не забудь не забыть

remembering a room that isn't there

      Он помнит плохо и как-то искусственно-размыто, но этого с лихвой хватает, чтобы Кушнарёва возненавидеть до иголок под кожей.       Он помнит комнату, в которой не был месяцами, и всё в ней приобретает иные очертания. Прямых линий, кроме линий открытого нараспашку окна, нет. В душном летнем мареве и солнечной пыли вязнут тихие шорохи, медленно оседая на пол, и кажется, что в падении их можно было поймать.       Он помнит Резоля. Тёплый и разморенный то ли призрачным счастьем, то ли выпитым вином, немного сонный, улыбающийся лукаво, Рома одновременно походил на всё, чего Илья когда-либо хотел. И в одном слове было больше обещанной красоты, любви и ласки, чем в смутном золотистом сиянии заката, утопающем в тёмной грозовой синеве.       Дымчатый потолок плыл перед усталыми глазами. Бессвязная дремота глушила сознание. Реальность принимала вид сновидения, из которого не хотелось выбираться. Приходилось говорить себе, что любое затмение — лишь новый виток сна, чтобы не бояться столкновения с бессмысленным настоящим. И Резоль говорил все эти милые вещи, которые невозможно восстановить. Слишком много пробелов теперь. Илья заполняет их уютным молчанием. Ему нравится представлять, будто им было до того хорошо вместе, что даже в тишине никому не становилось одиноко. Чёрт знает, врёт ли себе Илья.       Так или иначе, правда только в том, что всё закончилось. Закончилось не с отъездом Ромы в Штаты, но с появлением Кушнарёва. Последний — точно вселенское наказание Илье за то, что он был безмерно счастлив. В нахальной улыбке и нечитаемом выражении чёрных глаз — квинтэссенция всего ненавистного. Здесь и эгоизм, здесь и слепая пассивная агрессия, здесь и желание зависеть от кого-то напополам с желанием обладать. В целом — всё то, чем Резоль и с Ильёй может захлебнуться. Солёный, мёртвый океан. Страшно даже просто идти у бритвенно-острой кромки воды, иначе заберёт себе, сожжёт в своих холодных глубинах.       А у Резоля эта соль на губах была. И как не жгло? Как не сводило с ума? Илья ведь отравился этим на всю жизнь вперёд, а Роме — хоть бы что. И это «хоть-бы-что» звонило по ночам, не давая спать своим незримым присутствием, и отправляло сотни бессмысленных сообщений, от которых улыбка Резоля расцветала какой-то незнакомой нежностью. И вся она была не для Ильи.       И Рома говорил неизменно:       — Это ничего. Мы друзья.       А у самого под глазами глубокими тенями залегла усталость. Разве из-за дружбы теряют сон? И во взгляде скользит короткими проблесками вина?       Теперь-то Илью не обманешь, и он знает, что так порой бывает и от лучших надежд, и от худших ошибок. Особенно если надежды и ошибки — всё одинаковое, тщетное и болезненно счастливое, слившееся в чьём-то лице. Потому что с самим Ильёй так было в тот день, когда он понял, что Резоль снится не напрасно, не от переизбытка каких-то там впечатлений и звуков (не)чужого голоса за механическим фоном почему-то вдруг забарахлившего соединения. А может, и не было никакого фона, и это Илья выдумал много позже. Но суть, так или иначе, остаётся прежней: он чувствовал себя всем и ничем, находился везде и нигде, а потом, когда Резоль понял и принял, когда захотел остаться, мир сузился до размеров небольшой квартирки. И вот — Рома за её пределами. Не один, что очевидно до безобразия, до банального желания найти его и в лучших традициях дешёвых мелодрам устроить сцену. Разве что от сцен легче не станет, сломанное и разбитое не срастётся, время не пойдёт вспять, Резоль не разлюбит Кушнарёва. Ничего не изменится. Пройдут пустые месяцы, прошлое перестанет тревожить, наконец-то покажется невозвратимо далёким и утратит всякий смысл.       Но Илья будет помнить комнату, которой больше нет. И снова кому-то придётся погружаться в солёный, мёртвый океан.