Ангелы ни при чём

Показательная программа Юрия Плисецкого производит настоящий фурор. Зрители в исступлении кричат, свистят, швыряют на лёд цветы и игрушки, аплодируют до синяков на ладонях. Самому Плисецкому, как всегда, до зрителей дела нет, он сейчас озабочен только тем, чтобы поскорее найти для Беки врача. Стараясь не суетиться, он помогает ей подняться и доехать до бортика, где сквозь шум зала кричит что-то обслуживающему персоналу, не обращая внимания на журавли видеокамер и фотовспышки. — Юр, всё нормально, чего ты, — бормочет Алтын, прикрывая левой ладонью щёку, а правой укладывая чуть не разбитый инструмент в чехол. — Нормально, — передразнивает взъерошенный Юра, роется в сумке в поисках салфеток и снова подходит на расстояние выдоха. — Покажи. Бексайнур отнимает перепачканную руку, и по коже тонким ручейком стекает кровь. Плисецкий ругается под нос и выдаёт пару салфеток Беке, чтоб вытерла пальцы. Тёмную скулу от красных разводов он ей осторожно оттирает сам. — Видишь нормально, чётко? — раздаётся за спиной запыхавшийся голос Якова, как будто с трибун сюда бежал. Девушка кивает. — Что случилось? — Струна лопнула, — отвечает Алтын и косится на Юру. — Хорошо, что в самом конце. Хоть откатали без проблем. — Да зашибись просто! — не унимается Плисецкий, перепуганный до такой степени, что взбесившееся сердце вот-вот устанет трепыхаться и откажет вовсе. — А если бы в глаз? — Ну… всякое бывает, — не отпирается Бексайнур, и от этого Юре хочется что-нибудь ударить. Или кого-нибудь. От страшной расправы всех спасает вовремя появившийся дежурный медик — полноватый коротышка в очках с аккуратным чемоданчиком. Беке приходится сесть и откинуть набок длинные волосы, удерживая их в кулаке, чтобы тот смог спокойно осмотреть её лицо. — Глаз не задет, жить будете, — говорит он таким будничным тоном, что непонятно, надо ли здесь смеяться или облегчённо выдыхать. Медик споро обрабатывает всё ещё сочащуюся ранку. Перекись под ватой шипит от реакции с кровью, Алтын шипит от колючей боли в порезе, Юра шипит от клокочущей ярости. Он наотрез отказывается выходить с остальными на общий финальный прокат и начисто игнорирует уговоры Якова, ждущих где-то в «предбаннике» журналистов и гору собранных юниорами со льда сувениров. Кто-то из мелких отдельно притаскивает забытую кожаную куртку и одинокий смычок. Кожанку Юра накидывает себе на голые замёрзшие плечи — ничего такого, просто чтоб не потерялась случайно в этом бардаке. Берёт в руки смычок и замечает, что с него тоже свисают порванные волосы. И тебе досталось, бедолага, думает Юра, и осторожно кладёт его на место в чехол. Залипает на минуту, глядя на кучерявые концы лопнувшей струны на скрипке. Если бы не она, он бы не испугался так сильно чужой крови, не отдал бы свою роль в финале. И не оказался бы так близко к Бексайнур. Плисецкий отмирает, когда на лёд нестройной толпой выкатывают участники сегодняшних показательных выступлений, Яков снова уходит принимать огонь репортёров на себя, а Бека, уже переобувшись в привычные ботинки, собирает коньки Кацуки. Её порез на щеке перетянут поперёк тремя яркими тонкими полосками пластыря. Телесного, но всё равно слишком светлого для смуглой кожи казашки. Она собирает вещи и, очевидно, намеревается по-тихому слинять, но в планы Юры это не входит. Он молча выскальзывает следом за ней в слабо освещённый пустынный коридор, в два шага догоняет и преграждает ей дорогу. — И далеко ты собралась? — говорит он небрежно. — В отель. — Нас там журналисты ждут. Алтын даже пятится от неожиданности. — А я тут при чём? Об этом речи не шло… Плисецкий не слушает, прекрасно понимая, что в чемпионате по упрямству Бека составила бы ему достойную конкуренцию. Он отнимает у неё сумку с коньками, берёт за руку и просто ведёт к двери, за которой раздаются голоса и редкие щелчки фотоаппаратов. — Юра, — пытается вразумить его девушка. — Это не по мне. Ты чемпион, тебе с ними и разговаривать. — Хорошо, — легко соглашается Юра. — Говорить буду я. Не хочешь давать интервью, не надо, никто не заставляет. Просто побудь рядом. — Они же… — запинается Алтын. — Это же всё в новости уйдёт. Юра резко тормозит и оборачивается, чуть не сталкиваясь с ней нос к носу. — Теперь-то уже какая разница? Всё, что могли, они давно сняли во время выступления. Ещё какие-то проблемы? — Юр, — она беспомощно закусывает губу. — Я же в таком виде… — В каком? — вскидывается Юра. — Охрененно выглядишь. Тебя боевая рана, что ли, эта смущает? Так волосами завесь, делов-то. И сам вытягивает из густой копны несколько прядей, проехавшись пальцами по выбритому виску. Сглатывает слишком громко и опять захлёбывается, тонет в засасывающей черноте раскосых глаз. Под рёбрами сумасшедше и оглушительно колотится, так что Юра всерьёз опасается, что Бека тоже услышит. Он не может объяснить себе этой мании — навязчивой идеи, образа под закрытыми веками, притяжения, которое не даёт отвести взгляд лишний раз, желания прикасаться до зуда, до ломоты в пальцах, как будто каждый нерв под кожей сам стремится туда, к ней. И каждая секунда сопротивления — только новая пытка. — Вот, типа так… как-то, — давит Юра, расправляя жёсткую прядь так, чтобы она скрыла хотя бы часть пореза. Случайно дотрагивается до ранки и отдёргивает руку, словно обжёгся. — Извини… за куртку. Бека смотрит, не моргая, снова гипнотизирует. Сжимает челюсть — видно, как нервно дёргаются желваки у висков. — Нет, классно вышло, — наконец говорит она, но так отстранённо, будто думает совсем о другом. — За очки будет тебе нагоняй от Виктора. — Да шёл бы он… — хочет возмутиться Плисецкий, но замолкает на полуслове, растеряв все, до последней, мысли и, кажется, даже разучившись дышать. Алтын сама касается его щеки, мягко проводит несколько раз большим пальцем по коже. — У тебя карандаш посыпался, — едва заметно улыбается она, щуря свои шаманские глаза. Улыбается. А Юре вот ни разу не смешно. Глухое колотьё из груди уже давно переместилось под самый кадык. Ещё чуть-чуть и вырвется наружу. Ещё чуть-чуть и самого Юру прорвёт, как плотину. Думать сейчас всё равно бесполезно — в голове царит какой-то безумный слэм и хаос, — поэтому Юра перехватывает её запястье и набирает в лёгкие побольше воздуха. Чтоб наверняка хватило. И не успевает даже рта раскрыть. — Юрий, вот ты где! — вдруг гаркает в распахнутую дверь Яков, и Плисецкий вздрагивает всем телом. — Пресса устала ждать. А ну, живо сюда! Юра не отпускает Бексайнур, даже когда они вместе выходят в широкий «предбанник», когда их окружают назойливые журналисты, целясь в них дюжиной микрофонов сразу, когда он, сдержав обещание, сам отвечает на все вопросы. Плисецкий боится, что стоит только ему чуть ослабить хватку, как она очередным своим ведьминским фокусом просто исчезнет. Нет уж, они вместе устроили это безумие, и отчитываться за него тоже будут вместе, решает он и крепче стискивает чужую руку. Фотосессия у пресс-стены кажется бесконечной, даже привычный Юра начинает уставать. Алтын действительно пару раз порывается под шумок отступить в сторону, но Плисецкий ловко пресекает любые попытки к бегству. — Ну чего ты? — говорит он ей, глядя мимо камер. — В клубах на тебя столько народу пялится, и ничего. А тут вдруг засмущалась? Брось, сегодня ты тоже звезда, и покруче меня даже. Вскоре из коридора, ведущего к арене, шумной рекой выворачивают остальные финалисты и участники Гран-при — одиночники, парники, танцоры на льду, — значит, шоу уже закончилось. Многие подходят к Юре фотографироваться, поздравляют, восхищаются. А то, что несколько часов назад они же сами называли его зарвавшейся выскочкой и нахальной недоучкой, уже вроде как никого и не волнует. Плисецкий только презрительно ухмыляется, когда очередной фигурист дружески хлопает по плечу и предлагает сделать сэлфи. Да пожалуйста, подавись. Смотри потом на эти фотки и помни, кто тут настоящий чемпион. С трудом, но к нему всё же пробиваются и Гоша с Милой. Попович так сильно сжимает ему руку своей гигантской лапищей, что чуть не отрывает вместе с плечом. Милка же, как всегда, обнимает со спины и отрывает от пола, тиская, как куклу. Плисецкий брыкается, обещает расцарапать нафиг всё, что можно, а сам где-то внутри чуть не плачет от счастья. Вот они, настоящие свои ребята — не бросили, поддержали. Да чтоб он ещё хоть раз на них огрызнулся! Ну, может, иногда… по праздникам. От Якова с Лилией Юру ждёт отдельный комплимент. Барановской, конечно, не понравились его связки, хореография на троечку, и вообще «что это за дикий пляс племени майя был?» Но предложение доработать программу до полноценного одиночного номера от неё звучит наивысшей похвалой. Яков же просто одобрительно кивает и молчит, хотя и без слов понятно, что Юркина внезапность совсем не щадит тренерские нервы. Во всей этой круговерти Юра совсем забывает о бдительности, поэтому, опомнившись, вполне закономерно не находит рядом Бексайнур. Судорожно обшаривает взглядом превратившийся в гудящий улей зал и натыкается на стоящую неподалёку Кацуки. Юри смотрит на него и сияет одними глазами, так что становится ужасно стыдно за все сказанные в её адрес гадости. Плисецкий отдаёт ей сумку с коньками и говорит по-английски: — Спасибо. Очень выручила. Юри, чуть не плача, обнимает его, поздравляет с победой, с потрясающей показательной и что-то ещё — Юра не улавливает её переходов с английского на японский и обратно. Стоп. Если Кацуки здесь, значит, где-то должен быть и Виктор, как пить дать. Плисецкий ещё пристальнее всматривается в пёструю толпу и замирает с ощущением щёлкнувшего по макушке дежавю. Как и два дня назад, Алтын стоит у стены в стороне от всех и слушает Виктора. Картинка на удивление похожа, но всё-таки что-то изменилось: между ними нет того напряжения, которое в прошлый раз разозлило Юру. Напротив, Никифоров как-то даже по-отечески кладёт ей руку на плечо, говорит доверительно, пытается заглянуть в глаза. А притихшая Бексайнур смотрит сквозь него и выглядит так, словно кто-то умер. Юра тупит ещё с минуту, переваривая увиденное, а потом решительно шагает к ним. Виктор же благоразумно не дожидается, пока тот начнёт бросаться резкостями, и одним плавным движением снова оказывается рядом с Кацуки. — Что, опять? — вырывается у Юры на эмоциях. — Он что, насчёт очков ругался? Так пусть мне предъявляет, я же виноват. Бека… Алтын глядит в пол и как будто не слышит ничего вокруг. Плисецкий дотрагивается до её плеча, отчётливо различает мелкую дрожь. — Или это о показательной? Так я с ним сам поговорю, ты не расстраивайся. Ну? Ты бы сказала ему, что мозгом провокации был я, а ты только жертва моего гениального замысла, — пытается шутить Юра, но выходит натянуто и криво. — Эй, ну скажи что-нибудь… Бека поднимает блестящие, почти испуганные глаза, и Юрины пальцы на её плече сжимаются крепче. — Да что с тобой? Что тебе там Виктор опять брякнул? Блин, точно убью, пусть попадётся только! — Юра! — Алтын хватает за локоть рванувшего было обратно в толпу Плисецкого, но тут же отпускает и снова рассматривает свои ботинки. — Я… наверное, пойду. Вещи нужно собрать, самолёт рано утром. — Когда? — Почти в шесть. Юра, конечно, знал, что после финала они все разъедутся кто куда, и всё равно сейчас эта новость сваливается тяжёлым пыльным мешком по затылку, мутит сознание и путает мысли. И что, это всё? Вот так просто? Нет. Он не готов. — Приходи сегодня на банкет, — говорит Юра твёрдо, почти требовательно. — В цоколе отеля, к восьми. — Юр… — Пожалуйста. Я выбью пропуск, встречу в холле. Пожалуйста. Бексайнур наконец возвращает взгляд — тяжёлый, долгий, усталый. И Плисецкий стойко его выдерживает. Что угодно, только бы не отвернулась. — Хорошо. Только мне нечего надеть. — Забей, пофиг, — частит Юра. — Хочешь, я тоже в джинсах приду? Алтын неопределённо качает головой и перекладывает чехол со скрипкой, с которым не расставалась всё это время, из одной руки в другую. — Ах да, — вспоминает Юра, снимает кожанку, в которой уже успел пригреться, и возвращает Беке. Голые плечи тут же обдаёт неуютной прохладой, заставляя поёжиться. — Спасибо большое. За сегодня и вообще… Девушка как будто всё ещё не в себе. Смотрит на свою же куртку, словно впервые видит, но всё-таки забирает и вешает себе на локоть. — Тебе спасибо. Увидимся. Плисецкого не покидает чувство, что зря он отпускает её сейчас одну. Никифорова поблизости не обнаруживается. Науке неизвестно, каким там местом Виктор чует грозящие неприятности, но это место явно спасает его уже не в первый раз. Вот и сейчас он, наверное, тактически отступил, распался на атомы, растворился в воздухе, свалил куда-то на безопасное от Плисецкого расстояние. Значит, допрос откладывается, досадует Юра и отправляется в раздевалку. После долгих и муторных сборов и размышлений в номере отеля Плисецкий со скрипом влезает в свой тёмно-синий костюм — специально перед прошлым Гран-при покупал, — и спускается в ресторан. По пути теребит рукава пиджака, пытаясь натянуть их на запястья, но такая же синяя, чуть светлее тоном, рубашка всё равно выглядывает. Вырос, на следующий год придётся новый брать. Банкетные туфли посверкивают начищенной кожей. А белый галстук противной удавкой сжимает горло, и Юра снова и снова одёргивает себя, когда тянется к узлу, чтобы ослабить или снять его совсем. В ресторане пока тихо и немноголюдно. В огромном светлом зале вдоль белых стен расставлены полтора десятка накрытых такими же белыми скатертями столов, а официанты в выбеленной форме выставляют всё новые бутылки и закуски на длинный шведский стол. На большом экране над сценой в дальнем углу уже крутят заготовленные презентации и видео с Гран-при, но смотреть их пока некому. Народ вообще редко собирается точно в срок: девушки наводят марафет, мужчины просто никуда не торопятся. Из своих он находит только необычно изящную в длинном тёмном платье Бабичеву, задумчиво вертящую в руках фруктовую канапешку. — Мил, а что нужно, чтобы со мной пропустили ещё человека? — спрашивает он без предисловий. — Она всё-таки придёт? — понимающе поднимает бровь Мила. — А что, нельзя? По-моему, она заслужила. — Да я и не спорю. Мне кажется, если её проведёшь ты, то вообще никто не посмеет остановить, ты же наша гроза фигурного катания! Но на всякий случай, вот, возьми мой бейдж. Я всё равно пока тут. Вернувшись в непривычно безлюдный холл, Юра сразу же замечает стоящую у тёмного панорамного окна Бексайнур, хотя восьми часов ещё нет. Она оборачивается на звук шагов, и Юра видит самую обычную цветную футболку, джинсы, ботинки. Как будто она и не собиралась никуда, просто вышла из номера на минутку. Она ведь предупреждала, что нечего надеть? И всё-таки… — Привет, — говорит тихо Юра, всё ещё надеясь, что раздобытый бейдж пригодится. — Привет, — так же тихо отвечает Алтын. В фойе пусто, даже администратора за стойкой не видно, и все постояльцы, наверное, попрятались в номерах, будто зная, что сегодня у фигуристов банкет и чем он обычно заканчивается. — Как ты? — Устала, — говорит Бека. Не жалуется, не обвиняет — просто отвечает на вопрос. — Представляю, каково тебе. И тут Плисецкого накрывает осознанием. Он тоже устал? Ну, разумеется! За весь этот Гран-при, за финал в Сочи, за один только сегодняшний день он должен был умотаться так, что сил не хватало бы с кровати подняться. Но он уже настолько привык к этому ощущению вечной занятости, что стало абсолютной нормой постоянно куда-то рваться, кого-то обгонять, за что-то бороться, периодически быть загнанным в угол, с рычанием выгрызать себе дорогу обратно и продолжать рваться вперёд. И совершенно забыл, что значит быть свободным. Таким, как Бека — когда никому ничего не должен, когда на тебе не висит груз ответственности за честь страны, когда тебя не называют юным монстром только за то, что ты умеешь что-то лучше других. Именно Алтын показала ему это снова — разве он не был свободен эти три дня? От «Ангелов», от тренера, от восторженных трибун, от завистливых соперников, от вышибал в клубе, от мнения собственного кумира. Она должна знать, что сделала одним своим существованием. Своей шаманской магией. Юра подходит так близко, как только позволяют трясущиеся колени, берёт Бексайнур за руку и старается не моргать, как будто так взгляд становится твёрже, увереннее. Голова совершенно пустая и лёгкая, но Плисецкого это мало волнует — значит, всё, что он сейчас скажет, возьмёт не из головы, а из сердца. Так даже лучше. Пока Юра собирается с мыслями, со словами или с духом, Алтын осторожно дотрагивается до их сжатых ладоней и говорит почти шёпотом, но всё равно её голос кажется кинжалом, разрезающим тишину пустого холла: — Не надо, Юра, я понимаю. — Что?.. — Я всё понимаю. Только не могу я. И смотрит опять своими невозможными глазами так тепло и так виновато. И последнее убивает больше всего остального. Юре кажется, что паркет уходит из-под ног, превращается в зыбучие пески. Его ослабевшая рука готова повиснуть мёртвой плетью, только Бексайнур теперь сама её крепко держит. — Не обижайся, ты замечательный. Но я правда не могу, ты ведь… Плисецкого словно обухом по голове огревают до белых мушек под веками, до свистящего шума в ушах. Что? Что «ты ведь»? Ещё маленький? Слишком знаменитый? Дважды чемпион? Живешь у чёрта на рогах? Что не так?! — Я завтра улетаю в Алматы и не представляю, что будет через месяц. Мне нужно готовиться к поступлению, но я даже не знаю, в какой стране окажусь. — Ну, и меня в любой момент могут дёрнуть в любую точку мира, и что с того? Юра отчаянно пытается успокоиться, заглушить стучащий в висках пульс, понять, в чём подвох. Она ведь уже делала с ним такое, верно? Нельзя пугаться раньше времени, он не купится на это ещё раз, она обязательно договорит и всё объяснит. Всегда договаривает. Да? — И оно тебе нужно… такое? — помолчав, говорит Бека и вдруг вздыхает так тяжело, что у Юры в груди всё обрывается. Даже не крутит, не болит, как раньше, а просто крошится, сыпется, растворяется пеплом в чёрной пустоте. Нет. Не да. — Вот оно что, — еле слышно давит Плисецкий, не в силах больше поднять краснеющих, горящих сухой болью глаз. — Так бы сразу и сказала, что не нужен, стоило столько возиться, тратить время… — Что ты такое говоришь! — перебивает Алтын каким-то странным, надломленным, совершенно не своим голосом. — Зачем ты так? Юра хочет сделать шаг назад, но её рука не пускает, вцепившись в бледные холодные пальцы. Он упрямо смотрит в пол и чувствует, как другая её ладонь ложится ему на затылок. Лёгкие сами по себе жадно втягивают ставший таким родным запах мяты и чая, а лоб внезапно обжигает прикосновением губ — горячим, долгим, крепким. Нет, это невозможно. Юра жмурится, с тихим всхлипом отталкивает Беку, срывается с места и, не оглядываясь, несётся куда-то, пока глаза застилает солёной мутной плёнкой. Куда угодно, лишь бы подальше от этого треклятого холла, от неё. От себя. Он бежит, петляет по коридорам, не разбирая дороги, а у самого перед глазами черно, как в потухшей топке. В себя Плисецкий приходит не скоро. Он не знает, который час, не в курсе, сколько просидел на холодном полу, размазывая злые слёзы по щекам, не представляет, где он, пока наконец не встаёт, звонко хрустнув спиной и коленями, и не узнаёт как будто побитую версию себя в зеркале над раковиной. Туалет. Конечно, самое место для него сейчас. Хорошо хоть в мужской на инстинктах попал… Юра всё-таки стягивает с горла ненавистный узел галстука, так что тот повисает где-то сбоку. Открывает кран, подставляет ладони под воду и падает в них лицом, словно вознамерился утопиться в собственной пригоршне, нимало не заботясь о замоченном костюме. Смотрит на тёмные пятна на ногтях — чёрный лак так и не смылся до конца. Надо выходить, Яков будет волноваться. Остаток ночи вполне можно дострадать в номере, там хотя бы радикулит с холодной плитки не схватишь. Вывернув из-за угла, Плисецкий с удивлением узнаёт дверь в банкетный зал. Это что же, он, значит, обратно в цоколь забежал? Из ресторана доносится музыка, громкий смех, звон бокалов — праздник в разгаре. Юра плевать хотел на собственный внешний вид, в голове бьётся только одна мысль: этот гад точно где-то здесь. И сейчас, пока ещё эффект неожиданности на его стороне, Юра должен им воспользоваться. Двойные лёгкие двери распахиваются настежь и качаются туда-сюда на петлях, как в салуне какого-то вестерна. На грохот сразу оборачивается человек двадцать. Ещё столько же любопытно поворачивают головы за ними следом. Администратор со списком гостей замирает на месте, не решаясь подойти к припозднившемуся фигуристу, и, кажется, вообще старается слиться с белой, как его костюм, стеной. Плисецкий вваливается внутрь такой пришибленный и помятый, словно его только что с похмелья полоскало в туалете. Разговоры у ближайших столов как-то резко стихают, только динамики под потолком издевательски мурлычут что-то бодрое и незатейливое. Немая сцена, достойная финала очередной постановки «Ревизора», прерывается сразу несколькими возгласами с разных сторон: — Что с тобой? Ты почему в таком виде? — хмурит брови Яков. — Эй, котёнок, что не так? Кто тебя обидел? — щебечет Мила. — Блевать вообще-то полагается после банкета, а не до него, — ржёт своей же шутке явно накативший уже не раз и не два Джей-Джей. Плисецкий привычно игнорирует болтовню вокруг и всматривается в толпу разодетых, как и он сам, павлинов-спортсменов на танцполе у сцены в дальнем углу, где его фееричного появления ещё не заметили — ищет Кацуки. После банкета прошлого года Юра точно помнит: где шампанское, там и Юри. А где Юри, там и Виктор. Закон притяжения, мать его, Никифорова. Подвыпившую японку, уязвимую к любому виду алкоголя, найти не составляет труда. В серебристом платье с пышной юбкой Юри отплясывает что-то непередаваемое ни одним языком мира, утягивая за собой по очереди каждого попавшегося на пути. Хорошо хоть раздеваться пока не собирается. А то, поговаривают, два года назад уже был прецедент… Виктор, как всегда, благоразумно стоит чуть в стороне и делает вид, что контролирует ситуацию. Хотя Плисецкий бы скорее поверил в то, что он просто ждёт, когда очередь попавшихся Кацуки под руку танцоров дойдёт до него самого. Поэтому, не раздумывая больше ни секунды, Юра подлетает к Никифорову и что есть силы бьёт кулаком в третью пуговицу его пижонской жилетки — точно в солнечное сплетение. Виктор беззвучно складывается пополам, разом оставшись без воздуха, а Юра так и стоит рядом, раздираемый на части презрением и непониманием, и плевать, даже если его сейчас выставят вон. Он старается глубоко дышать и игнорировать шёпот и косые взгляды шокированных его выходкой фигуристов и тренеров. — Юра? — поднимает наконец голову и с трудом делает первый вдох удивлённый и немного оскорбившийся Никифоров. — Какого чёрта ты наговорил Беке? — Плисецкий едва сдерживается, чтобы не ударить ещё раз. — Отвечай! — Беке? Виктор колеблется, но уже в следующий миг в его глазах мелькает тень догадки, а лицо становится понимающим и сочувственным до такой степени, что Юру мутит. Натурально тошнит от всего этого бреда. Никифоров, как будто уже забыв, что только что получил в живот от сокомандника просто так, осторожно берёт Юру под локоть и уводит в сторону, подальше от перешёптывающихся гостей, к самому выходу из ресторана. — Послушай меня… — Какого хрена ты суёшься, куда не просят? — не выдерживая, перебивает Плисецкий. — Что, думаешь, раз чемпион, то всё позволено?! — Юра! — Виктор крепко берёт Юру за плечи и пару раз хорошенько встряхивает. Помогает: сбитый с толку Плисецкий замолкает, только глазами хлопает. — Послушай, я прекрасно тебя понимаю. Но подумай сам, не как чемпион, а как мужчина: что у вас с ней может сейчас получиться? Она старше, а в твоём возрасте даже разница в пару лет настолько колоссальна, что может свести на нет даже самое яркое чувство. Пойми меня правильно, вы живёте в разных концах света — ты не сможешь разорваться, чтобы успеть всюду, ты просто сгоришь! Юра не понимает. Просто не въезжает, о чём говорит Никифоров. Какое ему до этого дело? И какое, чёрт возьми, он имеет право об этом рассуждать? Виктор успокаивающе гладит его по лопаткам и говорит так складно и осторожно, что Плисецкого второй раз за день ослепляет чувством дежавю: он готов поклясться, что-то же самое и в тех же выражениях сегодня от него слышала Бексайнур. Да точно! А Юра наверняка и выглядит так же, как она тогда — смотреть больно. — Это же не конец света, — продолжает вещать Виктор. — Просто поверь моему опыту, если это судьба, то всё только к лучшему. Вы уже нашлись и теперь не потеряетесь. Всем, кто вас видел, очевидно, что вы привязались друг к другу. Феноменально, за какие-то три дня незнакомая девушка стала тебе ближе, чем любой из нас за столько лет. И тем ценнее то, что ты нашёл. Тем важнее это сберечь, а не рваться напролом, как ты привык. — Чемпион, мужчина, возраст… — бормочет Юра, чувствуя, как опять невольно сжимаются кулаки. — Ты соображаешь, что ты несёшь? Я человек! А ты свой опыт можешь себе засунуть знаешь куда? У меня, может, впервые в жизни появился друг… Кажется, укоризненным взглядом Виктора можно было бы разоблачить всех лгунов планеты, вместе взятых. — Я только пытаюсь помочь… — Не нуждаюсь я в твоей помощи! — окончательно взрывается Юра, перекрикивая даже играющую в динамиках музыку. — И никогда не нуждался, когда до тебя уже дойдёт? Он понимает, что если сейчас не уйдёт, то вмажет Никифорову уже по лицу. И тогда проблем будет куда больше. Поэтому разворачивается на пятках и шагает размашисто и часто, в такт собственной бьющейся в мозгу и пальцах ярости. Ныкается в самый дальний угол, за самый дальний круглый стол с твёрдым намерением напиться до бесчувствия. Сегодня можно — он чемпион, о чём ему не устают напоминать все кругом. На столе Юра находит три початых бутылки шампанского разного вида. Ну да, коньяка на официальном банкете вряд ли можно было ожидать. Если только с собой кто-то пронёс. Он наполняет первый попавшийся бокал на высокой ножке и одним глотком осушает сразу половину. Редкостная гадость, кислая и колючая, будто не течёт по горлу, а царапается шипами. Юра гоняет шампанское в бокале в попытке хотя бы избавиться от пузырьков, когда на соседний стул падает уже совсем весёлый Леруа и тянет руки в попытках приобнять ускользающего коллегу. — А ты чего тут один? Давай выпьем! О, Виктор как раз свой бокал оставил, — канадец тычет пальцем в прозрачный, но заметный с правильного ракурса след от помады. — Юри отметилась. А Виктору и из одного с Кацуки вкусно. Ты пей-пей, не бойся — если что, в нём родные слюни. Викторов бокал? Как иронично. Плисецкий задумчиво рассматривает красный след губ на стекле и вспоминает алую помаду в тон мини-юбке на чёрном фоне. А ведь в клубе вчера он тоже увёл чужой коктейль. Её коктейль. Юра трёт руками лицо, прогоняя наваждение, а когда отнимает ладони, вместо Джей-Джея рядом оказываются Мила с Юри. — Ты знала? — только и спрашивает Юра, поднимая на японку плавающий взгляд. Та в ответ испуганно округляет глаза и мотает головой. Ну конечно, куда ей до тайных замыслов Никифорова, он ей мозги по-своему, наверное, промывает. Странно, только что отрывалась на танцполе, а сейчас — вроде нормальный адекватный человек. Это новый вид женской магии такой? — Что всё-таки случилось, котёнок? — встревоженно спрашивает Бабичева. Юра молча достаёт из кармана пиджака квадратный бейдж и протягивает ей, пряча глаза. Мила, как всегда, понимает его без слов, приседает рядом, поправляет ему галстук и обнимает так крепко, что Юра не уверен, что не расплачется ещё раз прямо сейчас. Сдержаться помогает только осознание: слезами тут ничего не сделаешь. Если Алтын, в самом деле, слышала от Виктора такую же проникновенную речь, то решила, что он прав. Почему? Почему не захотела обсудить всё вместе? Не дала даже шанса ничего сказать… Банкет продолжается, гости отдыхают, поздравляют друг друга, танцуют, делают сэлфи и совместные фото, а Плисецкий планомерно напивается. Равнодушная к терзаниям юного фигуриста музыка продолжает развлекать такую же равнодушную толпу. Паршивая, надо сказать, музыка. Какая-то зарубежная попса, но настолько универсальная, что даже пресная. Вообще никакая, как под это можно танцевать? То ли дело вот в «Пьедестале» играют, думает Юра и заливает эту мысль шампанским, уже больше не замечая его кислоты или шипастых колючек в горле. Постепенно ощущение времени тоже стирается, картинка замыливается, в ватной голове один образ лениво сменяет другой, а мозг отказывается их анализировать — и хорошо, так даже легче. Юрий Плисецкий, подперев щёку, смотрит на чужой праздник жизни и чувствует, что опять он тут не на своём месте. Везде лишний, куда ни плюнь. Даже обидно. Задумавшись, он пропускает момент, когда их вечный папарацци Пхичит тихонько садится рядом и протягивает свой телефон. И Юра трезвеет, едва взглянув на экран. На фото Бексайнур Алтын целует его в лоб, путаясь пальцами в светлых волосах. Плисецкий жалеет, что не видел её лица в тот момент. На снимке Бека крепко жмурится, будто пережидает боль от глубокой раны, а её густые чёрные брови горьким домиком встречаются в складке над переносицей. И хорошо видно их сжатые до побелевших костяшек ладони — Юра и не подозревал, что сам до последнего так сильно цеплялся за неё. — Я тебе её скину, хочешь? И у себя удалю, чтобы никто больше не увидел. В голосе Пхичита ни намёка на насмешку, вопреки своему образу вечно искрящегося фейерверка, он сейчас абсолютно серьёзен. Плисецкий кивает, и впервые готов сказать «спасибо» этой тайской ненормальной — гораздо большей, чем у самого Юры, — одержимости телефоном, фотографиями и вообще техпрогрессом. Он даже жалеет, что Чуланонта не было с ними ни в чайной, ни на катке, ни в клубе. Сколько разных фоток у него осталось бы на память! Хотя… кому теперь нужна эта память? Наоборот, забыть бы поскорее. Пхичит пересылает ему файл и смотрит как-то странно, будто что-то решает для себя. А решив, ещё несколько раз щёлкает по экрану, и Юра открывает второе прилетевшее изображение. И уже готов поверить в мгновенную карму, почувствовав, как ему возвращается тот удар под дых, который он недавно прописал Виктору. На тёмном мутноватом снимке Алтын сидит, обхватив руками колени, на ступеньках в коридоре отеля, там, где Юра сидел за несколько минут до их знакомства. И плачет. Плачет, господи! Крохотными цифрами в углу экрана светится время: без четверти двенадцать. Плисецкий вскакивает на ноги слишком резко, чтобы заторможенный алкоголем организм справился с балансом, чуть не заваливается набок, но Чуланонт вовремя хватает его за локоть и выравнивает: — Может, тебя проводить? — Я сам. Он всё должен сделать сам. Голова-то протрезвела, а вот заставить ноги идти, куда надо, оказывается труднее. Ни с кем не прощаясь, Плисецкий покидает банкет так же внезапно, как и явился, и неверной походкой ковыляет к лифту, в номер «1208». Плевать, что уже почти полночь, плевать, что он всё-таки выпил. Если он сейчас не спит, значит, Бека тоже. Он должен извиниться, сказать хоть что-нибудь на прощание, поступить по-взрослому, по-мужски, а не как там, в холле. Эх, а больше строил из себя… Резко выдохнув, Юра стучит в дверь, сверля взглядом круглые золотистые цифры. Прислушивается: тихо. Может, она в ванной, не слышит? Стучит ещё раз, настойчивее и громче. По ту сторону что-то шуршит, вроде как приближаются шаги. Плисецкий весь подбирается, напоминает себе: главное, не дать ей заговорить первой, он сам всё объяснит. Щёлкает замок, дверь приоткрывается. И Юра забывает всё, что хотел сказать. На пороге стоит незнакомая блондинка в чудаковатом синем халате с перьями. Щурится одним глазом скудном освещении коридора, как будто только что проснулась, и наконец фокусируется на незваном госте. — Чё те, малой? — беззлобно, но хрипло спрашивает она. — Заблудился? Юра озадаченно смотрит на блестящий номер на двери — вдруг спьяну перепутал? Да нет, «1208», точно. — А Бека здесь? — Кто? А, та монголка, — догадывается блондинка. — Казашка, — автоматически поправляет он. — Когда я въехала, она уже собирала вещи, так что даже не поболтали толком. Хотя администратор сказал, соседка только завтра должна была… Больше Юра ничего не слышит — в уши опять словно ваты набили. Опоздал. — Спасибо, — бормочет он под нос и уходит в сторону лестницы. В спину летит почти проснувшееся и уже более осознанное: — Слушай, а ты случаем не… — Нет, — обрывает фигурист и ускоряет шаг. Если бы Юре сказали, что сердце может хромать, он бы не удивился, потому что глухой сбивчивый стук в груди сейчас очень напоминает поступь калеки, подволакивающего раненую ногу. Сам Плисецкий тоже немного прихрамывает — отчасти из-за непослушного после шампанского тела, отчасти за компанию с сердцем. Он плетётся к себе в номер, надеясь только, что Яков с Лилией сегодня вообще решат не объявляться. Главное — пережить эту ночь. Завтра днём отлёт домой. Завтра он снова будет живой и сильный. Он не надеется, что они с Бексайнур ещё смогут пересечься — она в шесть утра уже будет в воздухе, а он в это время будет ледяной водой смывать в ванной следы сумасшедшего дня и бессонной ночи. В аэропорту фигуристы российской сборной немного расслабляются, наблюдая привычную картину — их ледяной тигр, натянув капюшон на самые глаза, снова тихо залипает в любимый смартфон в леопардовом чехле. Значит, если мир и рухнет, то точно не сегодня. И никто из них не догадывается, что мир самого Плисецкого уже давно рухнул, сгорел до основания и теперь тлеет обугленными обломками — бликами от экрана, на заставке которого стоит их единственное с Бекой фото. Юра не знает, сдержал ли Чуланонт слово, удалил ли снимки из своего личного архива с компроматом на всех подряд, но нигде в соцсетях они не появляются и не упоминаются. Тогда ночью он так и не решился броситься за Бексайнур в аэропорт, а теперь не может решиться написать ей в соцсетях. Не берёт трубку тот единственный раз, когда она звонит. Не отвечает на смски. Просто не знает, что ей сказать. А гордая Алтын и не навязывается. В первый день присылает лишь короткое: «Как добрался?» Во второй Юра читает: «Как себя чувствуешь?» А ещё через два дня с неизвестного номера приходит последнее: «Звони, если захочешь. Это мой местный телефон. Бека». Ишь ты, «Бека». Так понравилось? Или её и раньше так звали, а Юра вдруг угадал? Плисецкий воображает, как Алтын знакомится со стоящим у своего байка Максом, жмёт ему руку, представляется: «Бека. Очень приятно». И его передёргивает. Нет, надо с этим заканчивать, надо забыть и продолжать жить и работать, впереди чемпионат России, потом мир. Некогда расклеиваться! Он уже давал себе установку забыть, и всю дорогу до Питера гонял по кругу тот ночной плейлист из клуба. Он уже обещал себе бросить и удалял с заставки пресловутое фото. Потом доставал его из архивов, накладывал новые фильтры и ставил обратно. Он уже раз двадцать на дню клялся себе, что перегорел, но каждый раз возвращался на страницы Бексайнур в соцсетях и отслеживал всё, что только могло быть с ней связано. На следующей же тренировке Юра отчаянно пытается отвлечься. Он катает яростно, грубо, почти безрассудно. Скорость уже не помогает, как раньше — на одной только разминке Плисецкий загоняет себя до тёмных пятен перед глазами. Другие фигуристы в ужасе расступаются перед одержимым чемпионом, который уже дважды порывался протаранить головой бортик. Но даже это не помогает ему избавиться от навязчивого образа, видения такой осязаемой засасывающей черноты в обрамлении длинных, блестящих алмазными слезами ресниц. Яков придёт с минуты на минуту, а Юра всё никак не может собраться. Он зло вращает бильман, остервенело режет свежий лёд зубцами и ребрами лезвий, выпрыгивает пачками четверные сальховы и тулупы. Он в бешенстве, он не владеет собой. Со злости даже решает посадить четверной аксель. Да, очень сложный. Да, ещё ни разу на официальных соревнованиях никто не выполнил. Но если обычные болеутоляющие больше не помогают, нужно повышать дозу, пока не скопытишься. Плисецкий изо всех сил гонит прочь все посторонние мысли, представляет себе схему прыжка и разгоняется чуть не до скорости звука. Прыгает так высоко, будто хочет взлететь до неба и совершенно не собирается приземляться. Но законы физики сейчас же тянут его обратно вниз, четыре с половиной оборота заканчиваются на долю секунды позже, чем нужно. Слишком сильно, слишком необдуманно — Юра не удерживается на ногах. Взятым перед прыжком импульсом его долго и безжалостно тащит по льду кувырком. Перевернувшись последний раз, обессиленный Плисецкий падает на спину и остаётся лежать, раскинув руки. Ледяная влага тут же пропитывает форму, смешиваясь с жаром разгорячённого тела. Десять секунд, двадцать, полминуты. Кажется, Яков пришёл: по катку разносится его грозный бас. Милка с ещё парой фигуристов, которые только что шарахались от него в стороны, подъезжают к Юре и что-то спрашивают, ощупывают, трясут за плечо. А он смотрит себе в потолок и думает: хоть бы ногу, что ли, подвернуть… Тогда не придётся никому объяснять, почему встать не может. А почему не может? Сил нет. Уехали все силы, вся воля к победе, да и к жизни тоже. В Казахстан, будь он неладен. Когда Бабичева уже на полном серьёзе собирается поднимать и нести Юру на руках, на арену врывается как всегда шумный Виктор и подбегает к Фельцману, размахивая какой-то бумажкой. В этот момент Плисецкий даже благодарен его придурочной манере буквально требовать и приковывать к себе внимание окружающих, где бы тот ни оказался. Но это быстро проходит, когда Никифоров, вместо того, чтобы продолжать отвлекать от Юры других, зовёт его самого: — Эй, а ты чего разлёгся? Огнетушитель свой отморозишь, ползи сюда давай! Плисецкий чуть взаправду не ползёт. Кое-как, не без помощи Милы, поднимается на ноги, сгорбившись, медленно катится к бортику, глухо стукается об него носками коньков и коленями — не успевает затормозить вовремя. Виктор дожидается, когда подтянутся остальные фигуристы, и взволнованно объявляет: — Мы только что договорились! Перед чемпионатом мира нас ждут в тренировочном лагере в «Медеу». В середине марта, чтоб всем быть готовыми! — Это где? — спрашивает Мила. — Темнота, — снисходительно смеётся Никифоров. — Это же крупнейший в мире высокогорный спорткомплекс! Почти курорт. — А с чего это они вдруг? — удивляется Яков. — У них и так вроде клиентов тьма. — Сказали, хотят претендовать на право провести один из чемпионатов у себя. Поэтому им вроде как полезно будет прорекламировать себя, мол, российские чемпионы тренировались у нас, в Алматы. Хотя, по-моему, количество поставленных у них там рекордов и так… — Погоди, чего? — доходит наконец до как будто проснувшегося Юры. — Это что, в Казахстане, что ли? — Ловишь самую суть, — подмигивает ему Виктор и продолжает разглагольствовать дальше: — Говорят, у них там какая-то волшебная вода, которой они заливают катки, а потом на них сотнями ставят рекорды. Отличный шанс! Плисецкому кажется, что его самого сейчас окатили этой волшебной водой с ног до головы. Они едут… в Казахстан? В Алматы? Уже этой весной?! Она будет там. Не может не быть, такие случайности не происходят просто так. Юре очень хочется в это верить. — Простите… извините… — бормочет он, проталкиваясь к двери бортика, а поймав на себе суровый взгляд Фельцмана, добавляет: — Всего на минуту, честно. Похоже, не судьба ему пока забыть. И плейлист останется, и фото за заставке. И номер где-то в смсках был. Юра выскакивает со льда как ошпаренный, даже не нацепив чехлы на лезвия, подхватывает с сумки олимпийку и почти бежит к выходу. — Ну чего, Юрка, возьмёшь в Казахстан своих «Ангелов»? — несётся ему вслед насмешливый голос Никифорова. Вот ведь негодяй… — Да при чём тут «Ангелы», придурок?! — привычно огрызается оживший Плисецкий и громко хлопает дверью. В коридоре он приваливается спиной к стене и пытается унять дрожь в пальцах. Бесполезно, руки ходят ходуном, как у заправского алкаша по утрам. Убегался, перестарался, камикадзе. Теперь, чтобы попасть в лагерь, нужно, во-первых, дожить до марта без травм и, во-вторых, тщательно подготовить программу. А значит, с этого момента держать голову на плечах. Юра достаёт из кармана олимпийки телефон, чуть не выпускает его из внезапно взмокших ладоней и, промахиваясь по кнопкам, ищет нужное смс. Жмёт «вызов». Каждый следующий гудок в трубке гулким эхом отдаёт в голове, заставляя сомневаться и малодушно помышлять о том, чтобы сбросить звонок и сменить номер от греха. Но эта мысль не успевает оформиться окончательно, когда на том конце всё-таки раздаётся неуверенное и тихое: «Да?» — Алло, Бека? — выдыхает Юра, стараясь взять себя в руки и заставить голос звучать твёрже. — Ты не поверишь, что я только что узнал… Он и сам пока не до конца ещё верит. Но если Виктор всё-таки выполнит обещание, если они доберутся до «Медеу», если звёзды сложатся в то же счастливое созвездие, которое светило ему весь этот финал Гран-при, то у него будет ещё один шанс. Шанс встретиться с Бексайнур и сказать всё, что ему до сих пор не дали сказать. И сделать то, что он должен сделать.