Скрытые вещи

Когда она оказалась внутри сияющего смерча, ее разум наполнился образами. Туман в ее мыслях рассеялся, и из ниоткуда начали приходить воспоминания. Болезненные и давно забытые воспоминания, от которых она когда-то отказалась, начали просачиваться в нее: к коже, вискам, к кончикам пальцев цеплялись маленькие ниточки прошлого, и ядовитый червь знания, а вместе с ним — и сомнения, и боли, и страха, закрадывался в голову. Много разрозненных воспоминаний роились в ее голове, разрывали ее тело болью, но она вдохнула разреженный воздух и закрыла глаза. Слова Песни Света пришли ей на ум: «Праведные, стояли они перед врагом, Как камень стоит перед потоком: Неколебимо, поддерживаемые рукой Создателя. » А затем начали появляться другие образы, более четкие, словно надиктовываемые кем-то извне. Где-то в этом мирке, в этом портале в другой мир, спряталось обросшее корой и зелеными ветками существо. У этого существа несколько пар паучьих глаз, и длинными ветвистыми когтями существо сжимает в руках тело: мантия Круга, разметавшиеся темные волосы, безжизненно опрокинутая голова. Один из ртов Существа, плотно прилегая к плечу девушки, сосет из нее алую жизнь. Она делает шаги в направлении, которое кажется ей правильным, но видение исчезает, вытесненное клубком образов. Ложных ли, истинных ли – не разобрать. Она слышит утробный вкрадчивый голос: «Смотри.... Смотри». Храмовница видит окровавленное ложе, Хэреманна, нависшего над ним. Его кулаки в крови, он смотрит вниз, испытывая горечь, сожаление, какое-то мстительное отвращение и вину за это отвращение. Затем он падает рядом, зарываясь лицом в плечо Магды, и рыдает, моля о прощении. Искреннее раскаяние наполняет его, когда он плачет у кровати жены. Затем его раскаяние превращается в гнев поиска виноватого. Она видит старуху, которая обратилась в ветвистое и отвратительное существо, склонилась над безжизненным телом и отбирает саму энергию жизни и время жизни только что рожденного младенца — отбирает все, чем он мог бы стать, и чем никогда не станет. И ее мертвое сухое тело разбухает и разглаживается, наполненное чужой кровью. Видит ее же — белоснежной волчицей с длинными оленьими рогами, из шерсти которой тянутся серебряная лоза и листья. Это существо бежит по окутанной снегами роще, и шерсть ее сверкает маленькими электрическими всполохами. Роща сменяется выжженной равниной, залитой кровью, и волчица ступает своими белоснежными лапами в это месиво грязи, огня и гниения. И падает, ещё живая, а кровавая, испорченная земля пожирает ее. Видит Айрин у тела какой-то девушки — в мантии Круга, с золотистым солнцем на груди, со светлыми волосами и вздувшимися тёмными венами, с пустыми и безжизненными глазами порождения тьмы, и из груди этой девушки торчит кривой кинжал. Айрин плачет, размазывая грязными ладонями слезы по лицу. Внезапно в ее руке сверкает лезвие бритвы — она вспарывает свое запястье. Пока капли крови падают на тёмную, окропленную множеством смертей, землю, Айрин достает сложенную страницу из складок мантии и читает что-то. На запястье ее недолго горит знак — как символ заключённой сделки. Видит женщину, мучающуюся в агонии на той окровавленной кровати, обезумевшую от боли и потерь. Почти физически Эс чувствует ее эмоции, погружается в ее воспоминания, и видит, что кровь течёт из ее вспоротых вен на руках: она покончила с собой от усталости и измождённости этой жизнью, понимая, что ребенок, которого она так долго ждала, не может родиться живым и здоровым. Она возлагала надежды на то, что тягучая, пустая жизнь в этой деревне кончится, когда у них забрезжит вера в будущее, что ее собственная наполненная безысходностью жизнь изменится. И тому не суждено было быть. «Порой сердца людей чернее любого порождения тьмы» — слышит она отдаленные слова Россинона. Видит его растерянное лицо, он шепчет имя своей дочери — или той, в чью честь девочка была названа. Слышит, как старуха молит: «Отдай мне кровь, последнюю кровь - мага...» Все эти видение — просто множество вариантов того, что могло произойти, и уже не узнать, какое из них истинно. «Порой сердца людей чернее любого порождения тьмы, да ты и сама знаешь». И чужие истории блекнут перед глазами. Облако из тяжелых воспоминаний окутывает ее, унося от чужих тайн. Она чувствует, что не справляется с этими видениями, и тянется за новой порцией лириума. Висящая на поясе сумка с зельями и порошками превращается в цепи — блестящие, голубые и синие, эти цепи вонзаются в землю и накрепко сковывают Эс. Туман взвивается, исчезает и приносит с собою новую дымку видения – скачущую по дороге женщину, держащую за борозды коня. «Память начала подводить тебя, но ты никому не сказала об этом. Не хотела стать отсыревшим, второсортным материалом, уйти с «почетом» на пенсию — презираемая и шпыняемая». Эс оседает, чувствуя, как слабеют от этих цепей ее руки и ноги, и как дымка заглатывает ее тело. «Эс — это даже не твое имя». Она прикрывает глаза, думая, что тут-то она и погибнет. Храмовница, от которой не осталось ничего, кроме скрытой где-то в глубинах памяти идеи, женщина, которая никого не смогла спасти. Видения, на сей раз другие — из далекого детства. Отец сжимает в руках деревянный меч, который выстругал для нее ко дню рождения. «Ты вырастешь сильной и будешь защищать меня», — говорит, вручая шестилетней девочке ее первое в жизни оружие. Засечки на дереве кое-где кривоваты, и рукоять не слишком удобна, но девочка с восторгом хватает меч и начинает размахивать им. «Ох, ты меня ранила!» — смеется отец и обнимает ее. Тёмная и дождливая ночь, луна совсем белая и осторожно выглядывает из-за туч. В дом стучатся и кричат злые люди. Дверь кренится под их ударами, и отец бежит в ее комнату, хватает девочку и прячет в подвал, скрытый от глаз плетённым ковром. Он выходит к ним — замок на двери уже треснул, и они оказались внутри. Вздрагивая, девочка слышит крики и переругивания, отдельные отрывки фраз доносятся до нее, но она не может понять, в чем дело. Затем все стихает, и они уходят. Когда она вылезает из подвала, её отец лежит на деревянном полу перед дверью в луже собственной крови... ...Ее берут на воспитание в Церковь, она растет вместе с другими сиротами. Подрастая, она учится воровать, драться и держать в руках меч. Когда мать-настоятельница, замечая это, спрашивает, зачем столь милой девочке драться, та просто отвечает: «Чтобы вырасти сильной». ...Первое в ее жизни Истязание. Первое для нее и другой девушки, которая столь же напугана и потеряна. «Если мы пройдем Истязания, обе, то сможем однажды вырваться из этой башни. Путешествовать вместе, помогать людям. Никто не будет опасаться меня, если рядом будет кто-то в доспехе и с мечом. И я никого не буду бояться, если рядом будешь ты». Магесса входит в Тень и засыпает. Часы тянутся медленно и неотвратимо, проходит целая вечность, и Первый Чародей заметно нервничает. На подкошенных ногах молодая храмовница подходит к телу, лежащему у освященного источника, и заносит меч над ней. Руки трясутся, она медлит, и командир отталкивает ее в сторону. Она падает ему в ноги, бессильная и напуганная, и просит этого не делать. Вокруг крики и ругань о том, что это необходимо сделать. Но через несколько минут магесса просыпается, Первый Чародей обнимает за плечи воспитанницу и отводит ее в сторону. Храмовницу наказывают и за проваленное задание, и за ее поведение. А затем подруг разлучают, и храмовницу отправляют в другой Круг. Прощаясь с… Эсхиль… она замечает, что улыбается и говорит та уже иначе. «Я стала сильнее, меня это изменило». Прощаясь, юная воительница не понимает, от горечи или дурных предчувствий эта боль в груди? А спустя годы храмовница узнает, что Эсхиль была в числе тех, кто впустил в Башню Круга демонов... ...Она вспоминает, как принимала лириум годами. Сначала — по приказу Церкви, затем — потому что не могла иначе. Вспоминает, как постепенно зависимость и ненависть к себе из-за этой зависимости уничтожали все, чем она является. Как она скрывала, что медленно теряет память, пока в один день не забыла себя совсем. На ум ей приходит многое, кроме последней недостающей частицы — собственного имени. Воспоминания продолжают клубиться, но затем — крик. Он повторяется снова и снова, прорезаясь сквозь мучительные видения. Храмовница бьется и вырывается, но туман прицепился к ней и облепил ее по рукам и ногам. Эс начинает рвать удерживающие ее лириумные цепи, вспоминает очень простой жест, исходящий из силы воли воина Андрасте, и совершает его. Все благие побуждения, всю любовь и надежду, которые в ней есть — собрать в центре ладоней, приложенных к солнечному сплетению, и направить все это вовне, надеясь, что в сердце достаточно храбрости и веры... ...цепи слабеют, становятся прозрачнее и спадают с нее. Но словно змеи, они начинают опутывать тело храмовницы вновь. Если бы только у нее был меч, если бы только она была внимательнее! Оружие появляется в ее руке, словно отозвавшись на эту мысль. И она размахивает им, бьет по цепям, уничтожая их. С каждой разрываемой цепью, частичка ее самой откалывается. Первыми уходят воспоминания детства — об отце, о Церкви, о том, кем она была. Удар, удар, и еще удар. Она слышит голос чудовища: «Ты не можешь освободиться, ты потеряешь себя!». Зеленые глаза и мягкая улыбка щуплой и постоянно щурящейся, словно на свет, со смешными морщинками в уголках глаз, магессы. Письмо, подписанное Рыцарем-Коммандором, и слёзы, рвущиеся изнутри и так и не выпущенные. Ещё удар — и этому конец. Без сожаления она заносит меч и раскалывает последние удерживающие ее цепи. Воспоминания обжигают, воспоминания — это цепи, зависимость, и она расстается со всеми ними. И с лириумом, и с памятью. Выжигает их из себя, словно гнойную заразу, и постепенно остаются лишь смутные отголоски деревни, Айрин, Хэреманна и последних двух дней. Остаётся лишь воля закончить начатое. С единственной целью тянется она к лириуму и выпивает смесь. Чувствует морозящее покалывание в мышцах. Больше никаких цепей, никакого страха потеряться, только последний долг.

***

Она бежит к цели, и дорога кажется бесконечной. Это Тень, внезапно приходит на ум. Здесь время течёт иначе, чем на земле, здесь возможно то, чего ты захочешь. Она несётся вперед, набирая полные лёгкие воздуха, и сгорбленная спина чудовиша оказывается перед ней. Монстр смакует и наслаждается, в каждой из ветвистых рук по девичьему телу — Айрин и Силейз. Повитуха не обращает на нее внимания, увлеченная своей трапезой. Храмовница заносит меч сзади, исподтишка. Она вкладывает в удар всю свою силу. Меч вонзается в тело. Идет с натугой, проламывая сухую хворостину и суставы. Демон выпускает из рук два болезненных, ослабевших тела. «Нееет… мне нужна всего лишь кровь, здоровая кровь, и я смогу стать свободна». Светящиеся облака и сфера начинают уменьшаться и схлопываться. Оружие застревает в сухом теле, «повитуха» тянется своими длинными когтистыми ветвями к маленькой девочке. Силейз без сознания, но ее грудная клетка все еще мерно колышется. Сфера уменьшается так сильно, что обступает их по кругу. Видя это, «Эс» напирает на меч со всей своей силы, и орудие наконец податливо проскальзывает сквозь ветвистые рёбра в мягкую, живую плоть. Чудовище издает крик, похожий на звук рвущихся струн. Айрин и Силейз оказываются выброшенными наружу. Шейные позвонки монстра скрючиваются. Морщинистое лицо со множеством ртов, в котором от старушки остались лишь белесые глаза, поворачивается к ней. И она шепчет: «Твоя жизнь в обмен на их? Такая сделка меня устроит». «Повитуха» протягивает свои ветвистые руки к ней. Храмовница пытается отступить, но она слишком близко. Когти вонзаются в шею, терзают кожу в тех местах, где она не скрыта доспехом. У монстра вырастают еще две пары рук. Храмовница, вскрикивая от боли, проталкивает орудие, протыкая монстра им насквозь. В ответ повитуха вонзает свои ветвистые когти в тело Эс. Так, они оказываются зажатыми в тисках друг друга, вместе умирающие и неспособные сбежать. Из тела монстра льется тёмная кровь. Храмовница чувствует тепло и слабость. С хрустом и треском рвущихся тканей и ломающихся костей отлетают куски ее плоти, но боль больше не имеет значения. Чудовище рвёт ее заживо, одна из рук падает рядом, висящая, на сухожилии. Наконец, от тела храмовницы остается лишь ободранный до кости скелет, пока истекающий нечистотами монстр не отрывает ее голову. Вихрь схлопывается в круглую сферу, затем — в точку, и яркий свет поглощает их обеих.