Еретики

Дануолл совсем не был похож на Карнаку. Всего пары недель хватило, чтобы ощутить на себе всю грязь и печаль умирающего города, и Саре Верн уже хотелось уехать домой, где её ждали серконоское солнце и любящий будущий супруг. Да только любопытство и мысль о том, что она здесь наберётся вдохновения вынуждали откладывать возвращение. Несмотря на потерю старых эскизов и заметок, Дануолл подкинул несколько идей, пускай и слишком вычурных. А ещё её очень привлекали отношения родного брата. Да, за все те четырнадцать лет она ни разу не объявилась в этом городе, хоть и писала периодически. Ну, вся в маму пошла: та тоже однажды сбежала с Гристоля, помахав ручкой: "Дорогой, я посадила дерево и вырастила детей. А теперь мне тесно на этой земле, прощай!" Зато стоило Саре узнать, что у брата наконец появились отношения, ещё и с симпатичным молодым человеком, она пожалела, что не была рядом последние годы. Адам полюбил мужчину, ещё и вора, что девушка поняла по рукам и некоторым повадкам, и эта связь вызывала восторг. Союз двух совершенно разных людей - в точности как в романах, которыми раньше тешила себя Сара. Это было так неправильно, так... прекрасно. Когда Оливер заявился в квартиру весь промокший и с чайкой в руках, девушка его не сразу признала. А потом вспомнила, что именно эта личность пряталась за кроватью, когда Сара внезапно навестила брата, и тут же накинулась на него с вопросами. Просто лежала на кровати, наблюдая, как Оливер снимает с себя тяжёлые от воды вещи, и донимала болтовнёй. Тот отвечал коротко, поверхностно и вежливо. Потом удалось рассмотреть мелочи его внешности. Руки, взгляд и манера говорить указывали на то, что перед ней был карманник и обманщик. Это даже насторожило. Но чёрт, какое же умиление вызывали мысли о близости Оливера и её брата. При ней, конечно, они держались друг от друга на приличном расстоянии, зато Сара прекрасно знала, какой Адам по своей природе нежный и ревнивый, поэтому её фантазия всё додумала сама. В день своего отъезда она воздержалась от "побега". Хоть раз в жизни стоило уехать нормально: с прощанием, объятиями и прочей мишурой. К квартире брата она поднималась неохотно. Знала, что может не удержаться и остаться там на пару лишних часов. Сам дом она ненавидела из-за воспоминаний, а вот по Адаму соскучилась, даже несмотря на обиду за сожженные записи. Ладно, сама виновата... Но обидно. Как ни странно, но при входе в квартиру она услышала голос Оливера, который обычно не задерживается у Верна более, чем на сутки. - Хватит вести себя, как мама-утка! Это обычная простуда! - Прекрати упрямиться и ешь уже этот чёртов суп! - Сам ешь! Я не ребёнок и не инвалид! - Так и не веди себя, как ребёнок! Жри давай, это корень алтея! Весь этот спор разбавлялся криками чайки, видимо решившей поорать за компанию. - Адам, я не сомневаюсь в твоих медицинских познаниях, но я не в первый раз болею! На кухню Сара заглянула с умилённой улыбкой. Пахло свежим супом, в который явно напихали кучу трав. За столом, располагающимся у крупного окна, сидел обнимающий банку с консервированной рыбой Оливер, а на самом столе находились две глубокие тарелки с супом. Адам же пытался мягко отобрать у него банку, но тот упрямо отворачивался. - Дай мне поесть! - Но не консервы же! - Доброе утро, - прервала эту милую беседу Сара, обращая внимание на себя. Затихли все, включая чайку. - Добрый день, - поправил китобой. Ах да, уже двенадцать... - Оливер, - Адам взял его за подбородок и заставил задрать голову, чтобы посмотреть ему в лицо. - Если не хочешь, чтобы я тебя связал и кормил с ложки при своей сестре, отдай рыбу и жри суп. - Ты мне кто - мама? Сказал же, что и так поправлюсь... Эй! - ассасин упустил момент, когда из его ослабшей хватки забрали банку. Смотритель убрал рыбу в шкаф, а его сестра тем временем прошла к столу и заняла место напротив Оливера. - Ну правда, - дружелюбно улыбнулась она, пододвигая к нему полную тарелку. - Ты ж не умрёшь, если съешь. И это ничуть не позорно - принимать чужую заботу. Не став сопротивляться давлению уже от двух человек, он всё же начал есть суп, при этом отводя недовольный взгляд так, будто его заставляли сделать что-то постыдное. Адам, спрятав банку, взял со стола вторую тарелку, почти пустую, и допил свою порцию прямо с неё. Сара проследила за этим действием с нескрываемой радостью. - Ты в детстве так же делал, - прокомментировала она. - Отцу это очень не нравилось. - Давай не будем вспоминать мое детство. - А ещё, - специально продолжила она, поворачиваясь обратно к Оливеру, - он был очень ревнивым. - Сара. - Когда мне было пятнадцать, он разгонял моих ухажёров. - Сара! - Только представь: одиннадцатилетний мальчишка путём шантажа и запугиваний заставлял уходить взрослых людей. Прежде чем Адам ещё раз попытался заставить её замолчать, заговорил китобой: - Не знаю насчёт шантажа и запугиваний, но ревность я заметил, причём слепящую. Вот прихожу я однажды в публичный дом к своей знакомой... - Оливер! Ассасин замолчал, улыбаясь, мол "Ну всё, теперь ты здесь жертва". Но ту историю про то, как он пришёл к Этель делать татуировку, а потом внезапно в комнату ворвался смотритель, он так и не рассказал. Хотя заинтересовавшаяся Сара просила, причём настойчиво. Краснея за свой прошлый глупый поступок, Адам оторвал сестру от своего китобоя, убеждая её, что та история скучная. - Мне отплывать через три часа, - внезапно заявляет девушка. Смотритель не мог решить, что его приятнее удивило: то, что Оливер всё-таки доел суп и даже поблагодарил, или что его сестра удосужилась прийти попрощаться. - Не против, если я тебя провожу? - Даже не знаю... У меня так мало вещей, даже поэксплуатировать тебя не смогу... - жалобно протянула Сара. - Ну да ладно. Когда они уходят из квартиры, чайка с криками семенит за Адамом до самой двери, а потом останавливается и злобно щурится. Верн шугает её, заставляя отпрянуть от порога, и под смех сестры закрывает дверь. Птица орёт на эту самую дверь до тех пор, пока китобой не подходит к ней и поднимает с пола на руки. - Истеричка пернатая... * * * Вернувшись через пару часов, Адам удивился, что ассасин не сбежал при первой возможности. Купился на мягкую подушку и разлёгся на кровати, а сверху на его спине устроилась нахохлившаяся чайка. На приход хозяина квартиры она снова заорала, чем разбудила задремавшего Оливера. - Из неё выйдет прекрасная сигнализация, - заметил смотритель. - По-моему, она реагирует только на тебя и солнце по утрам. - зевнул китобой. Птица во время его вдоха забавно качнулась. - Назову её Букой... - У неё крыло меньше чем за две недели заживёт, - Адам сел на край кровати и протянул руку к любовнику, но отдёрнул её, когда чайка на него агрессивно вякнула. - Впрочем, вряд ли она захочет улететь от тебя... Вспомнив о странном прощальном подарке сестры, он полез в карман и достал простенькое серебряное кольцо. Без камней или деформаций, разве что с каким-то узором по всей поверхности. Сара сказала, что сделала его для Адама ещё в Карнаке, но украшение было слишком свежее. Кольцо оказалось большим для мизинца и маленьким для остальных пальцев, на что девушка лишь сказала: "Ошиблась с размером! Ну, ты можешь носить его на цепочке. Или вообще подарить кому-нибудь." Нет, такой косяк не был обиден. Скорее всего она это даже намеренно сделала. Вот только в каких целях и на что рассчитывала? Наследственные умственные способности у Адама и Сары были на одном уровне, но Сара всегда действовала более необдуманно, часто полагаясь на "Авось получится!" - Оливер... А покажи-ка руку. Китобой, не отрываясь от подушки, протягивает ему ладонь. Смотритель берет его за запястье и внимательно изучает взглядом пальцы. Сначала с сомнением, потом с отрицанием... А потом думает, что сестра его действительно та ещё сумасбродка, и решает кое-что проверить. Он надевает кольцо на безымянный палец Оливера. Идеально. Ассасин поднимает голову и смотрит на свою руку так, будто пытается понять, что происходит. - Выходи за меня. - Ты охренел?! - китобой резко приподнимается, из-за чего чайка с возмущенным криком слетает с его спины, и вырывает свою руку из чужой хватки. - Да шучу я, - улыбается Адам. - Это Сара сделала. Но мне оно не по размеру. Не успев раскрутить своё возмущение, Оливер недоверчиво хмурится, а потом переводит внимание на кольцо. Снимает его, поворачивается к свету, льющемуся через окно и внимательно осматривает. Около минуты он молчит, изучает так, будто оценивает стоимость. - Серебро. Сделано на днях. "Так и знал," - думает смотритель. - На внутренней стороне надпись: "Береги себя." "А вот это я пропустил..." - Уверен, что хочешь отдать его? - Оно идеально тебе подошло. Будем считать, что это знак свыше... "...или просто странная выходка моей сестры. Скорее всего второе, потому что глазомер у неё хороший, и время рассмотреть тебя у неё было..." - Материал хороший. Глупо отказываться от такого, - китобой не надевает кольцо обратно, а тянется к прикроватной тумбе и прячет его в небольшую поясную сумку. Чайка, решившая, что её опекун собирается уйти с кровати, слетела с постели на пол, но потом осознала, что тот лёг обратно, выкрикнула короткое "ка" и быстрыми шажками направилась к стулу, где как обычно лежал макинтош. Глядя на это чудо в перьях, Адам думает, что птица и Оливер чем-то похожи. Оба любят вредничать... И обоих хочется ударить по мягкому месту. Травмированную чайку, конечно, бить он не будет - не живодёр всё-таки. А вот китобоя за все его выходки стоит когда-нибудь проучить. - А если бы я действительно тебе предложение сделал, - спрашивает он, опираясь на локоть рядом с растянувшимся на кровати ассасином, - согласился бы? - Адам, - тот поворачивается к нему и смотрит так, будто должен объяснять и так ясные вещи. - Даже если закрыть глаза на то, что наша связь - преступление, предательство, а также порицается обществом... Я бы не связал себя подобным даже с женщиной. - Не нагулялся? - Просто не вижу смысла клясться кому-то в верности, если всё равно буду после этого изменять. - Мне же ты не изменяешь? - Нет, пока ты не посягаешь на мою свободу... Хотя ты ещё в нашу первую встречу вёл себя как воплощение совести. В итоге всё абсурдно сложилось: смотритель полюбил китобоя. - Мне плевать, что ты еретик, вор, убийца и враг, - Адам наклоняется и целует ассасина за ухом. - Я люблю тебя со всеми недостатками и пороками. Ты прекрасен со своими насмешками и язвительностью, - влажный поцелуй в шею. Оливер жмурится и переворачивается на спину, доверчиво подставляя горло. - Хочется прижать к себе и не отпускать, даже если ты ругаешься и сопротивляешься. Не представляешь, как я счастлив, когда ты отвечаешь на ласку, поцелуи или объятия, - Верн проводит пальцами по его ключицам и начинает расстегивать рубашку. - Как патетично, - хмыкает ассасин и помогает снять с себя ненужную сейчас вещь, а затем за ворот притягивает смотрителя к себе. - Но признаюсь, я почти растроган. Он охотно отвечает на поцелуй в губы и так же охотно позволяет его углубить. Руками сжимает чужие плечи, разминая мышцы, насмешливо улыбается сквозь поцелуй, когда Адам расстёгивает ремень на его штанах. Почему-то плотская тяга со стороны смотрителя его забавляет даже спустя столько месяцев их знакомства. Верн перехватывает руки китобоя и разрывает поцелуй, переходя на шею. Практически кусает, гарантируя оставить следы на коже, а Оливер от этого приятного чувства не замечает, как его запястий касается что-то холодное. Он вздрагивает от неожиданности, когда его руки стягивают его же ремнём. - Какого... - он пытается развести запястья в стороны, но те связаны слишком крепко. Отстранившись, Адам не без удовольствия наблюдает за тем, как изумлённый китобой округляет глаза. - Что ты задумал? - Ничего такого, что бы тебе не понравилось, - смотритель тянется за ещё одним поцелуем, но ассасин клацает зубами перед его носом. - Не упрямься. - Развяжи меня, - требует Оливер, но почти не сопротивляется, когда Верн давит ему на грудную клетку, прижимая к постели. Требование остаётся без ответа. Китобой понимает, что продолжать негодование бесполезно и совсем невыгодно. Но связанные руки создавали ощущение беззащитности... Адам успокаивающе касается губами его подбородка, спускается к дернувшемуся от волнения кадыку. Руками ощупывает живот и бока ассасина, от ярёмной ямки по ключице ведёт уже языком. Делает всё нарочито медленно, чего обычно ему не позволяют, и уже когда избавляется от оставшейся одежды, то слышит проклятия в свой адрес. Потеряв терпение, Оливер слабо бьёт руками по плечу смотрителя. - Думаешь, связанные руки как-то меня сдержат? - Не особо... - Адам выпрямляется, садясь на колени, и за ремень тянет китобоя к изголовью кровати. Точнее, практически тащит. И привязывает за деталь изголовья. - Теперь да. Ассасин дергаёт руками и проклинает уже человека, сделавшего кровать такой крепкой. Пытается выпутать руки, но ремень затянут слишком крепко. А ведь даже наручники ему не раз удавалось просто стянуть... До него уже дошло, зачем его связали, и от осознания происходящее становится мучительно невыносимым. Прикосновение губ к рёбрам, а рук к коленям кажутся издевательскими. Адам, кажется, вовсю наслаждается тем, как китобой тщетно давит дрожь в теле. Он прикусывает кожу живота, одновременно с этим гладит ладонью внутреннюю сторону бедра, осторожно задевая возбуждённую плоть. - Развяжи, - повторяет Оливер шумным вздохом и упирается коленом в грудь смотрителя, немного отталкивая его. Верн сильно прикусывает кожу у этого самого колена, и ассасину приходится сжать челюсти, чтобы заглушить стон. - Теперь не зажмёшь себе рот, да? - Адам нежно трётся щекой о место укуса, улыбаясь озлобленному взгляду. - Я тебе потом шею сверну. - Тогда у меня появилась лишняя причина не развязывать тебя. Он переворачивает китобоя на живот, игнорируя ругательства и сопротивление. Ремень от этого затягивается сильнее. Оливер глубоко дышит, пытается успокоиться: возбуждение физическое и моральное требует действий, а не покорности. - У тебя очень красивая спина... - тихо говорит смотритель, утыкаясь лбом между лопаток ассасина, пальцами щекочет поясницу. - Такая крепкая и не по-женски изящная, - давит на позвонки, целует в плечо. - Хоть в анатомическом музее выставляй... Китобой выгибается навстречу, намёком прижимаясь к чужому телу. Ему хочется уже просто потребовать, чтобы его отымели, но он подобного никогда не просил и не собирается. Он в принципе не любит ничего просить, а добивается необходимого иными методами: от сделки и платы до шантажа и кражи. Но чёртов смотритель и не думает останавливать затянувшуюся прелюдию. И, чёрт возьми, непростительно медленно переходит от поясницы к ягодицам. Оливер снова поддается навстречу, но Адам на это специально отстраняется. Ассасин немного успокаивается, когда тот смачивает слюной пальцы, и ошибочно полагает, что Верн не станет больше тянуть. Но проникновение сразу двух пальцев не приносит облегчения, а лишь распаляет пыточное возбуждение, заставляет стонать почти жалобно. Недостаточно сильно. Недостаточно глубоко. Слишком мало... - Я так больше не могу, - вырывается у него. Ему не отвечают. Пальцы всё так же медленно растягивают мышцы. - Пожалуйста... Адам отстраняется, с удивлением глядя на китобоя. А тот закусывает губу, стыдясь факту, что не выдержал. Когда несколько лет назад Дауд хотел отрезать ему руку, он не просил пощады. Когда его поймала и медленно убивала ведьма, он не просил даже быстрой смерти. Но удовольствием его изводят впервые. - Сдался наконец, - смотритель говорит это не только довольно, но и с каким-то облегчением. Наклоняется к уху Оливера. - Ещё минута, и я бы сам не выдержал... - Тогда прекрати мучить нас обоих... Ассасин прогибается в спине, когда его приподнимают за бедра и несдержанно стонет, когда Адам наконец входит в него. На раздавшийся на всю квартиру звук реагирует чайка, до этого дремавшая под стулом. Она тут же бежит к кровати, но на её возгласы не обращают внимания. Верн сразу начинает двигаться, одной рукой упираясь в матрас, а другой вдавливая китобоя в постель. От давления на лёгкие стоны превращались в хрипловатые всхлипы, которые Оливер пытался заглушить. Но ни кусание подушки, ни обычное сжатие челюстей не помогали: рот надо было просто закрыть руками. Ага, связанными... На самом деле ассасин был бы не против, чтобы это сделал Адам, но он знает, что в такой просьбе ему откажут. Слишком резкий и глубокий толчок вызывает негромкий вскрик и восхитительную дрожь в теле, заставляя забыть о стыде. Тем временем чайка протестующе орет во всю глотку и цапает край сползшего одеяла. Благо, её вопли не мешают. Оливер дёргается назад в непроизвольной попытке освободить руки, но в итоге только поддаётся навстречу смотрителю. Почувствовав близость конца, Адам прижимается к ассасину, обнимая его поперёк груди. От этого жеста тот снова выгибается, из-за чего у него резко сводит мышцы плеч. Ноющая боль слегка отрезвляет от возбуждения, но прикосновение чужой руки к паху помогает кончить. Чайка всё ещё паникует и бьётся о кровать, пытаясь залезть... После привычной минуты передышки смотритель наконец тянется к изголовью кровати и развязывает ремень. Китобой с удовлетворённым стоном переворачивается на бок, а Адам склоняется с кровати и подбирает истерящую чайку. Птица кусает его, но он всё же закидывает её на кровать. Наконец это животное замолкает, спотыкающимися шагами приближается к Оливеру и озирается по сторонам. - Волнуется за тебя, - устало улыбается смотритель и ложится рядом. Чайка опять прикрикивает на него. - Что это за хрень со связыванием, а? - бурчит ассасин. Верн оглядывает его стёртые и уже начавшие синеть запястья, берёт его за пальцы и приближает к своим губам. - Я был прав: у тебя есть подавляемое желание власти над людьми. Раньше у тебя подобного не наблюдалось. - Дурное влияние, - Адам целует повреждённую кожу. - Как говорится: с вшивым поведёшься... Китобой тихо смеётся. Мда, подпортил святую натуру. Или раскрыл спрятанную черту характера. Хотя какая разница? - Не увлекайся, - он отнимает одну руку, чтобы успокоить птицу, тыкающуюся клювом в его затылок. - Я уйду, как только отдохну... А то уже несколько дней тут сижу. - Ты лечился. - Ну да. А тем временем Морган панически ищет меня по городу, а Энди празднует мою пропажу. Верн приобнимает его, стараясь держать руки подальше от угрожающе сопящей птицы. Как ни странно, три дня с язвительной сволочью были по-своему прекрасны. Упрямый ассасин и злющая чайка нарушали надоевшую тишину и разбавляли скуку. Так бы и жил с ними, жаль только, что оба скоро покинут квартиру через окно...