт, он даже не понимал, что с Юнги может случиться передозировка. Парень никогда не позволял себе принимать больше, чем то было более-менее безопасно. Да, он привык к наркоте, да, он регулярно принимал. Но никогда, никогда он не позволял себе выбиться из колеи, перейти границу дозволенного. Это было как его отношения с Хоупом: принимать, постоянно экспериментировать, отдавать себя полностью, безвозвратно, но никогда не переходить границу. Хосок завернул рукав младшего и нервно выдохнул. Он начал принимать внутривенно, а не только нюхать. Чёрт, чёрт, чёрт. Он почувствовал, как его сердце бьётся в горле и почти в унисон с сердцем Юнги. — Зачем, Юнги? Зачем? — повторял он как мантру, приближаясь к кабинету врача. Он ввалился в помещение, не постучавшись, со словом: «передоз» и с пачкой купюр, оказавшейся на столе мужчины. Тот кивнул, забирая деньги в ящик стола и подходя к Хосоку, который всё ещё держал в руках Юнги, не желая отпускать. Он будто надеялся, что тепло рук приведёт его в чувство, что парень перестанет выглядеть болезненно бледным и что в его губы вернётся усмешка, а в глаза блеск. Хотя нет, насчёт усмешки всё не так. Даже сейчас, в такой момент, Юнги будто спал с выгнутыми в ухмылке губами. Он словно говорил Хосоку: «Ты ломаешь всё, к чему прикасаешься. Пора тебя тоже сломать». Кто виноват, что прикоснулся он уже к надтреснутому. Врач наконец-то дождался, когда Хосок опустит парня на больничную кровать, и сразу же начал осматривать. Несколько минут казались вечностью, а Чон всё не успокаивался, смотря на врача и ожидая. Ожидая, что Юнги встанет, что встанет и обнимет его, нет, влепит пощёчину, а может даже коронный справа. Что он тряхнет головой, заставляя чёрные пряди порхать, и смачно выматерится. Что повторит ещё раз то, что сказал. Хосоку жизненно важно было услышать это снова. — Мне очень жаль. Пациент в коме.