Ангелы ни при чём

До кафешки из Олимпийского парка приходится идти далеко. Юра специально ищет заведение поменьше, попроще и желательно подальше от любопытной толпы, с которой они с Бексайнур чудом разминулись у отеля. Плисецкий немного расслабляется, только добравшись почти до самой набережной и завалившись в какую-то второсортную чайную. Разговор вдруг налаживается, темы для беседы бьют ключом. — В музыкалке, говоришь, училась? Сколько лет? — Восемь. Плисецкий присвистывает. — Удивляешься так, будто сам меньше впахивал, — замечает Алтын. — Ну… в общем, да, — кивает Юра. — А на чём играешь? — Скрипка. Фортепиано по умолчанию, без него никуда. Но я давно не практиковалась, скрипку люблю больше. — Неужели и с собой взяла? — А то! Правда, только электру — не хочу, чтобы меня выселили из отеля из-за жалоб соседей на шум. — Электронную? — раскрывает рот Юра. — Электрическую, — поправляет Бексайнур. — Она тихая. Каркасный корпус не резонирует, как обычная акустика, поэтому без усилка я никому не помешаю даже ночью. — Кру-у-у-уть! — тянет Плисецкий, старательно кивая, хотя не понимает и половины из сказанного. Чай оказывается на редкость наваристым и ароматным. Алтын хвалит крупные листья и настоящие, не замороженные ягоды. А Юра сыпет в два раза больше сахара, чем обычно — от переизбытка новой информации и эмоций его шестерёнки вращаются так напряжённо, что мозг отчаянно требует подзарядки. Хотя бы так. — А как ты вообще оказалась с нами в одном отеле? Девушка задумывается, словно прикидывая, с чего начать. — Я давно мечтала попасть на финал Гран-при. Заранее планировала отпуск, чтобы в музыкалке мне замену успели найти. Я и подрабатывать туда пошла, чтобы накопить на билеты, перелёт и проживание. Не то чтобы мне нравилось учить детей сольфеджио, но мне предложили хороший шанс — глупо было бы упустить. — И как ты… там, с детьми? — Юра почему-то хрипит, представив крутую Беку с эффектной стрижкой, в кожанке, тяжёлых ботинках и перчатках без пальцев в окружении малышни… Да ну, бред. — Нормально, но мне и дома хватает своих мелких. — В с-смысле? — Юра хватается за чашку с чаем как за последнее средство унять разбуянившуюся фантазию. Ну, правда же бред — она ещё слишком молода! Хотя фиг знает, как у них там в Казахстане принято. — У меня три младшие сестры, — едва улыбается Бексайнур. — Шумные, но очаровательные девчонки. Каждое утро осаждали мою кровать, не пускали даже умыться, пока не заплету каждой по косичке или хвостику. Юра украдкой выдыхает, но воображение услужливо подсовывает не менее прекрасные картинки сонной счастливой Беки, которая сидит в окружении маленьких сестрёнок и плетёт им волосы по утрам… Господи, Плисецкий, очнись! — А заплетёшь меня на произвольную? — брякает он и тут же краснеет щеками. Хорошо, что чай горячий, можно свалить всё на него. Юра видит, как поднимаются густые чёрные брови, и торопится объяснить внезапный порыв: — Обычно это делает Лилия, но боюсь, ещё одного сеанса от её когтей мои волосы не выдержат, я просто облысею! Алтын усмехается: — Ну, раз так, то я согласна ещё разок спасти тебя и твою гриву. Она особо выделяет последнее слово, и Плисецкого с ног до головы обдаёт степным теплом, будто и правда по гриве погладили. У фей не бывает грив. Как и у ангелов. Гривы — удел львов, больших и сильных хищников. Ну, ещё лошадей тоже, но это уже детали. Бексайнур то и дело покашливает, допивает пятую чашку чая. — В жизни не разговаривала столько часов подряд, — объясняет она, натыкаясь на пристальный взгляд Юры. А тот со стуком отставляет в сторону свою — седьмую — и уже крутит в голове план возможного проникновения Беки в ледовый дворец. — Тебе, наверное, лучше будет прийти заранее, к раздевалкам. Ты когда-нибудь была в «Айсберге»*? Алтын вдруг мнётся, рассматривает пустую чашку, вертит её в пальцах, словно об неё ещё можно греться. — Бека? Девушка вздрагивает, вскидывает тёмный взгляд, и Юра понимает, что сказал это вслух. Блин, пипец. Даже разрешения же не спросил. Но не успевает и рта раскрыть, чтобы извиниться. — Я вообще не была ни на одном катке, — тихо признаётся Бексайнур, съёживаясь так, будто её за это прямо здесь казнят. — И вообще после того раза не подхожу к конькам. — А? — глупо выдаёт Юра. — Какого раза? Не понял. Ты же вроде фигурным увлекаешься, терминологией вон меня закидывала. Чемпионаты смотришь. А кататься не умеешь? Грубо, в лоб. Нетактично. Плевать. Он просто не может поверить в то, что Бека на полном серьёзе сейчас качает головой и снова прячет глаза. Может, в Казахстане так жарко, что даже искусственный лёд под крышей плавится? Тогда вполне возможно, что ей просто негде было попробовать. Да блин, быть не может! — Когда-то давно зимой мы с отцом и сёстрами поехали на Первомайские пруды. Просто погулять, но девчонки уговорили взять коньки. Такие, знаешь, которые одними лезвиями, можно к любому ботинку привязать. Юра забывает дышать и слышит, как каждый удар сердца отдаёт всё ниже — скоро совсем в пятки свалится. Сколько уж таких историй наслушался: поехали на озеро покататься, провалились под лёд, кого не вытащили, кого вытащили, но не успели откачать или согреть… — Ну и вот, отец стал меня учить кататься, — со вздохом продолжает Алтын. — Вернее, хотя бы держаться на коньках прямо. Я тогда на ровном месте сломала ногу и два месяца сидела дома, изводя соседей бесконечными этюдами на скрипке. Очень хотелось, чтобы кому-то было так же плохо, как и мне. Так что, можно сказать, что на коньках я так ни разу в жизни не стояла. Бексайнур снова вздыхает, но больше уже не прячет глаз, смотрит открыто и обречённо: мол, да, вот такая фанатка тут сидит, тихо восхищается фигуристами, а сама как корова на льду. Буквально. — Пошли на каток! Я научу, — в который раз за сегодня, не подумав, выпаливает Плисецкий, но, даже подумав, не собирается брать слова назад. — Ты меня или не понял, или не услышал, — терпеливо замечает Алтын. — Я реально никогда не стояла на коньках и ближайшие лет сто не собираюсь. Она права, Юра не слушает. Попавшая под хвост шлея заставляет его немедленно подскочить с места, бросить на стол купюру за чай и, схватив девушку за руку в перчатке — не сняла их даже в помещении, — потащить её к выходу. Впервые за сегодняшний день Бексайнур возмущается. Не хочет идти, упирается руками в дверной косяк, ногами — в плитку тротуара, пытается остановить или хотя бы одёрнуть Плисецкого. Куда там. Даром что щуплый подросток с виду, но держит цепко, бежит быстро, говорит громко. — Да ты не представляешь себе, как это круто! — трещит Юра. — Летишь вперёд, ветер в лицо, свобода! Сила трения минимальна, круче, чем на роликах. Ты же каталась на роликах? Нет? Ну и ладно, в следующий раз. Юра понимает, что несёт чушь. Никогда в жизни, даже в детстве, он не относился ко льду как к развлечению. Фигурное катание — это спорт, серьёзный, красивый, жестокий и зачастую несправедливый. Это он усвоил, будучи ещё новичком. Он никогда не ходил на каток с друзьями — не было друзей. Да и свободного времени тоже. Поэтому не мог прочувствовать, не понимал этих зимних народных забав, когда укутанные по самый нос люди толпой неуклюже косолапят вдоль сугробов на криво залитых стадионах в двадцатиградусный мороз. Падают и ржут, как ненормальные. Что смешного? Падения — это всегда риск, боль, травмы, лечение, отстранение. Жесть. Но сейчас, вот прямо в этот момент, у Плисецкого даже нет других вариантов. Он просто должен отвести Беку на каток и научить её держаться на коньках. Научить не бояться льда. Научить доверять ему. И точка. Юра уверенно сворачивает к одной из тренировочных арен, расположенной на самом отшибе Олимпийского парка. Фигуристы и тренеры сейчас заняты подготовкой в центральных зданиях: кто в «Большом», кто в «Шайбе», а кто и «Айсберг» обкатывает. Фельцман грозился убить, если увидит его сегодня на льду. Так он и не увидит, логично заключает Юра. А если завтра всё-таки всплывут чьи-нибудь случайные фотки, то тренеру уже будет не до разборок. Но на всякий случай Плисецкий стряхивает на лицо распущенные волосы и натягивает на глаза капюшон. Через четверть часа Юра понимает, что коньки в общественном прокате — это зло. Самое злейшее зло, какое только может приключиться с нормальным фигуристом. Мало того, что вместо привычных мужских фигурок ему выдают самую настоящую хоккейную пару — ага, насквозь пластиковые и страшные, — так ещё и обнаружилось, что их лезвия вот-вот распрощаются с подошвами, держась всего на паре выживших хлипких винтиков. Что?! Кто на этом вообще может кататься? Юра пробует обменять коньки, но ему говорят, что других пар его ходового размера не осталось. Плисецкий матерится про себя, но смиряется, чтобы не привлекать к себе ещё больше совсем ненужного сейчас внимания. Хотя бы разношенные, да ещё как разношенные! Точно не натрут лишних мозолей, не то что новые — и на том спасибо. Бексайнур с коньками везёт больше. Юра проверяет лично, не заломлена ли кожа в голени, на месте ли шнуровочные крючки, крепко ли прикручены лезвия. Вроде порядок. Он сам сажает притихшую девушку на скамейку, сам обувает её, сам старательно и туго затягивает шнурки. Влезает в свой чёрный пластиковый кошмар — жесть же, они вообще, что ли, не гнутся? — встаёт, делает несколько шагов на пробу. В принципе, осуществимо. На лёд они выходят одинаково неуклюже, по-пингвиньи. Народу на катке больше, чем Юра ожидал, но это не мешает ему на пару с Бекой цепляться за бортик и бороться с практически отсутствующей силой трения, которую сам же недавно так нахваливал. Плисецкий чувствует, как почти отлетающие лезвия кривятся, шатаются и каким-то мистическим образом задевают каждую царапину на льду, который тут же ревниво уходит из-под ног. То ли из-за того, что впервые в жизни Юра катается не для тренировки, а для развлечения, то ли из-за того, что в этот раз он пришёл не один — в любом случае, впечатление складывается такое, будто лёд тихонько проклинает Плисецкого, заставляя чужие непослушные коньки разъезжаться, а собственные колени — подгибаться и дрожать. Мерзкий скрежет какой-то российской попсы в динамиках тоже не прибавляет пунктов к настроению. Юра уже почти жалеет об этой дурной затее, почти готов сдаться, извиниться перед Бекой и свалить, как вдруг ловит на себе её насмешливый взгляд и давится следующим вдохом. Ну да, то ещё зрелище: Юрий Плисецкий, шестнадцатилетняя восходящая звезда фигурного катания, надежда и опора России, чемпион Гран-при прошлого года не может справиться с родной стихией и парой любительских коньков. Обхохочешься. Он бы и сам посмеялся, если бы… Если бы не одно «но»: внутри почему-то перестаёт тянуть и зудеть, как последние сутки, грудную клетку заливает непонятно откуда взявшееся на льду тепло, будто топлёного молока из кувшина глотнул. Как ни странно, их неуклюжесть только играет им на руку. Кому есть дело до двух новичков, пришедших на каток отдохнуть и повеселиться? В том, что они новички, кажется, не сомневается никто из присутствующих — слава всем, кто там есть на небе! — а потому Юра наконец берёт себя в руки и успокаивается. Алтын совсем не выглядит злой или расстроенной, она по-прежнему посмеивается одними глазами, хмурит брови, забавно пытается шагать по льду, как по земле, держится одной рукой за бортик, а второй неловко взмахивает, удерживая равновесие. После пары-тройки пробных кругов и десятка неудачных попыток избежать столкновения или упасть Юра кое-как заставляет коньки ехать в нужную ему сторону, уже нимало не заботясь о скорости или грации — не до того сейчас. Тогда он снова берёт Бексайнур за руки, вытягивает её ближе к центру катка и начинает медленно ехать по кругу спиной вперёд, позволяя девушке просто катиться следом, как на буксире. Плисецкий понимает, что объяснять какие-то основы имеет смысл только маленьким детям, которые, в отличие от взрослых, пытаются всё делать по наитию. Когда же требуется научить чему-то взрослого, обычно всё сводится к постоянной практике и механике. Чтобы выработалась привычка, тело само должно найти равновесие и запомнить это состояние. Голова тут будет только помехой, поэтому Юра шутит, болтает обо всём подряд, пытается отвлечь Беку от холодной матовой поверхности под коньками. Сама Алтын словно догадывается, что от неё требуется, крепче цепляется за Юру, не пытается отталкиваться самостоятельно и послушно выполняет вскользь брошенные указания: «согни колени», «наклонись чуть вперёд», «не опускай глаза, смотри на меня». И несмотря на сковавшее напряжение, даже умудряется поддерживать разговор. — Но ты же сам рванул за ним в Японию, разве не так? — Это другое! — справедливо возмущается фигурист. — Я не собирался бросать катание, наоборот, за новой программой поехал, которую Виктор обещал. Плечи расслабь. Можешь себе представить, как меня бомбануло, когда я увидел, на кого он нас всех променял? По-моему, Якову обиднее всех должно было быть: пригрел и взрастил золотую змею на груди. Не откидывайся назад. — Хороший тренер поймёт, если это действительно важно. — Если важно, то да! А если это мямля-Кацудон? Не опирайся на зубцы, упадёшь. Она же пить не умеет совершенно! — А ты что, умеешь? — парирует Бексайнур, украдкой разминая затёкшую шею. — А я… не пробовал. У меня это… возраст, режим и две пары старых, но зорких глаз. И к ним две пары тяжёлых рук, не дай бог что. Алтын смеётся, будто гром в степи гремит — далеко и раскатисто. Так, что невольно прислушиваешься, считаешь секунды и затаив дыхание ждёшь следующего. Засмотревшись, Плисецкий чуть не наворачивается сам и не роняет следом Беку. Они судорожно хватаются друг за друга, ловя остатки потерянного баланса, и замирают в обнимку посреди катка, полного летящих мимо людей и дурацкой стучащей попсы из динамиков. Юра слышит её дыхание у виска. Юра касается её горячих лопаток ладонями. Юра утыкается носом в чужую шею и вдыхает её мятный аромат. Юра дышит в такт с ней — глубоко и часто. Юра так близко, что ощущает, как её сердце пробивается к нему аж через две грудные клетки. Юра почти физически чувствует свои расширяющиеся зрачки. Как у наркомана. Юра шумно сглатывает и нечеловеческим усилием воли отстраняется на пионерское расстояние. — Живая? — Ага. У Бексайнур горят раскрасневшиеся скулы, распущенные пряди из причёски липнут к взмокшим щекам и шее, пальцы мелко подрагивают, грудь вздымается, как кузнечные мехи, качая воздух в турбо-режиме. И смотрит она немного дико, испуганно. На дне глаз пополам с чернотой теперь плещется взбудораженный адреналин. Как, наверное, и у самого Плисецкого. По телу крупной вибрацией снова проходится степной гром — Алтын не выдерживает первой, соскальзывает коленями на лёд и заливается нервным, освобождающим смехом. Через мгновение Юра поддаётся её казахской магии и тоже смеётся в голос, потихоньку оседая рядом. Вот так. Теперь и он такой же. Сидит посреди катка и ржёт, как ненормальный. Плисецкий впервые думает, что, возможно, его детство всё-таки было потеряно. На земле в привычной обуви почему-то штормит. Особенно первые минут пять, когда Беке приходится опереться на с готовностью подставленный Юрин локоть. Скатившееся к самому горизонту солнце обещает скорые сумерки, поднявшийся ветер доносит со стороны моря горьковатый влажный воздух. По одному зажигаются бледные фонари — скоро начнётся шоу поющих фонтанов, так что сильное освещение будет только мешать. До отеля они доходят быстрее, чем хотелось бы, но Плисецкий застревает в дверях холла, увидев оккупировавшую ресепшен толпу. — Всё в порядке? — спрашивает Алтын, вставая плечом к плечу. — Кто-то знакомый? Фигурист мотает головой и указывает взглядом на груду вещей в углу фойе. Очевидно, это просто заселяются новые постояльцы. — Чемодан, — говорит Юра, оборачиваясь к девушке, и понимает, что она точно так же забыла о многострадальном кейсе на колёсиках. Дорогу Плисецкий вспоминает с трудом. Парк не такой уж и большой, но утром он петлял так, чтобы его не нашли, а не так, чтобы самому потом найти ту лавку за кустом. Бексайнур иногда подсказывает по памяти, в какую сторону они сворачивали, и куст всё-таки обнаруживается на прежнем месте. — Вот так бесславно иногда и пропадают забытые герои, — делано убивается Юра, улыбаясь фыркнувшей в ответ Беке. Он бросается к чемодану, словно там спрятан клад с медалями, вытаскивает его из-под скамейки, бегло осматривает корпус и ручку, сам вывозит его на тротуар. Алтын протягивает ладонь за кейсом, но фигурист демонстративно воротит нос и, важничая, гордо шагает обратно в отель, отчётливо различив за спиной очередной короткий смешок. Юра больше не заговаривает. Смотрит и ждёт. Отберёт чемодан или нет? Позволит проводить или прогонит? А вдруг они живут на одном этаже? Бексайнур тоже молчит, когда пересекает холл и заходит в лифт. Жмёт «12». На два этажа выше, отмечает Юра и наблюдает дальше. Из лифта выходят налево, а не направо, значит, даже в разных крыльях номера. Алтын останавливается у двери с табличкой «1208», прикладывает ключ к сенсору и… просто уходит. Оставив дверь открытой. Блеск, а с чемоданом-то что делать? Оставить в коридоре? Или затащить внутрь без приглашения и по-тихому свалить? К такой недосказанности Юра оказывается не готов, поэтому всё ещё топчется на месте, когда слышит из глубины номера чёткое «Чай будешь?» Второго приглашения ему не требуется. Прикрыв за собой дверь, Юра осматривается в самом обычном номере. Эконом, не то, что у них с Лилией и Яковом. Эти двое, наверное, вообще не помнят, что в отелях существует что-то, кроме люксов и апартаментов бизнес-класса. А тут по минимуму: тёмный ковёр, две односпальные кровати, пара тумбочек, низкий комод, письменный стол, на нём чайник и походная пластиковая кружка. Даже шкафа нет, что говорить про телевизор. Впрочем, при желании его вполне заменит ноутбук, который девушка сейчас выключает из единственной розетки, чтобы включить чайник. Дары цивилизации, блин. — С соседкой живёшь? — спрашивает Юра, не решаясь сесть ни на одну из совершенно одинаковых кроватей: сразу и не разберёшь, какую оприходовала Бека. Поэтому он, подумав, вытаскивает из-за стола единственный стул и плюхается на него верхом. — Обещали вроде кого-то подселить, — жмёт плечами Алтын, доставая откуда-то из ящика гостевую чашку. Местную, с логотипом отеля. — Но пока одна. Девушка щёлкает кнопкой ночника, и его тусклый оранжевый свет приятно разбавляет комнатный полумрак. Чайник недовольно фырчит и плюётся воздухом, но закипает на удивление быстро. Бексайнур разливает кипяток по чашкам и бросает туда какие-то странные свёртки. Юра таких раньше не видел. Пирамидки там всякие, одинарные пакетики, двойные, круглые, да хоть в виде фруктов — знаем, проходили. А это больше похоже на короткие самокрутки, только не в бумаге, а в тонкой-тонкой, почти прозрачной ткани. От настоя тут же тянет чем-то пряным и сладковатым. — Что это? — Юра поддевает ногтем всплывший свёрток. — Чай. — Это я понял. А кто у нас такой странный чай делает? — Мама. Сушит разные травы, смешивает, добавляет специи и ягоды. В каждую поездку меня спонсирует, я уже привыкла. Другого не пью. — Как не пьёшь? — вскидывается Плисецкий. — А сегодня? — Сегодня вообще день исключений, — загадочно отвечает Алтын и скрывается в ванной. За стенкой слышится шум воды, как будто помехи на радиочастоте. И у Юры в голове сейчас так же шумит, такие же помехи режутся в соображательном процессе — ни одной связной мысли. Боли в груди починили, теперь голова сломалась. А ведь завтра финал, не мешало бы в исправном виде на лёд выйти. Юра роняет голову на вытянутую на столе левую руку, правой помешивает чай прямо самокруткой. День исключений, говоришь?.. Бексайнур возвращается, подхватывает свою кружку и усаживается на ближайшую кровать, скрестив ноги. В слабом свете ночника её лицо и ладони еле заметно поблёскивают — умывалась без полотенца. Юра вздыхает и под удивлённым тёмным взглядом пристыженно плетётся в ванную сам. Надо же, Лилии обычно приходилось прикрикивать, чтобы заставить его взять хотя бы салфетку или вымыть руки. А Бека одним только личным примером перевоспитывает. Жуть, мрак, финиш… Юра смотрит на себя в зеркало и яростно трёт водой лицо, пытаясь смыть это жалкое выражение. «Ты не сопля, — твердит он себе, — ты мужик! Тебя сегодня чемпионом назвали, так фигли ты расклеиваешься? Глаза воина, мать твою. А ну соберись, завтра честь страны защищать!» Сплёвывает в раковину, упирается в края руками. Гля, и мыло-то у неё с лепестками внутри, тоже, что ли, с собой привезла? Да блин, какое тебе дело вообще до мыла?! — Всё хорошо? — Алтын смотрит недоверчиво, будто догадывается о дурацких мыслях в чужой голове. Юра кивает, падает обратно на стул и делает большой глоток. Подостывший чай оглаживает язык густой терпкой горечью трав, разбавленной сладостью мелких ягод и зёрен. Ни с чем не сравнить. Для Беки это, наверное, вкус детства, если мама готовила. — А мне дедушка всегда в дорогу делал пирожки, — говорит Плисецкий, гипнотизируя чашку. — Это, конечно, не чай, долго не пролежат. Но у меня никогда и не лежали, один за вечер мог целую корзину умять. Яков всё ругался… Тебе бы понравились. Юра осекается, но Бексайнур не перебивает. Сидит себе по-турецки, греет руки о пластик кружки и смотрит. Внимательно, тихо, так понимающе, что становится не по себе. — Значит, ты тоже часто в разъездах? — После России несколько лет провела в Италии и Германии. Изучала их музыкальные школы и традиции. Училась, тренировалась. — Прям как я, — усмехается Юра. — Да, ты достойный пример для подражания, — серьёзно кивает Алтын. Ни тени улыбки, ни намёка на шутку. Чёрт, как она это делает? А главное, зачем? Плисецкий торопливо мотает головой, занавешивая лицо волосами, и шарит взглядом по комнате, ища, за что бы зацепиться. Находит. В углу к тумбочке скромно прислонён небольшой чёрный чехол. Скрипка, догадывается Юра. — Сыграешь? — просит он так умоляюще, что самому противно. Бексайнур охотно соглашается, но почему-то первым делом включает ноутбук. Возится с ним, что-то ищет, открывает, загружает. Только после этого расчехляет скрипку — чёрная, странная, как и её хозяйка, только дырявая, будто с неё мясо ободрали, один скелет остался. Достаёт из чехла толстый провод, подключает инструмент к ноутбуку — а что, и так можно? Коротко настраивается — резкий, неприятный скрежет струн бьёт по ушам после уютной тишины, — и наконец протяжно ведёт смычком, начиная мелодию. Юра узнаёт её с первых нот и готов одновременно захлопать в ладоши и удариться головой о стену. Это же его «О любви: Агапэ»! Завтрашняя короткая. Это вот она сейчас так издевается или пытается поддержать? Хорошо хоть, что электроскрипка действительно играет сравнительно негромко, а то от вскрика точно бы не удержался. Юра слушает, боясь лишний раз вздохнуть, чтобы не спугнуть эту красоту. Ему начинает казаться, что злосчастное агапэ — лучшее, что могло с ним случиться. Потому что она знает. Бека знает о нём куда больше самого Плисецкого. Её лицо, закрытые веки, приподнятые брови, обманчиво расслабленная рука — всё это поёт сейчас о безусловной жертвенной любви ему, Юре. Слушай, запоминай, впитывай. Мелодия идеально чистая, но сухой струнный звук как будто не создан, чтобы передать полную картинку, как будто плоский текст пытается описать объём, подменяет что-то настоящее. Обидно. Такое исполнение достойно лучшего и способно на большее. Бексайнур откладывает смычок, но даже не спрашивает у всё ещё не дышащего гостя о впечатлениях. Она выдёргивает из ноутбука шнур и подключает на его место наушники, протягивает один Юре — те самые, вчерашние, он помнит, — второй надевает сама и жмёт на Play. И Юру добивает окончательно. Вот где творится настоящая магия. На экране мелькают какие-то шайтанские волны, бегунки, мигают цифры, индикаторы, Алтын жмёт ещё какие-то кнопки. Но вместе со всем этим в ухо тонкой струйкой вливается нечто потрясающее, течёт по горлу вниз, обволакивает лёгкие и желудок, сворачивается на дне пульсирующим клубком. Та же мелодия, изученная на тренировках вдоль и поперёк, вдруг заставляет вздрагивать, покрывает тело гусиной кожей, пуская по ней табун мурашек вскачь. Это уже не сухой струнный звук — в нём глубина, эхо, в нём слышно каждое движение пальцев по грифу. Юра ненавидит классику, раздражаясь каждый раз, когда Лилия пытается затащить его в оперный театр. Но сейчас он закрывает глаза и видит Бексайнур на большой сцене, в окружении алых портьер, кулис и целого симфонического оркестра. Она ведёт своё соло, она сияет ярче звёзд. И он обязательно сидит в первом ряду, чтобы первым преподнести цветы. Юра видит это так ярко, что не замечает, как Бека одевает ему второй наушник, добавляя и без того бездонной пропасти стереоэффект. Разве можно так потеряться во Вселенной за какие-то две с половиной минуты? Можно. — Бека… Вау… — только и способен выдохнуть Плисецкий, когда композиция заканчивается. Алтын едва заметно улыбается в благодарность. — Тебя там твои ещё не потеряли? — говорит она, глянув на экран ноутбука. Электронные часы безжалостно показывают половину седьмого. Конечно, потеряли, думает Юра. Но, чёрт, как же не хочется уходить! Он плетётся к двери номера так медленно, как только может, судорожно вспоминает, не забыл ли ничего. Потом раздумывает, не забыть ли что-нибудь нарочно, за чем можно вернуться. Чуть не спотыкается о чемодан, который бросил прямо в прихожей. Всё-таки возвращается в комнату, ставит кейс на колёсиках в угол, к столу, и в очередной раз мысленно благодарит его за помощь. Настоящий кореш, столько приключений подарил! Они с Бексайнур снова стоят у двери номера, но на этот раз она не уходит. Юра лихорадочно собирает мысли в кучу: надо как-то попрощаться, а как? Пожать руку? А обнять можно? А спокойной ночи ещё не рано желать? А чего она молчит? Смотрит опять, будто насквозь видит, ведьма, шаманка… — Хочешь, я тебя завтра на трибуны проведу? — предлагает фигурист, краснея. — Юр, у меня билеты за полгода куплены, — осторожно напоминает Алтын, и Юра готов сквозь все двенадцать этажей провалиться, даже глубже. — Спасибо за отличный день. Если бы не ты, стухла бы в номере до завтра. Плисецкий шлёт к чёрту всякие там «можно» и крепко обнимает новую подругу, снова утыкается носом ей в шею, как будто знает её уже лет десять, не меньше. — Надо твоим «Ангелам» тоже благодарность объявить, — слышит Юра над ухом. — Если бы не они… — Да причём тут «Ангелы», — он резко отстраняется, словно его застали на месте преступления. — Ни при чём, — легко соглашается Бека. — Спокойной ночи. И удачи завтра! В своём номере на Юру вполне ожидаемо набрасывается Яков. — Ты где был? Почему трубку не брал? Телефон для кого вообще изобрели? Где бы мы тебя с собаками искали, случись чего? Где ты шлялся, я тебя спрашиваю?! — Гулял, — бросает Плисецкий и опасливо косится на Лилию. Та сверлит взглядом, молча изучает подопечного. Подходит вплотную, снимает с его плеча длинный чёрный волос. Да, такой трудно не заметить в родной копне пшеничного цвета. Юра чувствует себя, почти как на допинг-контроле, когда Лилия цепляет его за подбородок, вертит из стороны в сторону, подозрительно хмыкает, но вопросов не задаёт. Только отправляет тянуться перед ужином. А Юра и рад стараться — определённо надо разгрузить голову от сегодняшнего передоза всего на свете.