Еретики

С наступлением темноты почти каждый житель Дануолла стремился спрятаться дома. Кто-то запирал двери и уходил отдыхать после тяжелого дня, кто-то, дрожа от страха, шел в переулки ради сомнительных сделок, кто-то попадался бандитам. В работе стражником или смотрителем было немало преимуществ. Одно из них - относительная безопасность ночью. Ты вооружен, ты не один и обычно ты на своей территории. Но если ты нарушаешь правила, на все плюшки этой безопасности не надейся. Когда Адам зашёл в оружейную, он не ожидал, что через несколько часов отправится на заражённую территорию. Когда в оружейной он обнаружил Карвера и Гордона, у одного из которых, между прочим, сейчас выходной, он не ожидал, что эти двое решили без предупреждения отправиться в недавно закрытый квартал. Что должен сделать в такой ситуации примерный смотритель? Явно не то, что сделал Адам. Он не стал докладывать о нарушении. И он пошел с ними. Квартал закрыли на днях. Вспышка чумы была слишком внезапной, болезнь перемещалась очень стремительно и остановилась именно здесь. Потому что здесь проходила черта, где не успевших спастись людей уже не выпускали. Даже здоровых. О том, что происходит с людьми на последней стадии болезни, никто не знал. - Говорят, эликсир Соколова способен уберечь от чумы. Не просто так нам стали дополнительные порции выдавать. - Не факт. Эликсир лечит плоть - это точно. Но насчет некоторых болезней - неизвестно. Адам, как и Карвер, поддержал Гордона с его идеей проникнуть в закрытый квартал и забрать оттуда его племянницу. Как он узнал о смерти родителей девочки - не сказал, что было подозрительно. Тем не менее, они здесь, на зараженной территории. - Тут так пусто... Будто все... - ...вымерли, - закончил Верн. Гордон, большую часть времени сохраняющий молчание, напрягся. - Да по домам народ зашкерился! - тут же попытался объяснить безлюдность Карвер. Он сам не особо верил своим словам, но разбивать надежды собрата не хотел. - Зараза же тут ходит, конечно все попрятались! Успокоило ли это Гордона - неизвестно. Но разговоров больше не было. По пути к нужному дому им не попался на глаза ни один живой человек. И факт, что они прошли половину квартала и видели лишь крыс и ворон, пугал. Теперь уже больше верилось, что территория вымерла. Неужели всех сгубила чума? Или три сотни человек смогли выбраться и не попасться городской страже? - Здесь, - Гордон решительно направился к четырехэтажному дому. - Тише, не спеши, не пожар же, - Карвер ускорил шаг, догоняя его. Когда братья уже переступили порог, Адам остановился прям у входа. Ему показалось, что кто-то взвыл со стороны соседних домов. Обернувшись, он обвел взглядом окружение и не сразу заметил человеческую фигуру между двух зданий. Седой мужчина пожилого возраста нетвердой походкой шёл в сторону смотрителей. В какой-то момент он закашлялся и оперся рукой о стену. Верн, увидев на его лице кровь, направился туда. - Сэр, вы в порядке? - громко спросил он, когда до мужчины оставалось десять метров. Вопрос был скорее из приличия, потому что тот был явно не "в порядке". Человек поднял было лицо, но внезапно содрогнулся и упал на колени. Снова кашель, после которого из его рта на землю вырвался поток крови. - О, чёрт! - Адам быстро приблизился и присел перед ним, собираясь посмотреть, не сможет ли он помочь. В последний раз кровавый кашель он видел при туберкулёзе. В любом случае у мужчины были проблемы с легкими. - Верн! - окликнули его сзади. - Здесь человеку плохо! - ответил он, ненадолго оборачиваясь. А когда повернулся обратно к больному, то ужаснулся увиденному. Кровь, что была на лице, текла из глаз, а кожа самого лица была неестественно бледная. Вот к такому жизнь и учебники по медицине Адама не готовили... Он растерялся, потому что подобных случаев действительно не знал. Не знал, что делать и как помочь. А потом мужчина внезапно кинулся на смотрителя, и тот понял, что ему самому бы помощь не помешала. Он попытался сбросить с себя напавшего, но тот вцепился в него неожиданно крепкой хваткой. И прежде чем он схватился за пистолет, больной открыл рот в новом кашле. Адам зажмурился, когда ему на лицо в обильном количестве брызнула густая кровь. Резко запахло ранним разложением. Вот только перед ним был человек, а не труп. Тогда почему от него несет мертвечиной? Сквозь вой больного он слышал ругательства Карвера, но выливающаяся на него кровь мешала оценивать ситуацию, ибо хотелось лишь одного - избавиться от напавшего. Благо, Верну удалось оттолкнуть его и отползти назад. Происходящее было похоже на один из его кошмаров... - Ты как? - он почувствовал чужую руку на плече, но и это не особо привело его в чувства. Смотритель дрожащими руками стер кровь с лица. - Стой на месте! - прикрикнул Карвер на направившегося к ним больного. Тот на угрозу не отреагировал. Такая ситуация была до ужаса нереалистичной, происходящее хотелось спихнуть на бред. Но чёртов запах мертвой плоти и холод земли ощущались слишком хорошо. Адам не ожидал услышать оглушительный звук выстрела. Это был не сон и не бред. - Блять... Что это, черт возьми, было?! - Не знаю... - он хлопнул себя по щеке, пытаясь отойти от шока. Вроде помогло. - Кажется, мы многого не знаем об этой чуме. - Уходим. Ради всего святого, сваливаем отсюда! - Карвер чуть ли не насильно помог ему подняться на ноги и направился прочь отсюда. - Вы нашли девочку? - Сейчас узнаем... Вернувшись к дому, они уже собирались громко звать своего собрата, чтобы тот поспешил с поисками. Но он вышел как раз, когда они подошли к двери. - Ну что там? Гордон сокрушенно покачал головой. Ясно. - А с тобой что? - спросил он у Адама хрипловатым голосом. - Потом объясним. Надо уходить. - Я не могу уйти, - внезапно выдает Верн, чем заслуживает изумленные взгляды. - Чума - это инфекция. Если тот человек был заражен, то... я тоже... - он снова проводит рукой по лицу, вытирая кровь, но на самом деле только размазывая её. - Не неси ерунды! - вспылил Карвер. - Не бывает такого от чумы! У него скорее больны легкие, глаза и разум! - Ты понимаешь, что я могу вынести эту заразу за пределы квартала?! - Да чтоб тебя, это был просто душевнобольной! - У него была кровь из глаз! - Адам, - ровно произнес Гордон, прерывая спор. - Я видел тела своих родственников... - он резко отвернулся и направился в ту сторону, откуда они пришли. - У них не было крови из глаз. Пошли уже... Карвер дернул Верна за рукав, вынуждая двинуться туда же. Смотрители не стали догонять своего брата и притворялись, будто не знают, что тот беззвучно плачет. * * * Это было ужасно. -...Все будет хорошо... Нет, отвратительно. Да, определенно это было отвратительно. -...Если пить эликсир на ранних стадиях, можно полностью вылечиться... Адам закашлялся. Жаль, пистолет было положено оставлять в оружейной. Домой разрешали забрать лишь саблю, но убить себя с помощью меча было проблематично. - Думаешь, это ранние стадии? - хрипло спрашивает он, облокачиваясь о стену. Дальше коридора Карвер не проходил, на том ему и спасибо. - Меня должны забрать... - Нет, - отрезает брат. - Если мы тебя потеряем, то биться со зверством в наших рядах станет намного сложнее. Верн вздыхает. Когда они вернулись из закрытого квартала, то ничего никому не сказали. Гордон ушел в депрессию, но хотя бы без запоя. Карвер долго отходил от случая с нападением. Адам очень скоро начал кашлять. Кашель объяснили простудой, но потом появились головные боли. А потом появилась информация о симптомах чумы, стало известно о так называемых плакальщиках. Верн понимал, что он заражен, он хотел просто исчезнуть, чтобы не носить эту болезнь. Но колебался. - Возьми, - Карвер протягивает ему пробирку с эликсиром. - Тебе нужнее. - Нет, сейчас это нужнее именно тебе. Прекрати киснуть и лечись, потому что ты сам нам нужен. Нужен людям и тем придуркам, которые пользуются своим положением. Перед уходом он оставил эликсир на узком столике. Смотритель откинул голову назад, стукаясь затылком о стену и прикрыл глаза. Он хотел сдохнуть. Он хотел сдохнуть несколько лет назад, когда потерял любимую. И тогда, и сейчас Карвер использовал простой, но действенный аргумент: "Ты нужен". И, чёрт возьми, аргумент работает! Или же он просто трус... Мысли оборвал ещё один приступ кашля. Адам всё же взял эликсир и ушел в спальню. Ночь снова будет мучительной. Карвер притащил ещё лекарства через пару дней. Вместе с эликсиром он приносил пожелания скорее выздороветь и подбадривающие слова. Верн пил всё, но не чувствовал, что идет на поправку. И постоянно заглядывал в зеркало, боясь увидеть кровавые слезы. Но однажды утром его взгляд зацепился за что-то синее, лежащее на тумбе. Спросонья он не понял что это, поэтому взял предмет в руку и некоторое время осматривал. Это был бальзам Пьеро... Обычно его использовали для выносливости, сам Адам, если бюджет позволял, иногда добавлял его в чай или коньяк. А вот откуда здесь сей подарок, он понял только когда нашел на той же тумбе записку. "Если хочешь выздороветь и никого не заразить, не полагайся лишь на эликсир Соколова." Это было странно. И это явно не Карвер принёс: дверь заперта, почерк не тот... Тогда кто? Адам не пил бальзам почти до вечера. Он думал о том, как эта пробирка сюда попала. Предполагал, что это шутка, что это сон... А потом просто выпил весь сосуд за вечер, и утром ему вроде стало лучше. Ещё одна пробирка с бальзамом появилась через три дня. И снова смотритель не мог понять, как и откуда. Глядя на два уже пустых сосуда, он не мог спихнуть всё на бред или шутку. Возможно ли, что он просто рехнулся, вот и видятся ему лекарства в подарок. Ответ на мучающий долгое время вопрос нашёлся ночью. Адам долго не мог уснуть, решая, дочитывать ли ему "Морлийскую деву" или нет. Он умирал больше от безделья, чем от чумы, но чтение с головной болью могло лишь испортить впечатление от книги. А ведь там такой интересный сюжет и такой прекрасный слог, особенно при описании откровенных сцен. Верн уже начал засыпать, но скрипящие и щелкающие звуки мгновенно отогнали сон. Это могло быть что угодно, но смотритель на всякий случай прислушался. Слишком близко. Жалобно щелкнул замок, и кто-то открыл дверь балкона. Адам напрягся, но продолжал делать вид, что спит. Незваный гость почти бесшумно прошел к кровати. Разглядеть его сразу не удалось, да и внимания больше привлек голубоватый свет в руке. То, что кто-то таскает смотрителю лекарства, было очень мило, но незаконное вторжение в чужую квартиру было, как-никак, преступлением. "Гость" протянул руку с бальзамом к тумбе, и в этот момент Верн перехватил его за запястье. Подняться и потянуть на себя - секунда. Свалить замешкавшегося противника и прижать к полу - полторы. Заломить руку - не дольше. С удивлением Адам обнаружил, что "гостем" оказался китобой Дауда. По крайней мере, был одет именно так, что заставило насторожиться и заломить руку сильнее. - Блять, Верн, пусти! - приглушенным голосом зарычал ассасин. Услышав обращение по фамилии, смотритель ослабил хватку и после минутного замешательства бесцеремонно стянул с китобоя противогаз. Сказать, что он удивился, увидев знакомую зеленоглазую физиономию, значит ничего не сказать. - Что ты здесь делаешь? - спросил он, мигом вспоминая то "приключение" в канализации и имя того, с кем он оттуда выбирался. - Я не настроен на разговор в таком положении. Адам отпустил его. Не то чтобы это было разумным действием, но тон ассасина был таким будничным и нейтральным, что можно немного замять тот факт, что он полез посреди ночи в дом к смотрителю. - Какой ты вездесущий: то в квартале особняков попадёшься, то у ведьмы в плену... - Ну, здесь я не случайно, - Оливер размял ноющую после захвата руку и протянул Верну пробирку с синей жидкостью. - Так это ты бальзамами разбрасываешься... - Ты болен, - напоминает он и демонстративно отодвигается. - А я хочу отплатить тебе за жизнь Кая... И за мою. Адам снова подумал, что это всё сон. Он не верил в происходящее, но пробирка с бальзамом Пьеро в его руках была слишком реальна, как и сам китобой. Благодарность по отношению к врагу как-то не вязалась с наемным убийцей... Или же он здесь вовсе не для этого? - Не думай лишнего, - фыркнул ассасин в ответ на взгляд смотрителя. - Меня так воспитали, и я ничего не могу с этим поделать. Не у одного тебя есть моральные принципы... Он поднялся на ноги и как ни в чём не бывало направился к балкону. Подумаешь, в чужую квартиру залез, это ж обычная прогулка, что вы... Верн, положив лекарство на тумбу, сел на кровать и устало потёр виски. В очередной раз начинала болеть голова. Когда он услышал звук открывшейся двери и почувствовал холод от улицы, то бросил через плечо: - В следующий раз стучись, иначе мне придется начистить твою наглую морду. - Ага, - небрежно ответил Оливер, закрывая за собой дверь. Смотритель услышал тихий звук перемещения и только через пару минут лег в постель. Уснуть ему удалось лишь под утро. Ощущения после визита и слов китобоя были странными. Будто твою жизнь спасает твой враг... Ах да, ведь так оно и есть. Мыслей до утра было много, но вывод один: надо бы сменить замок. Как ни странно, через пару дней поздно вечером в двери балкона действительно постучали. Оливер снова принёс бальзам Пьеро и... небольшую травму. Порванный рукав и совсем недавно перевязанная рука сразу бросились в глаза, и одного лишь взгляда хватило, чтобы понять: обработана она была просто отвратительно. - Я, конечно, сам просил мне не попадаться, - вместо приветствия начал он, когда китобой молча протянул ему лекарство, - но может зайдешь? - Зачем? - Обычная вежливость. А ещё... - смотритель взял его за раненую руку. - Что за криворукий дебил тебя лечил? Оливер возмущенно одернул от него свою конечность, но не торопился уходить. Возможно, задумался о том, что разумнее принять помощь от того, кто действительно разбирается в медицине. - Криворукость здесь не при чем, - он стянул противогаз. - Я спешил. Без лишних слов Адам сделал шаг в сторону, приглашая в квартиру уже жестом. Ассасин посмотрел на него полным сомнения взглядом и только после этой заминки зашёл в помещение. Он лишь хотел избавиться от чувства долга, принести достаточно бальзама для полного выздоровления, но... чёрт, рука-то действительно была плохо обработана. - Кто это тебя так? - спросил смотритель, когда Оливер сел на ковер у кровати начал снимать повязку. Рука до локтя была в ожогах. - Случайно украл кое-что у Слэкджова. Наверное, знаешь его. - Кто ж о нем не слышал... - он наконец нашел в шкафу коробку с медикаментами и достал оттуда мазь. - Случайно, значит? - Не знал, что он первым тот сейф нашёл. Верн решил не нарушать личное пространство китобоя, поэтому просто подал ему коробочку с мазью. Тот, открыв ее, зачерпнул немного лекарства пальцами и поднес к лицу, принюхиваясь. - Травы? - Да. И еще кое-что. - Ты еще и сам лекарства делаешь, - усмехается он и, морщась от боли, наносит мазь на ожоги. - Это не сложно, если есть рецепт. Сам я ничего не придумал. Закончив с раной, Оливер вернул Адаму коробочку и обвел взглядом помещение. Одно дело находиться здесь ночью, а другое - днем, еще и с разрешения хозяина квартиры. Здесь было определённо уютнее, чем в той брошенной квартирке, которую он обжил вместе с бывшим напарником. И не так пафосно, как в спальне леди Бойл, которую Оливер посещал несколько месяцев назад. Интересно, она скучает? - Ты же охладил руку после получения ожога? - спросил Адам, достав чистый бинт, и направился в ванную. - Полил водой из фляги и замотал. Всё. - И как ты всё ещё цел и здоров с таким отношением... - он вернулся в комнату с уже смоченным холодной водой бинтом и присел на колени перед ассасином. Тот хотел было сам наложить повязку, но смотритель не позволил, сразу перехватив ладонь обожженной руки. - Почему ты это делаешь? - внезапно задает вопрос китобой. - Потому что в тебе сомневаюсь. - Я не об этом. Тогда, в канализации у тебя не было выбора. Но сейчас ты добровольно позвал в дом своего врага, чтобы помочь ему с травмой. - Я не знаю... - Верн, обмотав всю пораженную область, завязывает узелок на запястье. - Наверное, я люблю жизнь. - Тогда почему ты стал смотрителем, а не доктором? - А вот в этом плане у меня действительно не было выбора. Он забрал грязную повязку и, встав, отправил ее в корзину, куда обычно скидывал неудачные письма и записи. Оливер тем временем пошевелил рукой, будто проверяя ее работоспособность. - Спасибо, - он тоже поднялся с пола и протянул Адаму так и не взятый бальзам Пьеро. Смотритель, забрав пробирку, задумчиво посмотрел на синюю жидкость. Судя по всему, это лечит лучше, чем эликсир Соколова. Интересно, где китобой добывает это дорогостоящее лекарство? Ворует? Он поднял голову, собираясь задать Оливеру пару вопросов, но того уже не было в комнате. Следующий визит ассасина уже не был таким неожиданным, как первые два. Он снова принес бальзам и снова оказался в квартире почти как гость. О том, как так получилось на этот раз, Адам не задумывался, потому что не чувствовал опасений. Ощущение, будто соседа сверху пригласил. Около часа они, как ни странно, просто разговаривали. Вопрос насчет лекарства был удовлетворен: Оливер однажды сделал что-то для самого Джоплина, поэтому сейчас покупает у него бальзам по заниженной цене. Причем не по одному: помимо Верна он носит лекарство кому-то еще. Также упомянул, что один из его учеников тоже заболел чумой, из-за чего он и узнал, что бальзам Пьеро лечит чуму эффективнее. Визит китобоя почему-то оставил хорошее настроение. Хотя может Адам просто начинает скучать из-за одиночества. Ещё два визита прошли примерно так же. Один раз Оливер явился рано утром, так как у него было какое-то дело на всю ночь, и смотритель отпаивал его горячим кофе. Тогда ассасин сидел у него почти три часа, потому что в квартире было тепло, а его самого морозило из-за недостатка сна. Верн к тому времени уже не боялся увидеть в зеркале кровавые слёзы. Вдобавок ко всему Карвер, тоже регулярно навещающий больного, оповестил, что в Канцелярии поверили в рассказ о другой болезни, и за нее убивать не станут. Что он наплел собратьям - не сказал, но это можно будет узнать по возвращению. Китобой приходил днём, но однажды снова явился вечером. Он не стучал, а просто сидел на балконе, так что Адам заметил его только когда решил приоткрыть дверь, чтобы проветрить комнату. - Ты чего здесь сидишь? - Несчастье, - вздохнул Оливер, покачивая в руке что-то стеклянное. Смотритель подошел к нему и облокотился о перила, разглядывая "несчастье". Это была половина бутылки из-под алкоголя. - Решил стащить у одного лорда выпивки, причем только ради нее к нему и залез... Но спалился... Дальше рассказывать было не нужно - и так понятно. - Хватит воровать. - Не могу, - устало усмехается китобой. - Слишком люблю это... Слушай, у тебя есть стакан? Я бутылку Моргану подарить хотел, но в таком состоянии не донесу. - Пошли, - Адам отлип от перил и зашел в квартиру. Удивительно что в этой половине бутылки что-то осталось. Но раз осталось, чего добру пропадать? Верну, кстати, было очень интересно, как она так разбилась и как ассасин, пытаясь не разлить алкоголь, спасал себя и краденое от охраны. Получив стакан, Оливер перелил туда содержимое бедной бутылки и, отложив ее на кухонный стол, сделал глоток. - Будешь? - он протянул стакан смотрителю. Тот без сомнений попробовал. - Хороший коньяк... Ладно, за него тебя не осудить. Такой я бы и сам украл, - Верн улыбается и после ещё одного глотка возвращает стакан китобою. - Это должен был быть подарок, - тот допивает и опускается на стул. - Всю ночь на это убил... И два дня ушли на планирование и подготовку... - Полезешь в другой дом за другой бутылкой? - Адам садится напротив, подпирает голову рукой. - Может быть... У тебя дома хранится коньяк или виски? - Только попробуй - пальцы переломаю. - Ааа, значит хранится. Выпили они, конечно, мало, но алкоголь, как правило, делает человека раскованнее даже в малых количествах. Тема разговора не сменилась. Оливер рассказал, что человек, которому он хотел подарить бутылку, любит выпить, но в разумных количествах, так как однажды он напился в хлам и в какой-то момент пропал из поля зрения товарищей. А нашли его только утром... за городом. Как он туда попал - не помнит. Почему проснулся в медвежьей пещере - тоже не помнит, да и вспоминать не хочет. Адаму было рассказать особо нечего, помимо походов смотрителей в полюбившийся бар. И того случая, когда он пытался довести до дому одну пьяную девицу. И ещё одного случая, когда за одним из его братьев пришла невеста. И ещё десятков случаев... - Хочешь удивительное? - спрашивает Оливер. - Однажды твой напарник проснулся в Арране? - предположил Верн. - У меня на спине символ Аббатства. - Что? - он удивленно посмотрел на собеседника, думая, что ему послышалось. - Сделал после... После того, как мы выбрались из канализации. Я, честно признаться, слишком охренел от твоей доброты. Да, вот настолько охренел, что у меня на тылу теперь это... - Зачем? - Воспоминание. Каждая татуировка - какое-либо воспоминание. - Так у тебя их много? - Весьма... Смотритель не задумывался о запечатлении воспоминаний на собственном теле. Он знал о случаях, когда татуировки означали принадлежность к определенной группе, статус или верность религии. Интересно, каково это, когда воспоминание смотрит на тебя прямо с твоей кожи? Наверное, китобой специально сделал тату на спине, чтобы её не видеть. Или видеть лишь изредка. - Знаешь, это забавно. Китобой с меткой Аббатства. - Ага... Если Морган увидит её, когда я буду переодеваться, шею свернёт, - Оливер тихо засмеялся, подперев рукой щеку. - Ну, или просто мощного леща даст. - Конечно, ведь это выглядит так, будто ты к нам переметнулся. - Исключено. Я авантюрист, а не больной ублюдок. Из всех смотрителей только ты и ещё пара человек отстаивают справедливость, защиту невинных и тому подобное. Но... Хех, куда уж вам против остальной гнили. - Ты заблуждаешься, - обиженно отвечает Адам. - Проблема в том, что сейчас период, когда люди по большей части жестоки. Ничего ещё не прогнило. То, что смотрители слишком грубо выполняют свой долг... - Твою мать, да как можно быть таким наивным! - обреченно стонет Оливер и поднимается из-за стола. Он подходит ближе к Верну с намерением закончить уже диалог и уйти. - Обвинение простых людей в ереси за награду! Нарушение ваших никчемных запретов! Предательства и подставы своих же! Ты прекрасно знаешь об этом и все равно свято уверен в правильности Аббатства? - Люди ошибаются, идут неверным путем, теряются в пороке. Так бывает. Но каждого можно спасти. И еретиков тоже. - Всех не спасешь, - с толикой злобы говорит китобой, немного наклоняясь. Адам впервые замечает его схожесть с дикой лисицей: осанка, взгляд, поведение. И держится на таком расстоянии и в таком напряжении, будто сейчас что-то украдет и убежит. - Люди будут убивать и умирать. Невинные и слабые страдают и дохнут. Сильные страдают и выживают. Ты сильный, но слишком добрый, что тебя и погубит. - Оливер... - Пытаешься спасти всех, кто под руку попадается. Но на всех тебя слишком мало. Ты один. И когда тебя не станет, количество смертей чуточку увеличится. В любом случае, - ассасин забывает о безопасной дистанции и наклоняется ниже и ближе, - все мы сдохнем. И далеко не самой приятной смертью. - Заткнись! - Адам не выдерживает такого отношения к жизни и резко встает со стула. Китобой не успевает рвануть в сторону, когда его хватают за ткань макинтоша и прижимают к стене. Он замечает, как смотритель сжимает свободную руку в кулак, собираясь бить, но тот подавляет желание ударить. - Как можно так ветрено относиться к человеческой жизни! Небось сам ее лишиться не боишься, вот и рискуешь своей головой постоянно! - Я боюсь смерти, - спокойно отвечает Оливер. - Но я к ней готов, - он ненадолго замолкает, давая Верну успокоиться, а потом продолжает. - Мое отношение не из ненависти к жизни. Я осознаю, как слабы люди перед природой, болезнями и самими собой. И понимаю, что могу умереть в самый неожиданный момент: через год, месяц, неделю, может уже завтра или даже сегодня. Я очень люблю жить, Верн. Поэтому беру все, что дает почувствовать себя живым: от алкоголя и женщин до риска своей головой... Руку Адам так и не разжал. Конечно, у Оливера свое мировоззрение, свое отношение к миру... Но как же он выводил из себя. Слишком нахальный. Слишком легкомысленный. И как он ещё жив с таким-то характером... - Ты невыносим, - тихо говорит смотритель, и в ответ получает лишь ухмылку. Он врет, на самом деле человек перед ним восхитителен. До глупости смелый, свободный и делающий то, что пожелает его неугомонная душа. Оливеру было не больше тридцати, но он, судя по знаниям, которыми поделился во время бесед, уже много где бывал и много чего пробовал. Он был "неправильным" и именно этим и привлекал. Адам не любил делать, а потом уже думать, но сейчас он так и поступил. А когда он наклонил голову и прижался своими губами к чужим, думать уже не хотелось. Ощущение было приятным, кажется, даже в груди потеплело. Сопротивления, к удивлению, не последовало: китобой лишь убрал руку Верна с ткани и взял за ладонь. Он даже приоткрыл рот, позволяя углубить поцелуй, но не отвечая. Смотритель неосознанно перехватил чужую руку так, чтобы сцепиться пальцами, а свободную ладонь положил на талию ассасина, почти приобнимая его. Осознание происходящего пришло, когда он, разгорячившись, прикусил Оливеру губу и услышал шумный выдох. "Что же я делаю?" - с ужасом подумал он и резко отстранился. Даже если ему и нравился этот китобой, он не должен был целовать его. Не должен был даже думать об этом. Вот только... Он чувствовал по отношению к Оливеру возбуждение. И моральное, и физическое. И за это было стыдно. - Я не хотел... - извиняющимся тоном сказал он. - Если не хотел, то и не целовал бы, - китобой от данной ситуации немного растерялся, но очень быстро пришёл в себя и снова улыбнулся. - Скажи, тебе нравлюсь конкретно я или просто правильная жизнь задрала настолько, что хочется близости с еретиком? - он поднимает руку и касается пальцами горла смотрителя, нащупывая пульс. - Не надо, - тот делает шаг назад. - Я не хочу тебя совращать, но... Тебе самому не тошно уже от твоих моральных принципов? - Это нарушение Шестого запрета, - попытался оправдаться Адам, поняв намек. - Запреты... Неужели они и вправду защищают от влияния Чужого? Ты спас мне жизнь по своей воле. Ты пригласил меня в дом, ты даже не упрекал меня, когда я хвастался великолепной кражей - Чужой подтолкнул тебя это сделать? И поцеловать меня он тебя заставил? - Оливер подходит ближе, но не распускает руки и даже смотрит уже серьезнее. - Боги не управляют людьми. Прямо сейчас ты можешь прогнать меня. Или снова поцеловать. Верн нервно сглатывает. То, что произошло, можно было оправдать алкоголем в крови. Но они выпили смехотворно мало. Неужели он действительно симпатизирует Оливеру не просто как человеку... Он действительно хотел этой близости ещё раз, и это пугало. Так нельзя. - Я попрошу тебя уйти, - как можно ровнее произнес он. - Сейчас же. - Хорошо, - кивает китобой и, обойдя Адама, направляется к балкону. Смотритель слышит хлопок закрывшейся двери и, оставшись наконец один, садится обратно за стол и прикрывает рукой глаза. Он действительно поцеловал своего формального врага. Действительно чувствовал к нему непозволительное влечение. Действительно желал поцеловать снова. И всё ещё чувствует внезапно возникшее тепло. Его желание и моральные взгляды столкнулись, как две противоположные стихии. Оливер был прав: всё это злая шутка Чужого. Засыпал он с паршивым чувством, будто совершил гадкое преступление. Случившееся казалось ему чем-то аморальным. Адам даже не пытался себя оправдывать, а ведь он тоже человек. Он забыл, что является обычным смертным существом и имеет право на чувства. Да только чувства к еретику у него возникли впервые за всю жизнь. Он сочувствовал многим "неверным". В юности он чуть ли не заплакал, когда увидел, как пытают пойманную язычницу. В течение последних лет боролся за оправдание несправедливо обвиненных людей, кого-то даже отпустил, не дожидаясь допроса. Но симпатии, причем такой дикой, не чувствовал ни к кому из них. Ночью и в течение следующего дня он только об этом и думал. И не знал, что с этим делать. Лучше бы он вообще не встречал этого китобоя. Оливер приходит почти через неделю теплым для Дануолла вечером. В приоткрытую дверь даже не стучит, сразу заходит в комнату и обнаруживает Адама за чтением. Смотритель был уверен, что после прошлой встречи между ними возникло напряжение, но визит не вызывает никаких негативных эмоций. Да и сам китобой выглядит довольным, будто целый дом обчистил. Но, думается, дело в другом: от него едва уловимо несло женскими духами. Не сложно понять, почему. - Скажи, кроме чтения и медицины тебя что-нибудь интересует? - весело спрашивает ассасин, подходя к Адаму, и кладет на маленький низкий столик, где лежат какие-то записи, бальзам Пьеро. - Возможно. Но это явно расходится с твоими увлечениями, - Верн убирает книгу и выразительно смотрит на гостя. - Что, только что из "Золотой кошки"? - Не угадал. Принимал ванну с Кристиной Оппенхеймер. - Но ведь леди Оппенхеймер... - ...замужем. Я знаю. Разбавлять скуку измученных браком девушек - мое хобби. - Оливер, ты знаком с термином "жиголо"? - Не думаю, что он ко мне относится, - без обиды жмёт плечами китобой. - Я от этого получаю больше моральное удовольствие. Смотритель на это ничего не отвечает. Он кидает взгляд на пробирку с бальзамом и понимает, что это последняя. Он здоров: его полностью отпустили боли, кашля как будто и не было. Ему хочется задать вопросы, на которые ассасин не успел ответить во время их бесед. Потому что Оливер вряд ли сюда вернется после выполнения долга. Китобой тоже недолго смотрит на лекарство, будто прощаясь, а затем собирается уйти. Адам успевает схватить его за руку. - То, что было в прошлый раз... - Спишем на алкоголь, - обрывает Оливер и не сопротивляется хватке, видимо боясь, что эту самую руку ему сейчас сломают. - Чего только не учудишь по пьяни. - Я не был пьян, - Верн притягивает его к себе, заставляя сильно наклониться и упереться свободной рукой в подлокотник кресла. На этот раз действие его полностью осознанное. Просто потому что он боится, что уже не встретит этого человека. Все противоречия решились лишь одним "А почему бы и нет?" Китобой, если бы собирался сопротивляться, банально не смог бы. Поцелуй выходит почти грубым и очень настойчивым, не терпящим никаких возражений. Оливеру хочется смеяться от сложившихся обстоятельств, хочется прокомментировать произошедшее и происходящее со всем ядом своего характера. Но интерес оказывается сильнее желания ехидничать, и он отвечает на поцелуй, чтобы узнать, чем же закончится эта выходка. Он даже наклоняется ниже, опираясь коленом на мягкую поверхность кресла и перемещая руку на бедро смотрителя. Такая податливость лишь распаляет желание, и Адам обнимает ассасина за талию, чтобы притянуть ближе, вынудить практически сесть сверху. Насколько же нереальная ситуация... Китобой. У него в комнате. В его объятиях. Невероятно... Он не сразу понимает, что уже расстегивает портупею, пересекающую грудь ассасина. Тот то ли и не против, то ли не замечает, ибо больше увлечен вылизыванием чужого рта... Расстегнутые ремни падают на пол весьма шумно, будто предупреждая, что в подсумках либо гранаты, либо украденные ценности. Хотя кому есть дело до этого в такой момент... Смотритель стягивает с убийцы макинтош, и только тогда Оливер разрывает поцелуй и отклоняется назад. - Подожди... - он на всякий случай упирается рукой в грудь Адама, чтобы сохранить расстояние. Касается ладонью собственной щеки и с усмешкой осознает, что покраснел. И дыхание сбито. Такая реакция тела у него была впервые, ведь до этого момента его никто не обнимал так жадно и властно. Никто не позволял себе подобных собственнических жестов по отношению к убийце. - А как же Шестой запрет, аморальность содомии и все то, что удерживало тебя в прошлый раз? - Ты был прав: запреты ни от чего не защищают, иначе меня б к тебе не тянуло. А насчет содомии есть красивая цитата: "Природа заставляет нас любить себе подобных." Китобой насмешливо фыркает, но ничего не говорит и всё ещё держит дистанцию. Внимательно смотрит в чужие глаза и ясно видит желание. Это удивительно. Это смешно. Это ненормально, поэтому он убирает руку и немного ерзает, устраиваясь удобнее. Адама же это действие заставило вздрогнуть, потому что движение вызвало ноющее возбуждение уже в конкретном месте. Жест ассасина усилил желание, ведь фактически это означало "Ну всё, я твой". Оливер даже покорно наклонил голову, когда смотритель поцеловал его в шею. Чужие руки, бесцеремонно сжавшие бедра, тоже не вызвали какого-либо недовольства. "Перебраться бы на кровать..." - подумал Верн, но фактически сразу после этой мысли китобой отклоняется назад. Пришлось схватить его за талию, чтобы тот не приложился затылком, и опуститься с кресла на пол. Оливер, судя по всему, о постели и не думал и был больше озабочен снятием арбалета с руки. Сразу же после этого он сам притянул смотрителя к себе и довольно выдохнул, почувствовав ладонь на своём животе. Ясно, похоже он уже сам выбрал для себя "пассивную" роль. Спасибо, что не пришлось об этом договариваться. На расстегивание рубашки уходит всего несколько секунд. Адам отрывается от китобоя и оглядывает его тело. Раны, нанесённые ведьмой, уже неплохо зажили и не нуждались в бинтах. Шрамов, к удивлению, было не так уж много, больше внимания привлекла татуировка со странным символом на груди. Какая-то языческая дрянь. - Что это? - спрашивает Верн, стараясь сдерживать пыл. Хотелось медлить, тянуть время и наслаждаться близостью. - Потом расскажу... Есть рисунки поинтереснее. Смотритель думает, что он говорит об упомянутой татуировке на спине, но выразительный взгляд вниз говорит о другом. Он неспешно, будто боясь спугнуть, расстегивает ремень ассасина и стягивает с него штаны. На удивленный вздох Оливер криво улыбается: - Печальный опыт общения с большой белой акулой. "Печальный опыт" был на бедре. Адам касается пальцами дуги шрама от зубов. А вдоль дуги красовался вытянутый черный силуэт акулы. Насколько же сумасбродным надо быть, чтобы захотеть запомнить такое... Наверняка это было невероятно больно. Рука проходится по шраму, касается внутренней стороны бедра, и китобой заметно вздрагивает. Он... нервничает? - Оливер, ты ещё ни разу не спал с мужчинами? - решается спросить Адам, зная, что возможно будет послан куда подальше. - Все бывает впервые. - Будет больно... - Да ладно? - хмыкает ассасин и тянется к чужой рубашке, чтобы расстегнуть. Верн хочет что-то сказать, но Оливер приобнимает его за шею и специально переходит на томный шепот. - Знаешь, боль очищает... Такие слова не вязались со здравым смыслом, но вряд ли боль от растяжения мышц сравнится с, например, вон тем укусом акулы. Вот только Адаму не хотелось причинять даже малейшей боли человеку, которого он сейчас обнимает и целует. Ко всему этому привел возмутительный нрав Оливера, но в данный момент вместо раздражения смотритель чувствовал к нему безудержную нежность. К нему. К ассасину. Кажется, пара недель взаперти и ужас перед смертью от чумы лишили его рассудка... В какой-то момент китобой переворачивается на живот, прижимаясь грудной клеткой к полу и неуверенно приподнимая бедра. Спасибо девочкам из "Золотой кошки" за занимательные рассказы и примечания "Удобнее раком" и "Начинает нравиться только после третьего раза". Мда, кто бы мог подумать, что эти советы пригодятся... Что же касается Адама, его теоретический опыт ограничивался знанием анатомии и парой любопытных (и конечно же запрещенных) художественных книжек. Этого должно быть достаточно, чтобы банально не ранить Оливера. Смотритель дотянулся до брошенного ремня с поясными сумками и со второй попытки нашел в одной из них эликсир Соколова. - Какая расточительная трата лекарства, - шутливо ворчит китобой, косо глядя на то, как Адам выливает красную жидкость себе на руку. Собирается сказать что-то еще, но резко давится воздухом, когда чувствует проникновение влажных и холодных от эликсира пальцев. Ощущения были не из приятных, но удовольствия он и не ожидал. Наверное, не стоит сейчас говорить, что всё это Оливер делает из чистого любопытства. Он старался молчать, но чертов дискомфорт все же заставил недовольно зашипеть. Адама его ощущения волновали даже больше, чем самого ассасина. Хотелось спросить, всё ли нормально, но смысл? Отступать было поздно, а если Оливер захочет остановить это, то как минимум попытается вырваться. А он даже не возмущался, лишь уткнулся лицом в сложенные руки и вздрагивал. К слову, было в этом что-то привлекательное: болтливый язвительный китобой в данный момент был тихим и непривычно покорным. Ассасин облегченно выдыхает, когда ему перестают растягивать мышцы, и на мгновение проклинает свое любопытство. Он чувствует давление твердой плоти меж ягодиц и не сдерживает дрожи. Страх не был чем-то ненормальным, когда знаешь, что будет больно. Смотритель наклонился и поцеловал китобоя в затылок, словно успокаивая. Бесполезность этого действия была в том, что Оливера не нужно успокаивать. А польза была в том, что проявление нежности со стороны Адама лестно грело душу. Жалко только, что от физических чувств это не избавит. Смотритель старался быть предельно осторожным, принести как можно меньше боли при соитии. Но когда китобой дернулся от неприятных ощущений, пришлось грубо прижать его к полу, и тому оставалось лишь тихо материться и сжимать кулаки. Нежным быть уже не особо получалось. - Больно? - спрашивает Адам, замирая. Естественно, больно, но вопрос был задан из-за беспокойства. - Если не заткнешься, больно будет тебе, - пригрозил Оливер. Хотя положение у него совсем не то, чтобы угрожать. При первом движении он глушит болезненный стон, зажимая себе рот рукой, но упрямо поддается назад. И это тоже было привлекательно. Нет, даже умилительно. Будто ему стыдно издавать слишком громкие звуки. Смотритель двигается осторожно, вслушиваясь в сдавленные стоны и стараясь не думать о том, что они вызваны ноющей болью. Он чувствовал чужое тепло, мягкую человеческую кожу и, конечно, чисто физическое удовольствие от происходящего. Подобного не было уже давно. Его сомнения о разумности всего этого уже перестали надоедать, мысли были сосредоточены на китобое, вздрагивающем при каждом движении. Даже в таком положении он не выглядел беззащитным или униженным. Он всё ещё вызывал восхищение. Гребанное совершенство, которое одновременно хочется и побить, и приласкать. Впрочем, как раз в данной ситуации грубость граничила с нежностью. Адам склоняется к чужой шее и несильно прикусывает кожу, а рукой тянется к ладони ассасина. Почему-то очень хочется переплести свои и его пальцы, будто в подтверждение каких-то там высоких чувств. Оливер, к счастью, ничего против не имеет и даже крепко сжимает ладонь. Но через несколько секунд вырывает свою руку, чтобы с громким матом ударить по полу - из-за чересчур резкого толчка было слишком больно. - Извини, - смотритель гладит его в области рёбер, хотя это было совсем не обязательно. На самом деле чувство вины сейчас заглушено удовольствием и просьба о прощении - лишь привычка. Адам, чувствуя приближение оргазма, вновь давит на спину китобоя, чтобы прижать к полу, не давая особо дергаться. То, что Оливер уже чуть ли не в голос стонет от приятных или скорее неприятных ощущений, он не замечает, вжимая его в деревянную поверхность при каждом движении. И на то, что это выходит слишком жестко, он тоже не обратил внимания. Зато обратил на другое, когда ассасин повернул голову, бросая взгляд через плечо. Так смотрят либо на тех, кого обожают, либо на тех, кого ненавидят. И взгляда хватило, чтобы самому зажмурить глаза и увидеть яркий абстрактный бред, затуманивший здравый смысл. Взгляда хватило, чтобы ощутить невероятное облегчение и чисто физическое счастье. Во время конца Оливер снова ударяет кулаком по полу, но ничего не говорит, даже не ругается. Верн всё ещё прижимается к нему, не давая двигаться, и пытается отдышаться. Черт возьми, четыре года без женщины обходился, а тут с мужчиной кончил аж до звезд перед глазами. Но... Слишком хорошо ему было, чтобы думать. Отпускать теплое тело не хотелось, но дыхание приходило в норму, на место возвращался разум. Когда он отстранился, китобой почти сразу попытался встать, вот только неудачно: мышцы болели от поясницы до колен, еще и спина ныла. Тихая брань немного отрезвила Адама, возвращая способность думать. Неужели Оливер сейчас собирается просто уйти? Хотя в его состоянии он сможет только уползти, полагаясь лишь на силу Бездны... Интересно, а секс отнимает силы на использование магии? - Эй, - смотритель кладет руку ему на плечо, чтобы тот не пытался встать на ноги. По-любому ему даже сидеть сейчас больно... - Не будь идиотом и оставайся здесь. - Ты сейчас серьезно? - Просто останься. Не могу отпустить тебя в таком виде. Китобой устало кивнул, и в следующую секунду вместо теплой кожи Адам почувствовал холод, из-за чего одернул руку. Оливер исчез, оставив после себя растворяющиеся черные пятна, и появился на кровати. Верна использование магии в собственной квартире заставило напрячься. - Учти: ты сам настоял, - слабо улыбнулся ассасин и откинулся на подушки. Смотритель еще минуту отходил от пережитого, после чего собрал разбросанные по полу вещи, закинул на кресло и тоже отправился в постель. Действительно, зачем он предложил убийце остаться? Боги, зачем он вообще его поцеловал, а потом еще и трахнул?! Как это нахальное существо могло очаровать его за несколько встреч, за пару месяцев знакомства? Как он может испытывать столь глубокую симпатию к... врагу. - Ну нахер... - он поворачивается к китобою и по-хозяйски приобнимает его за талию. В ответ слышит недовольное ворчание, но ни капли сопротивления. Плевать. Пускай совесть будет грызть утром, только не сейчас, когда уже стемнело. Адам давно не чувствовал себя таким счастливым. Будто ушел из реального мира, будто стерлись все неприятности - от бумажной волокиты до смертоносной чумы. Тихо. Тепло. Уютно... Это странное чувство, когда ты долго не можешь заснуть от распирающей радости, а потом от этой же радости вырубаешься как лампочка. Прекрасное ощущение. Сон крепкий, даже сиреной не разбудить. Единственное, что сделает тебя недовольным - утро. Верн просыпается, когда ассасину удается вылезти из его объятий. Сон, кстати, отпускает наполовину, поэтому смотритель может лишь отстранённо наблюдать, как Оливер с трудом встает с кровати и потягивается. Вид на грациозную крепкую спину и все что ниже спины был просто замечательный, и это даже немного отогнало остатки сна. Китобой с глухим стоном разминает руки, осматривает комнату, задержав взгляд на окне, и обходит кровать, пропадая из поля зрения. Адаму сначала не хочется даже шевелиться, но тут он слышит шорох одежды. Это заставило повернуться на другой бок и приподняться на локтях. - Доброе утро, - безэмоционально здоровается Оливер, застегивая ремень на штанах. - Уже уходишь? - Ну... - он отыскивает свою рубашку и спешно надевает. - Тебе надо в Канцелярию. А я вечером должен провести тренировку для восьми человек. Адам переводит взгляд на незашторенное окно. На улице потихоньку светало, но до рассвета было еще минимум полчаса. Вот и подошел к концу тот момент, когда он позволил себе забить на правила и мораль. Оливер сейчас уйдет по своим делам, смотритель вернется к своим. Они больше не увидятся, ведь так? - Ты... Больше не придешь сюда? - А тебе еще что-то нужно? - застегнув рубашку, китобой накидывает макинтош и на всякий случай перепроверяет содержимое сумок. А Верн садится на кровати и думает о том, что произошедшее ночью было ненастоящим. - Оливер... Ты переспал со мной, чтобы отдать долг? Да, он не подумал, что последует за этим вопросом. Во всяком случае он не ожидал столь резкой реакции. Ассасин схватил с кресла вещи, принадлежащие хозяину квартиры, и швырнул в него. Это лишь ткань, но не легкая ткань. Больнее подушки. Еще и пряжка по уху попала. - Да пошел ты! Я тебе не портовая шлюха, чтобы расплачиваться своим телом! Смотрителю казалось, что китобой сейчас уйдет, чтобы больше никогда здесь не появиться, но тот подошел к самому Адаму. - Я сделал это потому что хотел, - уже спокойнее, но с гневом говорит он. - Потому что мне было любопытно. И знаешь что? - тон становится почти насмешливым, Оливер протягивает руку и впивается пальцами в чужую шею. - Ты долго ломался, так что это я тебя поимел. Он резко убирает руку и отходит на пару шагов. А потом разворачивается, чтобы уйти. Теперь точно. Адаму хочется схватить его за предплечье - это действие стало уже привычным, - но он не дотягивается. - Я не хотел тебя обидеть. - Иди. Нахер, - китобой забирает портупею и поясные сумки, собираясь быстро надеть их и свалить уже. - Приходи сюда снова. Он озадаченно замирает, не успев затянуть последний ремень. Хорошо, что удалось его хотя задержать. Смотритель хотел увидеть его еще раз. И желательно снова ощутить запретную близость. - Зачем? - Оливер уже не спешит, а значит, заинтересован. - Хотелось бы встретиться. Ты... Рядом с тобой хорошо. - Я не могу обещать отношений, если ты об этом, - наконец все снаряжение было на ассасине. Благо, он пока не уходил, но уже подобрал противогаз, словно готовясь исчезнуть в любую секунду. - А еще я выпиваю, ругаюсь, наглею, бегаю по девкам и, если ты забыл, ворую. Все, что я могу дать - это вот такие же встречи, которые у нас были. Либо поболтать, либо переспать. - Мне этого хватит. Конечно, он хотел большего. Конечно, теперь мысль о том, что этот человек может быть с кем-то другим, злила. Но мысль о том, что они больше не встретятся, была невыносима. Просто попрощаться и все забыть? Притворяться, что этого не было? Не получится. Адам наконец почувствовал интерес к своей собственной жизни. И он его не отпустит.