— Посмотрите, во что превратилась эта семья. Причиняем боль тем, кого мы любим. Хотим мы этого или нет. Это то, что мы делаем. Это то, кто мы есть © Kol Mikaelson
Элли Уайт открыла глаза. В комнате, — спальне, — темно и тихо. Окно открыто, ночной воздух наполняет комнату ледяным теплом. Боль, кажется, пронзает каждую клеточку ее тела. Голова тяжелая, горло саднит, словно Эль полоскала его канцелярскими скрепками. В глазах — песок. И боль, боль, боль. Больше всего ноют десны, их как будто вспарывают крохотным ножичком для бумаги или острием булавки. — Сукин сын, — стонет она в темноту спальни и переворачивается набок, смотря на Кола, спящего рядом. Он похож на ангела, когда спит. Чувственные, почти девичьи, губы. Темные густые ресницы, мягкие волосы, черты лица, не считая мужественного подбородка, нежные. Ямочка на подбородке. Черные глаза распахиваются, губы изгибаются в насмешливой улыбке, и он теряет всякую схожесть с божьим посланником, превращаясь в дьявола. Как там говорят? Дьявол красив, потому что когда-то был любим Богом. Кол Майклсон самый красивый дьявол из всех существующих. — Проснулась, красавица? — он улыбается. В его голосе сонная хрипотца, и Элли снова чувствует жар в своем животе. Все ее чувства словно накалились до бела, как металл в руке умелого кузнеца. — Сукин сын, что ты сделал? Ты, блять, убил меня! — она возмущенно сглатывает, чувствуя, как слюна смачивает пересохшее горло. — Моя мать была порядочной сукой, это верно, — улыбка не исчезает с его лица. Он приподнимается, склоняя голову набок и поводя плечами, словно недоумевая, чего это она злится. — Разве ты не этого хотела, сладкая? Стать такой, как я? — его глаза становятся жесткими. — Это не слишком-то романтично, верно? Все эти сказки, романтичные сопливые истории, написанные сорокалетними старухами, которые понятия не имеют ни о боли, ни о страданиях, ни о смерти. Они ни черта не знают ни о крови, ни о ее значении. Они вряд ли отличат мертвеца, если увидят его. Они упадут в обморок, едва почувствовав аромат гниения или увидев каплю крови, которые сопровождают вампира всю его жизнь. Все что они могут: писать красивые сказочки для подростков и их мамаш, стыдливо прячущих эти романы в бумажных обложках под подушки. Элли молчит, смотря на него. Сердце глухо стучит в висках, но она не прерывает. — В этих книжках не пишут, как рвется кожа под клыками. Медленно, нам кажется, что это безумно медленно, мы чувствуем каждое волокно. Как ноют десны, как голова взрывается, словно переспелый арбуз, когда кровь проникает в твой рот. Как ты чувствуешь себя ходячим мертвецом, не большим, чем тряпичная кукла из твоего детства. Ты становишься живым лишь на краткие мгновения, когда убиваешь или трахаешься. Там не напишут, как трупы тяжелы в руках. Как люди иногда визжат с такой силой, что болят уши. Не пишут, как иногда их запястья, косточки их хрупких рук, трещат в наших пальцах. Мы сжимаем их с такой силой, что кости дробятся, впиваются в плоть, прорывают кожу изнутри, обнажая мясо, полное крови. Эти курицы никогда не напишут про вампиризм правду. Пальцы Элли касаются шеи, где прежде была рваная рана. — Они не напишут про боль и страдания. Они не продаются, мучения. Продаются лишь сексапильные бледные вампиры, которые кусают своих избранниц «сладко и томно», единственная проблема которых — столетний недотрах и стенания в духе: «Я чудовище, Элизабет. Чудовище, держись подальше от меня, молю». А потом они влюбляются друг в друга. Но нет, Элли, — он улыбается, холодно и жутко, — для вампиров люди — лишь еда. И все что они делают… Немножко с ней играются, не больше. А любовные романы остаются любовными романами на полках подростков, чьи тела лежат под кустом в лесу. Элли зажимает уши руками. — Да, маленькие влюбленные в вампиров девочки, вроде тебя, лежат на холодной и влажной от гнили листве. Их тела покрыты укусами и ранами. Их кожа постепенно становится мягкой, как пластилин, темной и вонючей. Их плоть гниет. В глазах и мягких тканях кишат черви, крысы заползают в их животы, устраивают там гнезда. Спасибо любовным романам про вампиров. Теперь мы никогда не остаемся без еды. Элли всхлипывает. — Нет-нет, милая, не плачь, не нужно, — его ладони обнимают ее лицо, и он улыбается уже мягче, почти с любовью. – Я же не убил тебя.***
— Нет, нет, я не буду делать этого! — Элли с ужасом уставилась на парня, сидящего в кресле. Совсем юный, даже подросток, но на молочно-белой коже ни прыщика. Волосы вьются нежными кудрями светлого цвета, глаза оттенка молочного шоколада. — Тогда ты умрешь, все просто. Кол сидит на подоконнике, потягивая из бокала что-то…багряно-красное. — Нет-нет-нет! -Как ты планировала быть вампиром, если люди для тебя нечто большее, чем просто еда? Большее, чем сок в пакетике? — Но он не сок в пакетике! Она испуганно смотрит в глаза мальчика, пустые, смотрящие в никуда. Он жив, но под внушением. — Верно. Но ты должна выпить его кровь. Докажи мне, Элли. Докажи, что ты достойна…того, что получила. Элли больше не считает это благословением. Болью, страданием, наказанием. За что? За то что она влюбилась в этого вампира, как глупая школьница, прячущая от мамы романы восемнадцать плюс? И продолжает любить его сейчас? — Кол, пожалуйста, — она с неудовольствием и стыдом замечает, что в ее голосе слышны слезы. Кол пожимает плечами и улыбается. — Или ты, или он. Кто-то из вас умрет. — Но ты же не позволишь умереть мне! — У меня будет шикарный ужин сегодня, в любом случае.***
Сила. Сила и жизнь наполняет ее тело. Как будто самый сильный наркотик на свете впрыснули ей прямо в кровь. Она задыхается от удовольствия. Как же хорошо. Ее чувства на острие ножа. Она — главное в этом мире, она — его царица, его госпожа, и все в этом мире ей подвластно. Его руки на ее бедрах. А теперь повеселимся, детка. Ее руки в крови, и она дуреет от этого. Губы Кола, — тоже в крови, — на ее шее. Его руки сжимают ее бедра. Она слышит свой смех. Ей так чудовищно хорошо. — Мы монстры, Кол! — она кричит это с восторгом, выбрасывая в воздух руки и кружась по бару, залитому кровью. Никаких чувств, угрызений совести и жалости. Они — высшая ступень жизни. — Я знал что тебе понравится, сладкая, — вампир поглаживает щеку дрожащей, заплаканной брюнетки, легкой, как мотылек. Ее зовут Мелани Грампер, у нее двое детишек. Очаровательный маленький сын, Ленни, ему два года. И девочка постарше, Гёрти, которая терпит домогательства своего отчима и мечтает всадить топор ему в лоб. Сегодня их мамочка, заваливающаяся домой под утро пьяная вдрызг и колотящая Ленни, стоит ему заплакать, умрет. Герти вздохнет с облегчением, отправившись в детский дом. А маленький Ленни не дождется этого — умрет от кровоизлияния в мозг этой же ночью, через час после того, как клыки Кола вопьются в шею его мамочки. Но Колу это не интересно. Человеческие жизни, проблемы, это волнует его не больше, чем проблемы муравьишек под ногами. — Мне так хорошо! — она осушила почти целую бутылку дорогого виски, запила это кровью и распотрошила весь бар с потрясающей фантазией. Кол не мог не оценить кишок полного бармена, развешанных по стенам в качестве гирлянды. Вы знали, что длина желудочно кишечного тракта — около трехсот дюймов, а после смерти увеличивается почти в два раза? А еще, тонкий кишечник на стенах смотрится куда симпатичнее, розоватый, в отличие от серого толстого, который, к тому же, и смердит ужасно. — Я знаю, милая. — Я чувствую себя такой живой! Она рассмеялась, позволяя трупу какого-то мужчины грузно осесть в грязь на полу. Кровь кипит в ее жилах, голова ясная, как никогда. Но она, одновременно, и не здесь. Она чувствует себя такой живой.